Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет - Дэвид Гриффитс

Когда в ноябре 1782 года великий князь вернулся домой, ситуация была критической. Те, кто отказался приспосабливаться к новой системе, были арестованы, удалены или отправлены в отставку. Панина, Фонвизина, Бибикова и Куракина больше не было. Кроок сидел в тюрьме. Князь Николай Васильевич Репнин, которого его дядя, Никита Панин, прочил себе в наследники на посту главы Коллегии иностранных дел{683}, был отослан генерал-губернатором в Псков. Морков и Бакунин перешли на сторону врага. Из своей московской берлоги Петр Иванович Панин написал впоследствии великому князю: «Известны по несчастию ужасные примеры в Отечестве нашем над целыми родами сынов его, за одни только и рассуждения противу деспотизма, распространяющегося из всех уже Божеских естественных законов…»{684} Сразу по возвращении на родину великий князь нанес визит своему болящему учителю, но после этого, опасаясь возмездия, воздерживался от посещений много месяцев. Он боялся даже поинтересоваться здоровьем графа. Нет нужды, заметил он Панину по мере приближения Нового года, «объяснять Вам мое поведение в том, что должно быть Вам известно и так»{685}. Вплоть до 29 марта 1783 года, за два дня до смерти Панина[234], Павел не решался нанести ему еще один визит. Смерть графа была замечена разве что его близкими сторонниками. Императрица не явилась на похороны и не изъявила ни малейшего сожаления по поводу его кончины{686}. Он остался за бортом истории.

Расправа с панинской партией завершилась. Она принесла два результата: один ожидаемый, другой непредвиденный. Еще в июне

1781 года австрийский посол заверял своего императора, что, «когда графа Панина насовсем отстранят от дел, брак [племянника императора с сестрой великой княгини] устроится и семейство Вюртембергов разделит Ваши интересы, будет нетрудно окончательно привязать к Вам юный российский двор»{687}. Хотя все эти три условия были выполнены, желаемый результат так и не был достигнут. Все усилия императрицы склонить сына к союзу с Австрией пошли прахом. Хуже того, Павел Петрович был теперь озлоблен, враждебен и напуган. Психологические последствия всего происшедшего станут полностью очевидны только после его восшествия на трон в 1796 году[235]. С другой стороны, панинской партии был нанесен смертельный удар. Если ее сторонники не желали содействовать, по меньшей мере они уже были не в силах помешать новой внешней политике императрицы. С удалением и кончиной Панина и Бибикова и изгнанием Куракина пути сообщения между Пруссией и наследником российского престола были перерезаны[236]. Императрица могла теперь беспрепятственно приводить в исполнение свои планы во внешней политике в полной уверенности, что внутренняя оппозиция не сможет объединиться с внешней.

Посредничество как дипломатический инструмент: попытки России выступить посредником между англичанами, голландцами и даже американцами (1781–1783 годы)

Много лет назад профессор Исабель де Мадариага подробно описала попытку Екатерины II совместно с императором Иосифом II Габсбургом выступить посредником в войне между Англией и Францией{688}, спровоцированной восстанием в принадлежавших Британии североамериканских колониях. Несколько позже я и сам проанализировал связанную с теми же историческими событиями попытку российского министра иностранных дел Никиты Панина лично выступить посредником в англо-американской войне — попытку, лишь ускорившую переход конфликта в стадию военных действий{689}. Профессор Мадариага также занималась изучением вопроса об участии императрицы как самостоятельного посредника, действовавшего через Гаагу, в англо-голландской войне[237]. Этот побочный конфликт — следствие более крупного[238] — выпал из поля зрения посредников, озабоченных примирением основных сторон{690}. Надеясь, что читатель еще не устал от темы посредничества, я хотел бы напомнить о еще одном примере такого рода, выловленном в архиве. Речь идет о решении Екатерины II воспользоваться для разрешения англо-американского конфликта одновременным присутствием в Гааге американского представителя Джона Адамса, британского агента секретной службы и российских посредников.

Как известно, попытки российской государыни осуществить посредничество провалились, что, впрочем, происходило в большинстве подобных случаев в этот период[239]. И все же неудача нередко так же явно, как и успех, обнаруживает намерения действующего лица и поэтому также заслуживает нашего внимания. Это особенно верно в отношении попыток дипломатического посредничества, когда стороны выкладывают все карты на стол. Давайте поэтому рассмотрим дипломатию российской императрицы в Гааге в контексте ее общих внешнеполитических соображений и попытаемся разгадать, какие намерения стояли за желанием Екатерины стать посредником.

Для лучшего понимания контекста начнем с посредничества императрицы в англо-голландской войне. Эта война началась с того, что Британия решила отобрать у Голландии привилегии, дарованные ей англо-голландским мирным договором 1674 года[240]. Согласно последнему, Нидерланды имели право свободного мореплавания, свободной торговли и транспортировки шкиперского имущества военному противнику Британии. К 1780 году, видя, как охотно голландцы поставляют на французские и испанские верфи ценный северный мачтовый и корабельный лес, паруса и пеньку, королевский военно-морской флот Великобритании осознал необходимость положить конец такой невыгодной для себя торговле. Вхождение в образованную по инициативе Екатерины II Лигу вооруженного нейтралитета обеспечило бы Нидерландам сохранение оспариваемых англичанами торговых свобод. Чтобы не допустить этого, в конце декабря 1780 года Великобритания объявила Соединенным провинциям войну. Хотя и разгневанная поведением Британии, императрица тем не менее не собиралась оказывать помощь Нидерландам. Вместо этого она предложила обеим сторонам свои личные услуги посредника. Генеральные штаты тянули время, уклоняясь от определенного ответа, что само по себе было характерно для этого совещательного органа. Британское же правительство, опасаясь, что Екатерина поможет голландцам сохранить свои торговые привилегии, сразу отклонило ее предложение.

Только под неослабным давлением со стороны России британский министр иностранных дел лорд Стормонт нехотя уступил и в сентябре 1781 года согласился, не без серьезных опасений, представить англо-голландскую ссору на личное урегулирование Екатерине II. «Я ожидаю от этого так мало реальной пользы, — жаловался он, — что всецело предпочел бы, чтобы это предложение о посредничестве вообще никогда не было сделано»{691}. Наконец поддавшись на уговоры, он, однако же, сопроводил свое согласие ультиматумом императрице, искусно составленным так, чтобы затруднить, если не вообще исключить всякую возможность успеха переговоров. Нимало не смутившись, Екатерина решила спасать положение во что бы то ни стало. Она истолковала этот список притязаний как особую форму открытой дипломатии и дала заинтересованным сторонам понять, что ожидает подобного оглашения принципов и от Генеральных штатов{692}. Разочарованные ее тактикой, Генеральные штаты все же выполнили, пусть с опозданием и неохотно, требование императрицы и после тягостного обсуждения сформулировали встречный ультиматум. Теперь Екатерине предстояло свести две конфликтующие стороны вместе. От таланта ее переговорщиков зависело многое. Поскольку голландский посланник в Петербурге Й. ван Сварт не пользовался большим доверием, она решила вести переговоры в Гааге, где уже очень давно постоянно пребывал в качестве чрезвычайного посланника русского двора князь Дмитрий Алексеевич Голицын[241].

На первый взгляд Голицын казался идеальным кандидатом в переговорщики. Утонченный космополит, он всю жизнь провел на дипломатической службе{693}. Но он был также и франкофилом — одним из тех, кто побуждал Голландию постоять за свои морские привилегии, чем и навлек на себя гнев Британии. Поэтому Стормонт немедленно отправил в Петербург инструкции послу: постараться заставить Голицына свернуть паруса. Это поручение как нельзя лучше соответствовало талантам британского посланника в России. Сэр Джеймс Харрис начал свою кампанию, обратившись к императрице с заявлением, осуждавшим деятельность Голицына в Гааге. Успех посредничества, не слишком тонко намекал государыне Харрис, во многом зависит от выбора более приемлемого переговорщика со стороны русских. Мяч был на стороне Екатерины.