Непреодолимые обстоятельства - Елена Викторовна Добрынина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он стянул со спины рюкзак, выданный ему инструктором перед подъемом на вершину утром, порылся в нем и достал из него лопатку и щуп. Разложил добро на снегу, вспоминая, как обходиться с оборудованием. Снаряжение Макс всегда выбирал качественное, а потому собрать щуп оказалось делом двух секунд. Рус тяжело поднялся на ноги, одним движением выбросил сложенный щуп на снежную гладь и встряхнул его. От движения металлические отрезки сложились как надо, вставая в пазы, превратились в палку, по стороны похожую на длинную, тонкую арматуру. Рус стал проверять щупом поверхность, вонзая его в снег вертикально. Он не знал, как это должно ощущаться, пока не провалился палкой в снег несколько раз. Безуспешно. Под снегом никого не было. Рустем выругался. Чертовщина какая-то. Ведь, датчик показывает, что Макс тут. Или с него просто слетел рюкзак при падении? Нет, надо искать. Он тут, Рустем чувствовал. Обломок доски здесь, датчик тоже, значит, и сам Потапов где-то рядом. Щуп снова легко скользнул внутрь раз, другой и вдруг наткнулся на что-то, слегка отпружинив. Рус остановился, сверяя ощущения. Да, точно. Что-то есть. По ощущению сантиметров 40–50 под снегом. Неужели?
Выдохнув, он отбросил щуп в сторону и схватился за лопатку. Принялся копать. Алимов остервенело рыл снег там, где только что наткнулся на плоть. Быстрее, быстрей! Сколько времени прошло? Десять минут? Полчаса? Он не знал. Надо спешить!
***
Макс устал. Смертельно. Начал наваливаться дикий холод, он буквально проникал в каждую клеточку, хотя на нем был неплохой горнолыжный костюм, который должен был сберечь тепло. «Да, но не под лавиной же», устало подумал Макс.
На данный момент он смог правой рукой утрамбовать снег возле своего лица, создав пространство для дыхания. Пока он проделывал эти манипуляции, устал так, словно уголь грузил полночи. Хотелось спать. Но спать было категорически нельзя. Иначе больше не проснешься. Макс это знал, но от этого — не легче. Знать — одно, другое — справиться с собой.
Надо подумать о чем-то бодрящем. Надо двигать правой рукой, ведь она была ближе всего к лицу. Надо пытаться копать в том месте, где был просвет. Нет, он не видел ни неба, ни склон, просто в этом месте темнота была чуть светлее, как будто свет пробивался сквозь толщу воды или темноты. Но сил копать не было. Хотелось бросить все и просто уснуть. В конце концов, он пытался. Но видимо, не справился. Так бывает.
И по сути, ничего не изменится, если его не станет. Жаль только Олюшку и старенькую маму, которая осталась в маленьком степном городке. Там, где бескрайние поля пшеницы убегают за горизонт, высокие ковыли развеваются на ветру и в верх, к облакам убегают высоченные пирамидальные тополя. Так и не свозил Ольгу домой. Она бы обязательно влюбилась в его степной край. Макс будто даже ощутил в ноздрях запах пыли, пшеницы, степных трав. Он соскучился. Так давно не был дома. А все потому что трусил, признался самому себе. Боялся, что случайно встретит на улицах ту женщину — мать девочки, что он не смог спасти. Сколько бы ей сейчас было? В какой бы класс она уже пошла? Злость на самого себя и вина вспыхнули в мозгу яркой вспышкой. Почему так и не отпустило? Почему так и не простил себя? Ведь, сделал тогда все, что можно. Или нет?
В тот день он почти отдежурил свои сутки. Стояла июльская жара, время опасное. Любая шутка с огнем могла обернуться трагедией — трава к июлю в этих краях высыхает и стоит соломой, стерней, готовой вспыхнуть в любой момент от случайной искры. Все дежурство Макс проторчал на выездах. Под конец смены, уже под утро, когда они с командой возвращались с полей, пришел сигнал, что горит барак на окраине городка. Эти двухэтажки, построенные еще после Великой Отечественной войны, давно отслужили свой век. Но дома никак не сносили, хотя жилье это было в аварийном состоянии. Все, кто мог, выехал, купил квартиры в других районах. Оставались только те, кому некуда было податься.
В ту ночь горел один из бараков. В них никто не жил. По крайней мере, такую информацию передали спасателям. Поэтому Макс с командой спокойно готовили оборудование для тушения пожара. Понятно, что надо потушить, но можно работать спокойно. Они развернули рукава, нашли точку подключения к воде, готовились, как вдруг Макс услышал детский плач. Он даже решил сначала, что показалось, ведь, барак по информации был не жилой. Но крик повторился. Макса окатило жаркой волной, похлеще огня. Он бросился к бараку, на ходу надевая каску.
Деревянные перекрытия потолка догорали, обваливаясь. Всюду скрежет и треск пламени, что пожирало старую постройку. Всюду жар, дым, запах гари, горечь в легких. Макс влетел на второй этаж по горящей лестнице и стал звать ребенка. Он кричал, что есть сил. Но ответом ему была тишина. Барак, устроенный по принципу общежития, имел длинный сквозной коридор со множеством дверей по обеим сторонам. Макс запутался, не понимал, откуда доносился голос. Он плутал, заглядывая в разные комнаты, вдыхая едкий запах дыма, рискуя самому отравиться, угореть. Но искал и не находил.
У одной из дверей он услышал жалобное, отчаянное «Мама!», ринулся было туда, но дверь уже горела, потолок обваливался на него обугленными головешками. Макс не рассчитал своих сил. То ли молод был и неопытен, то ли устал после суток. Он споткнулся обо что-то, упал, теряя сознание. Его вытащили напарники. А девочку — нет.
Как потом оказалось, в бараке жила семья. Бабушка и молодая женщина, которая ушла от мужа с маленькой дочкой на руках и временно обитала со своей старенькой родственницей. Женщина в ту ночь была на работе, а бабушка оставалась с правнучкой. Но, когда началось возгорание, пожилой человек не справился первым.
Дело вышло резонансным. Следствие доказало, что это был поджог, и даже выяснило, кто решился на столь отчаянный шаг. Желая получить квартиру за счет государства, один из владельцев комнаты в бараке, поджог здание. Он искренне считал, что там никто не живет и на суде упирал именно на это. Обезумевшая от горя мать винила всех вокруг. И почему-то именно спасателей, которые не смогли вытащить из огня ее дочь. Макс ее понимал, он и сам себя винил больше той матери. Занозой в мозгу засели ее слова, брошенные с отчаянием после суда —
