К причалу - Александра Марковна Тверитинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крадучись, прижавшись к стене, перебегаем от барака к бараку, ежеминутно рискуя попасть в смертоносную струю прожектора и быть пристреленными на месте, пробираемся к еврейскому сектору и перебрасываем через колючую проволоку пакеты, которые мы получаем от их близких на французский сектор. По списку, по очереди мы уступаем этим людям свое имя и отдаем им право на передачу.
*
Иду в наряд с Мари-Луиз.
Чистим от налипшей грязи настил вдоль барака и двор. Потом набиваем трухой мешки.
Готовят новые бараки.
Сатанеют...
После Сталинграда.
*
В сопровождении солдата Вилли пришел Морисон, староста всего французского сектора, и с ним двое парней. Принесли нам белье заключенных. Стирать и чинить.
Выбрав удобную минуту, Морисон шепнул Сюзи: «Радио-Москва... доблестный вермахт еле ноги уносит...
Морисон — журналист. Член ФКП. В лагере возглавляет подпольную организацию коммунистов.
Морисон и ребята, принесшие белье, и все заключенные мужской половины — заложники.
Каждую минуту любого могут увести и расстрелять.
Просто увести и расстрелять.
Они знают это.
Они балагурят, острят, смеются.
Непостижимо.
*
Из «Сантэ» привезли двадцать женщин.
Художница Клоди...
Маркиза де Лоттвиль...
Консьержка с Менильмонтан...
Монахиня...
Маркизе де Лоттвиль семьдесят лет. Она финансировала отряды маки и возглавляла организацию, снабжавшую бойцов «Сражающейся Франции» фальшивыми документами: «Мои семьдесят лет мне не помеха...»
*
Привели трех старушек.
Еще старушки...
Заложницы.
*
Готовят новые бараки. Целыми днями набиваем мешки трухой. Ребята перетаскивают к нам из мужского сектора столы, скамейки, кружки, миски. Нары. На некоторых вырезано перочинным ножом: «Да здравствует СССР!», «Да здравствует Красная Армия!»
*
Еще партия из Бордо. И еще...
Из Орлеана... Реймса... Шалона...
Сталинград дает новый размах французскому Сопротивлению.
«Ни одного дня без удара по нацистам!..» — призывает ФКП.
*
Из «Сантэ» — пятнадцать человек. Из тюрьмы «Фрэн» двадцать пять. Всех — в мужской сектор.
Среди них — священник. Старик едва держался на ногах, путался в длинной сутане.
*
Прорвана блокада Ленинграда... Северный Кавказ... Воронеж...
*
Застопорена очередная отправка в Германию!
Взорван железнодорожный путь.
Вольные стрелки и партизаны, действуйте, друзья!..
В Мон Валериен расстреляли девяносто патриотов. Семьдесят коммунистов.
Мотор запущен...
Всё менее уютно становится им «sous les tois de Paris» — «под крышами Парижа».
*
12 часов. Двое парней, дежурных по кухне, в сопровождении Вилли, солдата внутренней охраны нашего барака, подкатили, как обычно, к нашему настилу тележку с дымящимся котлом и суточным рационом хлеба. Хлеб — немецкий, из Германии. Небольшие буханки с вдавленной посередине датой выпечки — первая половина тридцатых годов. Если такой буханкой стукнуть об пол, то звук — как булыжник о булыжник.
С трудом мы разбиваем буханку, делим на шестерых.
Пока Андре отсчитывает черпаки серо-липкой жижи для каждой пары дежурных, выстроившихся по настилу в длинную очередь, Роже за спиной Вилли успевает передать Мари-Луиз очередной номер нашей подпольной газеты.
Сегодня ее первая страница в траурной рамке. Из тюрьмы «Фрэн» увели и расстреляли еще тридцать патриотов. В правом углу под заголовком древнегалльской вязью:
Gloire a la France eternelle.
Gloire a ceux qui sont morts pour elle!..
(Слава вечной Франции.
Слава отдавшим жизнь за нее!..)
*
Привели старушку. Старушке семьдесят восемь лет. Она заложница.
Пуще всего боится возвращения ей свободы... Освободят — значит внука расстреляли.
*
С утра до ночи набиваем мешки трухой. Можно подумать, что всю Францию они собираются переместить за проволоку.
*
Спозаранку в наряд — мыть принесенные накануне нары.
Нас четверо.
Вышли из полутемного барака и обомлели. От свежего воздуха чуть закружилась голова.
В светлом небе еще висела полная луна. В воздухе — ни шороха. Мы стояли посредине двора и слушали едва уловимые звуки летевших высоко над лагерем галок и молча всматривались в лиловые верхушки далекого леса, в светлые купола Сакре-Кёр и верхушки Нотр-Дам. И когда потом вдруг брызнул свет и торжественно выплыл из-за тучи край солнца — и верхушки леса, и Нотр-Дам, и Сакре-Кёр, и даль, — всё заиграло в радостном свете, я почувствовала новое, неиспытанное чувство радости жизни, и мне почему-то вспомнился Багрицкий: «Смирно! Солнце восходит!..»
Если только постараться забыть про колючую проволоку. Если забыть про колючую проволоку...
*
Чистили двор, мыли вновь принесенные нары.
День как все остальные дни.
*
Ночь.
Читаю Мари-Луиз стихи Есенина. На память.
Рассказываю Аксакова, Чехова, Бунина и сама слышу их, живу рядом с ними.
Нет, человеку никак нельзя жить без родины, как человеку без сердца.
*
Маркиза де Лоттвиль принесла записанную ею для меня клятву. Клятву эту дают при вступлении в маки убежавшие из гитлеровского плена красноармейцы — советские макизары:
«Выполняя свой долг перед Советской Родиной, я обязуюсь честно и верно служить интересам французского народа, на земле которого защищаю интересы своей Родины. Всеми силами буду поддерживать моих братьев французов в борьбе против нашего общего врага — немецких оккупантов».
Каждое слово повторяю. Как молитву...
*
Мари-Луиз мечется в беспокойном сне. С матерью прервана связь. Схватили?!
*
Нары маркизы де Лоттвиль наискосок от моих. Готовясь ко сну, она облачается в роскошную пижаму и накрывает набитый трухой мешок пеньюаром из тяжелого шелка. Я жадно вдыхаю давно забытый аромат духов «Герлен».
*
В наряд с мадам де Лоттвиль за пределы лагеря. Нас сопровождает солдат с автоматом.
Выгружаем солому для тюфяков. Маркиза работает добросовестно.
Черное платье красиво облегает ее неподдающуюся возрасту фигуру.
В лагерь возвращаемся измученные.
Обернулась — и мне:
— Кончится война, отправлюсь к «Антуану» и к «Элизабет Гарден» — приведу в порядок волосы... лицо, тело... прежде чем домой явиться...
*
Доклад о правах советских граждан.
Рассказала всё, что помнила из докладов Вадима, и всё, чему учил меня Вадим.
С меня спрос...
*
Привели двух парижских ажанов. В форме. Взяты на посту.
*
Из Реймса — двадцать пять человек. Много искалеченных.
*
Собрали всё, что только у
