Мой роман, или Разнообразие английской жизни - Эдвард Бульвер-Литтон

В восемь часов вечера отец и дочь сидели друг подле друга внутри дилижанса, вместе с третьим пассажиром – мужчиной, закутанным под самый подбородок. Проехав первую милю, пассажир опустил окно. Хотя пора была летняя, но воздух был холодный и сырой. Дигби дрожал и кашлял.

Гэлен положила руку на окно и, наклонясь к пассажиру, с умоляющим видом, что-то прошептала.

– Э! сказал пассажир: – что такое? закрыть окно? У вас есть свое окно, а это мое. Кислород, молодая лэди, прибавил он торжественно: – кислород есть душа жизни. Клянусь Юпитером, дитя мое! продолжал он, с подавленным гневом и грубым валлийским произношением: – клянусь Юпитером! мы должны дышать и жить.

Испуганная Гэлен прижалась к отцу.

Мистер Дигби, неслыхавший, или, лучше сказать, необращавший внимания на этот разговор, придвинулся в угол, приподнял воротник своего пальто и снова закашлял.

– Холодно, мой друг, едва слышным, томным голосом произнес он, обращаясь к Гэлен.

Путешественник подслушал это замечание и возразил на него, с заметным негодованием, но как будто разговаривая сам с собою:

– Холодно! гм! Мне кажется, что англичане народ недоступный для холода! народ закутанный! Взгляните на их двуспальные кровати! Во всех домах занавеси задернуты, перед камином поставлена доска: ни одного дома не найдешь с вентилатором! Холодно…. гм!

Окно, подле мистера Дигби притворялось неплотно, и в него сильно сквозило.

– Какой ужасный сквозной ветер, сказал больной.

Гэлен немедленно принялась затыкать платком щели в окне. Мистер Дигби печально взглянул на противоположное окно. Взгляд этот был красноречивее всяких слов; он еще сильнее возбуждал досаду путешественника.

– Это мне нравится! сказал незнакомец. – Клянусь Юпитером! вы, пожалуй, захотите, чтобы я сел снаружи дилижанса! Я думаю, кто совершает путешествие в дилижансах, тот должен знать и законы этих дилижансов. Мне до вашего окна нет никакого дела, а вам не должно быть дела до моего окна.

– Милостивый государь, я ничего не говорил вам, сказал мистер Дигби весьма почтительно.

– Зато говорила вот эта мисс.

– Ах, сэр, пожалейте нас! сказала Гэлен, плачевным голосом: – еслиб вы знали, как страдает мой папа!

И рука Гэлен снова обратилась к окну, сквозь которое проходила пронзительная струя воздуха.

– Напрасно, душа моя, ты делала это: джентльмен имеет полное право поступать по своему, заметил мистер Дигби, и, сделав поклон с обычной вежливостью, он присовокупил: – сэр, извините ее. Она чересчур уже много заботится обо мне.

Путешественник не сказал на это ни слова. Гэлен еще крепче прижалась к отцу и всячески старалась прикрыть его от сквозного ветра.

Путешественник сделал неловкое движение.

– Впрочем, проговорил он, или, вернее, прохрипел:– воздух – воздухом, а дело – делом. Вот вам…..

И он быстро захлопнул стекло.

Гэлен повернула к нему свое личико, на котором, даже и при начинавшихся сумерках, заметно было выражение искренней признательности.

– Вы очень добры, сэр, сказал бедный мистер Дигби. – Мне крайне совестно….

Кашель заглушил остальную часть сентенции.

Путешественник, человек полнокровный, чувствовал, что он едва не задыхался. Он снял все шарфы и отказался от кислорода, как истинный герой.

Спустя немного, он придвинулся к страдальцу и взял его за пульс.

– Я боюсь, сэр, у вас лихорадка. Я медик. Тс! раз…. два…. Клянусь Юпитером! вам ни под каким видом нельзя быть в дороге. Вы совсем не годитесь для этого.

Мистер Дигби кивнул головой: он не в силах был отвечать.

Путешественник засунул руку в боковой карман и вынул оттуда, по видимому, сигарочницу, но на самом деле это был небольшой кожаный футляр, заключавший в себе множество миниатюрных сткляночек. Из одной из этих сткляночек он вынул две крошечные крупинки.

– Откройте рот, сказал он возьмите эти крупинки на самый кончик языка. они несколько ослабят ваш пульс… остановят развитие горячки. Сию минуту будет лучше…. Но ехать в дилижансе дальше первой станции – ни за что!.. Вам нужен покой нужно полежать в постели. Это аконит и генбан! гм! Ваш отец очень слабой комплекции… очень робкого характера Вероятно, на него сильно подействовал испуг…. Не так ли, дитя мое?

– Кажется, что так, отвечала, едва слышным голосом, Гэлен.

Слова путешественника изумили ее, встревожили. Она готова была принять его за чародея.

– В таком случае хорошо бы попробовать фосфору! воскликнул незнакомец: – а этот глупец Броун непременно прописал бы мышьяку! Сделайте милость, никогда не соглашайтесь принимать мышьяку.

– Мышьяку, сэр! отвечал кроткий Дигби. – Сохрани Бог! как бы ни были велики несчастья человека, по посягнуть на самоубийство – в высшей степени преступно.

– Самоубийство, возразил незнакомец весьма спокойно: – вы завели речь о самоубийстве…. это мой любимый конек! Однако, как вы полагаете, ведь у вас нет симптомов подобной болезни?

– О, нет, сэр…. Упаси Господи подумать об этом.

– Послушайте, что я вам скажу. Если у вас явится сильное желание утопиться, примите пульсативные средства. В случае, если, вы почувствуете особенное расположение размозжить себе череп и при этом необыкновенную тягость во всех членах, потерю аппетита, сухой кашель и сильное раздражение в мозгах, возьмите две-три крупинки серной антимонии. Смотрите же, не забудьте!

Хотя бедный мистер Дигби полагал, что этот джентльмен лишился ума, но, несмотря на то, он всеми силами и весьма учтиво старался ответить ему, что очень обязан за совет и постарается не позабыть его; но язык изменил ему, и его собственные идеи приходили в сильный беспорядок. Откинув голову назад, он сделался безмолвен и, по видимому, погрузился в крепкий сон.

Путешественник пристально посмотрел на Гэлен, которая тихо склонила голову отца и уложила ее у себя на плече с такого нежностью, которая скорее имела сходство с материнскою, нежели с детскою.

– Как вы бледны, дитя мое: не бойтесь, впрочем, все пройдет, если только примете пульсативы.

Гэлен подняла указательный палец, отвела взор от отца к путешественнику и потом снова к отцу.

– Ну да, конечно. – пульсативы, и больше ничего! проворчал гомеопат.

И, отодвинувшись в угол, он старался заснуть. Но после тщетных усилий, сопровождаемых беспокойными жестами и движениями, он вдруг вскочил с места и снова вынул из кармана свою аптеку.

– Какое мне дело до них! ворчал он. – Против раздражительного состояния души, против излишней чувствительности хорошо бы употребить кофе… впрочем, нет! к этому состоянию присоединяется особенная живость в движениях и беспокойство: в таком случае следует взять кучелябы!

Он поднес аптечку к самому окну и старался отыскать требуемое средство на крошечных ярлычках крошечных сткляночек.

– Кучеляба! вот она, сказал он и проглотил крупинку. – Теперь, продолжал он, после некоторого молчания: – меня не потревожат несчастья других людей; мало того: я готов сию минуту опустить свое окно.

Гэлен взглянула на него.

– Но я не хочу отпирать, прибавил он решительным тоном, и на этот раз ему удалось заснуть.

В одиннадцать часов дилижанс остановился переменить лошадей и дать пассажирам возможность поужинать. Гомеопат проснулся, вышел из кареты, отряхнулся и втянул несколько полных глотков свежого воздуха в свои могучия легкия с очевидным наслаждением. После того он повернулся и заглянул в карету.

– Дитя мое, сказал он, голосом ласковее обыкновенного: – пусть ваш отец выйдет в комнату: я хорошепько осмотрю его и, может быть, чем нибудь помогу ему.

Но можно представить себе ужас Гэлен, когда она увидала, что отец её не шевелился. Он находился в глубоком обмороке и не обнаруживал ни малейших признаков жизни даже и в то время, когда его выносили из кареты. Когда чувства возвратились к нему, кашель снова начался и, от сильного напряжения, показалась гортанная кровь.

Продолжать дорогу не было возможности. Гомеопат помог больному раздеться и уложил его в постель. Принудив его принять еще две таинственные крупинки, он осведомился у содержательницы гостиницы, где можно было отыскать, по соседству, медика, потому что гостиница находилась в небольшой усадьбе. До приходской аптеки считалось не менее трех миль. Услышав, однакожь, что соседние джентльмены, в случае недугов, приглашают к себе доктора Дозвелла, и что до его дома было добрых миль семь, гомеопат тяжело вздохнул: дилижанс остановился не более, как на четверть часа.

– Клянусь Юпитером! сказал он, с заметной досадой: кучеляба не действует. Моя чувствительность хроническая. Нужно начать правильное лечение, чтоб отвязаться от неё. – Эй! кондуктор! подай сюда мой мешок! Я остаюсь здесь на ночь.