Черная акула - Иван Сербин

– Третий для Первого, он в зале ожидания. Рация секунду помолчала, а затем скрипуче осведомилась:

– Ты его хорошо видишь?

– Да.

– Хорошо, не спускай с него глаз. Конец связи, Третий.

Проскурин торопливо излагал события. Он скомпоновал факты из показаний Алексея таким образом, чтобы история приняла более упорядоченный вид, записал свои соображения, дальше схематично наметил план действий. На все ушло примерно два с половиной часа. Поднявшись, Проскурин потянулся, взял тетрадь, вложил в нее полетную карту, клочок, вырванный из карты области, затем показания Алексея, сложил все вместе и отправился в автоматическую камеру хранения. Проскурин положил тетрадку в ячейку, отстегнул «кипарис» и тоже положил его в обитое сталью нутро камеры, туда же отправились обойма и глушитель. Правда, пружинный нож со стреляющим лезвием он оставил в кармане. На всякий случай. В тот момент, когда Проскурин закрывал дверцу, в проход шагнула женщина. Она остановилась на секунду, посмотрела на номер крайней ячейки и прошла дальше. Проскурин постоял немного, ожидая, что женщина появится снова. Конечно, она могла быть просто пассажиркой, ошибшейся ячейками, но… «Не суетись и не паникуй, – одернул себя майор, – ты же убедился, что «хвоста» за тобой не было. Не надо дергаться без причины. Излишек осторожности – это тоже плохо». Он закрыл ячейку, сбил код и зашагал к выходу. По эскалатору поднялся в зал ожидания и осмотрелся еще раз. Слева, у игровых автоматов, бурлила толпа. У дверей – столик, заваленный газетно-журнальными листами. Скучающая продавщица, опершись остреньким подбородком о ладонь, читала любовный романчик. В глазах ее застыло мечтательно-коровье выражение тоски и ожидания ураганно-пушечной страсти. На узеньком подоконнике дремал, свернувшись калачиком, закутавшийся в драное пальтецо бомжик. Уборщица мокрой тряпкой развозила по полу грязь, сновали пассажиры, орали, смеялись, ругались. Проскурин усмехнулся. Обычная вокзальная суета. Он поплотнее запахнул пальто и зашагал к стеклянным дверям.

В эту секунду один из игроков наклонился вперед и, незаметным скользящим движением нажав кнопку рации, пробормотал едва слышно:

– Пятерка – всем. Он выходит…

Проскурин выудил из кармана «Стиморол», вытряхнул на ладонь еще один кубик, понес ко рту, поднимая взгляд, и… замер. Белая подушечка, кувыркаясь, полетела на пол. С улицы, толкая стеклянную дверь, в здание вокзала входили двое. Проскурин узнал их – Сулимо и тот самый парень, что успел метнуться в сторону от надвигающихся «Жигулей» утром на дороге. Сулимо шел первым. Сосредоточенный, глядящий прямо в грудь беглецу и сквозь нее, дальше, в какую-то точку на стене.

– Внимание, скорый поезд номер тридцать пять… Проскурин моментально отвернулся. Сердце его, словно подстегнутый конь, пустилось в галоп, а в такт галопу запрыгали мысли. «Попался! Черт, попался!!! Зря автомат оставил в ячейке, но теперь туда нельзя. Там карта Алексея, тетрадь, все. Нельзя! Гадство! Что же делать?» Он затравленно огляделся. Адреналин заполнил мышцы, и они задрожали в предвкушении напряжения. «На второй этаж нельзя. Второй этаж – ловушка. Там зажмут. Там смерть… Откуда Сулимо узнал, что я на вокзале? Неужели зевнул «хвоста»? Наверное. Черт!!!» Проскурин зашагал к дверям, ведущим на платформы. На путях должны быть поезда и люди. Можно попробовать затеряться в толпе. Он быстро посмотрел через плечо. Парочка двигалась следом, решительно оттирая мешающих пассажиров. Преследователи не суетились, не пытались догнать беглеца, просто шагали за ним. Широко и энергично. Руки убийц были засунуты в карманы пальто. «Для «кипарисов» карманы маловаты, – решил Проскурин, – а для пистолетов в самый раз». Он оглянулся и застыл на месте, будто налетев на невидимую стену. Дверь, ведущая на платформы, открылась, и из нее показалась широкоплечая фигура в знакомой униформе – пальто и костюме. Убийца двинулся навстречу жертве, держа, как и двое за спиной, руки в карманах. Проскурин тихо выматерился. «Все предусмотрели, твари. Все перекрыли. Значит, конец?» Он напрягся, готовясь к драке, начал поворачиваться навстречу Сулимо, намереваясь кинуться в бой первым, и вдруг заметил в дальнем углу, за буфетной стойкой, еще одну дверь. Она наверняка вела в кухню, а оттуда должен быть выход на улицу. Как-то же им доставляют продукты? Не через зал же несут. Проскурин быстро зашагал, почти побежал к буфету. Оглянувшись еще раз, заметил: убийцы по-прежнему не спешат, а идут несуетно, словно зная, что никуда беглецу не деться. Разворачиваясь, майор толкнул дородную тетку, увешанную сумками-баулами. Тетка взмахнула руками, ойкнула тонко и села на заплеванный пол. Из поползшей «молнии» ало-желтым вдруг хлынула яблочная река. Словно ядра, плоды с веселым стуком раскатились по серо-черному мрамору. Проскурин не успел даже извиниться. Кто-то захохотал. Тетка беспомощно огляделась и заголосила громко, как пароходная сирена:

– Шо же це робится, а, люди добри? Ото ж хнида, товхнув мэнэ, ховно! Ото ж хад! – И вдруг завопила тонко: – Пиетяаааа!!! Здоровенный, румяный, как теткины яблочки, Петя уже поспешал на зов, заранее выпучивая для острастки глаза, вздергивая вверх подбородок, складывая губы бантиком: «Ты що это робишь, блядво?..» Проскурин, не останавливаясь, врубил ему прямой правой точно под приподнятую подкову нижней челюсти. Петя, хрюкнув изумленно, отлетел на метр и повалился навзничь, сметая широкой спиной столики и редких пассажиров, решивших перекусить. Посыпались стаканы, еда, картонные одноразовые тарелки. Глухо стукнувшись тускло-зеленым боком, покатилась массивная бутылка, щедро орошая пол мутными багровыми каплями портвейна. Проскурин не видел этого. Он бежал. А навстречу из кухни уже выходил четвертый обладатель пальто. Крепкий, коренастый, серьезно-сосредоточенный. «Потому-то они и не торопятся», – мелькнуло в голове майора. Проскурин шарахнулся влево и, когда убийца инстинктивно дернулся следом, ударил, целя в острый кадык над чистым отутюженным воротничком. Если бы удар удался, широкоплечий полетел бы вверх тормашками, хрипя расплющенной гортанью, но парень оказался проворным, каким и подобает быть профессионалу. Он мгновенно нырнул под правую руку Проскурина, одновременно блокируя ее, ухватился за запястье и легко, без малейшего напряжения, швырнул фээскашника через спину. Тот даже не успел ничего сообразить. Просто почувствовал, как отрывается от пола и устремляется вперед, на автоматы с жидкой кофейной бурдой и трижды заваренным чаем, на размытую фигуру вокзальной Мадонны. Он приземлился на стойку грудью, угодив физиономией в бутерброды с зеленовато-серыми котлетами и подвядшими веточками чахлого укропа. Снедь брызнула фонтаном. Проскурин перевернулся через плечо и очутился за прилавком. Убийца сам открыл ему путь к бегству, которым майор и намеревался воспользоваться. Пригибаясь, он бросился к двери, ведущей в кухню, толкнул ее и нырнул в сырое, парящее чрево буфетной святыни. Пролетев через узенький коридор, Проскурин ткнулся в первую попавшуюся дверь и… оказался в огромном зале с тремя мощными плитами, на которых в необъятных чанах что-то кипело и булькало, с десятком поваров и тремя окнами, затянутыми толстым стеклом, армированным стальной проволокой. Выхода отсюда не было. Проскурин попытался выскочить в коридор, но широкоплечие фигуры уже входили в дверь, вытаскивая из карманов пистолеты. Майор рванул из кобуры свой «ПМ» и, обернувшись, заорал поварам:

– Всем в угол!!! В угол, я сказал!!! Опуститься на корточки и башки не поднимать!!! – Те испуганно смотрели на него, даже не думая выполнять приказание. – Быстро, суки!!! В угол!!! – Он поднял пистолет стволом вверх и нажал на курок. По идее, выстрел должен был впечатлить служителей культа живота не меньше, чем иерихонские трубы, но тут, в шуме, в густом пару, он прозвучал совсем тихо. Однако этого хватило. Белые фигуры кинулись за плиты, в спасительные углы, опустились на корточки и затаились. Проскурин метнулся между плит, переворачивая кастрюли, с радостью слушая приторное шипение кипящих супов, чувствуя запах горелого и замечая, что зал все гуще окутывается рукотворным, мерзко пахнущим туманом. Выхватив из чана гигантский черпак, он подскочил к окну и что было сил ударил стальным основанием по стеклу. Стекло пошло трещинами, но выдержало. За спиной послышались глухие голоса. Майор обернулся. Они уже были здесь. Подняв пистолет, Проскурин выпустил шесть пуль в стойкое окно. Гильзы запрыгали по полу, а стекло обвисло, словно брезентовая тряпка. Размахнувшись, фээскашник ударил черпаком еще раз. Дымчатое полотно затрещало и вывалилось на улицу. Проскурин сунул «макаров» в карман, отшвырнул в сторону ненужный черпак и полез на подоконник, оглядываясь, чувствуя, что сердце готово разорваться от напряжения. Три темных расплывающихся силуэта метались в тумане, натыкаясь на плиты, столы, ища проход в этом лабиринте. Четвертого видно не было. Он либо остался у двери, либо, что более вероятно, побежал на улицу. Проскурин нырнул в проем и оказался на заднем дворе вокзала, в узкой клетухе, сплошь заставленной лотками и коробками. Майор кинулся к двери, цепляя на ходу алюминиево-деревянно-картонные штабели, опрокидывая их, создавая баррикаду на пути убийц. Выскочив из сетчатой клетки, он пронесся по узкому проходу между каменной стеной вокзала и бетонным забором, за которым виднелись крыши вагонов, свернул к стоянке такси и, нырнув в свободную машину, рявкнул, оглядываясь: