Поцелуев мост - Галина Врублевская

Передо мною оказалась Рената, которая держала на руках дрожащую от холода, подмокшую Лизоньку. Девочка была укутана в чью-то куртку. Волосы облепили лоб, как приставшие невзначай водоросли. Обе эти картинки: и тонущий Матвей, и Рената с вымокшим ребенком на руках – в какие-то секунды соединились в моем мозгу воедино, но тотчас распались на две. Девочка была целехонька, и слава богу! Мой взгляд вновь приковала вода. По-прежнему у реки суетились спасатели.

Я, сжав кулаки, наблюдала за их работой. Один уже прощупывал дно длинным шестом, другой быстро облачался в водолазное снаряжение. Но где, где же Матвей? Как в воду канул, пришло на ум кощунственное сравнение.

Его тело спасатели обнаружили чуть в стороне от причального спуска. Возможно, теряя силы, он пытался под водой доплыть до спуска, но промахнулся и ударился головой о подводную часть гранитного берега. Ударился и потерял сознание. И все же я не теряла надежды. Когда спасатели вытащили Матвея на набережную, я еще надеялась на чудо. Но искусственное дыхание не помогало, Матвей не приходил в себя.

Санитары понесли безжизненное тело к карете «Скорой помощи», врач на ходу делал какой-то укол. На миг я тоже лишилась чувств и медленно осела на гранитную набережную, у тумбы ограждения.

Я пришла в себя, когда носилки уже затолкали в машину. Санитары закрывали дверцы. Я вскочила и бросилась к Матвею. Но толпа стояла слишком плотно, и я потеряла драгоценные секунды, расчищая себе путь. Меня окутало синеватое облако выхлопного газа отъезжающей машины. Я замахала руками, но машина быстро набирала ход и скоро исчезла из вида. Рядом вновь оказались Рената с девочкой. Волосы у Лизоньки подсохли и завивались легкомысленными колечками над ушами. Пока пытались помочь Матвею, до меня доносились слова о том, как он спасал девочку, но сознание не удержало подробностей. Мы с Ренатой взяли Лизу за руки и поплелись домой. Рената снова пересказывала ужасную историю. Я машинально переставляла ноги. Надо позаботиться о девочке – Матвеем займутся в больнице. Разум подсказывал, что Матвея больше нет, но сердце не желало смириться с потерей и питало надежды.

Лиза, виновато потупившись, чинно следовала между нами. Да, именно Лиза оказалась виновницей трагедии. После уроков она не стала, как ей было наказано, дожидаться Матвея в школьном скверике (он, как нарочно, опоздал к звонку), а убежала с ребятами к реке. У спуска дети увидели покачивающуюся на воде дверь, и двое мальчишек тотчас прыгнули на нее, как на плот. Лиза прыгнула следом. Едва ли не сразу после ее прыжка дверь накренилась, и дети плюхнулись в воду. Мальчишки вскоре самостоятельно выкарабкались на берег, благо их плавсредство не успело отплыть далеко. Лишь Лиза, испуганно вцепившись слабыми ручонками в край двери, беспомощно бултыхала ногами в воде. Дверь медленно удалялась от края причала, а Лиза из последних сил держала над водой свою головку и орала что есть мочи. В этот момент на набережной и появился Матвей, узнавший от ребят, где играет Лиза. Оценив обстановку, он тремя прыжками оказался у края воды, ловко зацепил дверь палкой за железную ручку-скобу и притянул ее к берегу. Но Лиза уже скрылась под водой. Матвей, скинув ботинки, нырнул в воду и, к счастью, мгновенно поймал маленькое тельце девочки. Он сумел подпихнуть девочку на дверь, но сам выбраться не смог. Лизу благополучно доставили на берег подоспевшие на помощь взрослые, а Матвея течение уносило в сторону от спасительного причала и даже от двери.

Я переодела Лизу во все сухое, напоила чаем. Я должна была тотчас позвонить в больницу – Рената узнала у шофера, куда повезут Матвея, – но я оттягивала этот момент. Наконец набрала по справочнику номер и услышала то, чего боялась услышать: «Сомов-Извольский умер, не приходя в сознание».

Для спасенной Матвеем Лизы следующий день стал обычным школьным днем – мы побоялись сообщить ей о смерти папы. Для меня он превратился в хождения по лабиринту похоронных инстанций.

Похороны выпадали на дату открытия выставки. Конечно, все дела в галерее для меня потеряли смысл. Потому я решила не переносить похороны: в тот или иной день я все равно была бы не в состоянии присутствовать на вернисаже и строить счастливое лицо. И открытие выставки переносить не представлялось возможным: реклама, развешанная по всему городу, уже сообщала о дне премьеры. Пришлось все хлопоты, связанные с открытием вернисажа, переложить на плечи старенького скульптора Шиманского. Рената, как и Татьяна, эти дни была безотлучно со мной, взяв на себя попутно и заботы о девочке. В день похорон мы сообщили ей правду.

Около свежевырытой могилы священник отпевал Матвея. Соответствующее случаю облачение, икона, большой крест придавали его осанистой фигуре дополнительную торжественность. У могилы нас было немного: трое женщин и двое мужчин: мой брат Шурик и брат Матвея по вере, недавний свидетель нашего венчания. Распорядись Матвей сам своими похоронами, он бы тоже отказался от пышной церемонии. Однажды мы с ним оказались в церкви в момент отпевания неизвестного: дубовый гроб, белые орхидеи, толпа провожающих. Помнится, Матвей, покачав головой, произнес:

– Грехи орхидеями не прикроешь. По мне, так лучше в плащанице быть похороненным.

– Не слишком ли скромен? – не удержалась я от иронии от его явственного намека на Иисуса.

– Не смейся. Уход из жизни так же важен, как и наше появление в этом мире.

Теперь, вспомнив тот разговор, я почти выполнила волю Матвея. Он был облачен в светлый полотняный костюм, а к ногам его мы положили скромные лиловые астры – вестники российской осени. Мы хоронили Матвея на старинном питерском кладбище, рядом с его бабушкой, почившей в советской России старой аристократкой. Матвей нес в себе крупицы дворянского света, но был отодвинут на обочину шеренгами нового поколения. Воспитанный на идеалах ушедшего времени, мальчик не смог соответствовать жестким требованиям жизни. Он стал маргиналом – человеком без положения, без званий.

Шелестящая на ветру листва вторила речитативу священнослужителя. По моим щекам катились слезы, но мне было неловко вытирать их – в левой руке я держала свечу, правой прикрывала ее от ветра. Вслед за священником я осеняла себя крестом, шепча слова прощания. Наконец, мне позволили подойти к гробу, прикоснуться к телу Матвея. Я припала губами к холодному лбу, чувствуя внутри себя давящую пустоту. Следом подошли остальные. И вот – последний взгляд на лицо Матвея. Оно было сейчас абсолютно незнакомым. Возможно, таким был Матвей в молодости – просветленным, спокойным, с налетом аристократизма и благородства. Затем на гроб поставили крышку и медленно опустили его в могилу. Градом посыпались первые комья земли, стукнулись о сухое дерево. Вскоре над могилой вырос небольшой холмик. И только тогда я разрыдалась в полную силу. Шурик и Татьяна, поддерживая меня под руки, повели к машине. Второй раз в своей жизни я овдовела, прожив в новом браке, как и в предыдущем, всего несколько месяцев. Будто злой рок лишал меня покойной, безмятежной жизни, подталкивая к чему-то невозможному.