Прах и безмолвие - Реджинальд Хилл

— Но это случилось три месяца назад, и вещи, судя по всему, находились все время под открытым небом!

— Да. Вы уже проводили экспертизу одежды Эпплярда. А также одежды Гейл Свайн. Мне бы хотелось, чтобы вы продолжили эту работу.

— Вы что, хотите сказать, что я допустил какие-то неточности? — возмутился Джентри.

— Я только прошу провести более детальное исследование, чем тогда. Я имею в виду, в частности, те места на верхней одежде, где имеются какие-либо пятна…

— У вас есть распоряжение начальства? — грубо перебил его Джентри.

— Я принесу вам в течение часа бумагу с подписью мистера Тримбла, если только это способно заставить вас выполнять свою работу, — резко проговорил Паско.

— Думаю, в этом нет необходимости!

Не вполне уверенный в том, что имелось в виду: подпись или упоминание о необходимости выполнять свои прямые служебные обязанности, Паско сказал:

— Тогда я буду ждать от вас известий, — и ушел. Ему несвойственна была подобная резкость, но с Доктором Смерть иначе было нельзя.

Однако Паско следовало опасаться жала поострее патолого-анатомического.

— Где тебя носит? — осведомился Дэлзиел, когда Паско вошел в кабинет. — Ты уже из-за этой чокнутой девки сна лишился, что ли?

— Если вы имеете в виду ту несчастную женщину, которая совершила большую ошибку, обратясь к вам за помощью, то вы не правы, — отрезал Паско.

— Черт побери, что это с тобой? Менструация, что ли? Нечего бросаться на тех, с кем работаешь. Оставляй свое плохое настроение дома.

Такого рода резонные упреки от человека, который после беседы с Тримблом был готов всех сожрать живьем, показались Паско верхом несправедливости.

— Вы что-то у меня искали, а? — спросил он, со стуком задвигая ящики стола, в которых Дэлзиел явно порылся.

— У меня голова болит, переработал, — со страдальческим видом ответил Дэлзиел, — думал, у тебя аспирин найдется. Это все из-за репетиций. Мало мне здешнего дурдома! Я, наверное, не в себе был, когда согласился участвовать в этой затее!

— А как ваш новый Люцифер? — спросил Паско, решив, что миролюбие — высшая из воинских доблестей.

— Нормально. Знаешь, что я тебе скажу? Мне не хватает Свайна в этой роли! С ним было как-то более жизненно. А теперь спектакль, и все тут. Отчаянный Дэн был прав, мне не следовало соглашаться на эту роль.

— Не стоит огорчаться, сэр. Скоро все это кончится.

— Господи, парень, ты говоришь, как монашка в богадельне. Но мне необходимо взбодриться, и я разрешаю тебе угостить меня попозже пивом за то, что ты мне так нахамил.

— Но у вас же голова болит.

— Это я специально всем девчонкам говорю.

Когда Паско остался один, он почувствовал, что у него самого разболелась голова. В последнее время его часто донимали головные боли, словно слишком многое, находящееся где-то там внутри, старается вырваться наружу, или наоборот, слишком многое снаружи старается проникнуть внутрь.

Когда-нибудь он сядет за стол и разложит перед собой всю свою жизнь, совсем как дело Свайна. Но пока время еще не пришло. Он не смог бы втиснуть собственные поступки лишь в две свои ипостаси и найти в них только одну непоследовательность. Нет, разных людей в нем было миллиард в минуту, а нелогичных поступков… ну, сколько булавок можно воткнуть в задницу ангела?

Паско попытался улыбнуться этой своей шутке. Не получилось. Он встал, сморщился от боли в поврежденной ноге, закрыл глаза, и перед его внутренним взором появилась темная шахта, где он получил эту травму. Он ощутил, как над ним навис прогнивший потолок шахты, увидел, как на нем копошатся миллионы пищащих летучих мышек…

— С тобой все в порядке?

Это был Уилд. Тревога была написана на его уродливом лице.

— Да. Все хорошо. Правда, я в порядке. Просто не выспался, вот и все. Я вчера засиделся над бумагами по делу Свайна.

— Да?! И какие же великие открытия ты сделал?

— Никогда не знаешь наперед, Уилди, — ответил Паско. На этот раз ему наконец удалось улыбнуться. — Я тебе сейчас расскажу.

Сержант молча слушал, а когда Паско закончил, сказал:

— Ну что ж, удачи тебе. Но я не стал бы забирать свои вклады в недвижимость, чтобы вложить их в твою идею.

— Ну, спасибо, — разочарованно вздохнул Паско. — Поживем — увидим, а?

Прошли сутки, а он все еще ждал. Он твердо решил не звонить Джентри, чтобы не давать тому повода язвить о всем известной нетерпеливости уголовно-следственного отдела. Кроме того, как бы он ни относился к доктору лично, у него не было оснований оспаривать его профессиональную компетентность.

Наконец из лаборатории позвонили. «Не мог бы он к ним зайти?» Он зашел. Он посмотрел. Он послушал.

Когда Джентри закончил, Паско сказал с искренним чувством:

— Я не знаю, как вас и благодарить. Вы просто чудеса творите.

— Мы делаем нашу работу. Но это возможно, только когда нам дают, над чем работать, и четко ставят перед нами задачу, — невозмутимо ответил Джентри.

Однако под его пергаментной кожей явно вспыхнуло что-то, отдаленно напоминающее румянец человека, которому сказали что-то приятное.

Дэлзиел был на репетиции, и Паско все утро пришлось ждать, пока он появится. Он сидел за столом своего босса, когда тот вошел в кабинет. Толстяк резко остановился на пороге, увидев улыбающегося старшего инспектора, который поднялся с его собственного кресла, сжимая в руках сенные вилы со сломанным древком.

— Что за чертовщина? Вконец обнаглел, что ли?! — вскричал Дэлзиел. — Тоже мне Британия![31]

— Нет, сэр, не обнаглел. Просто пришел поздравить вас с днем рождения.

— Сегодня не мой день рождения.

— Когда я вам все расскажу, вы поймете, что это как раз сегодня.

Паско стал рассказывать. Дэлзиел слушал. Слушал он, без всякого сомнения, очень внимательно, но никаких других эмоций на его лице заметно не было.

— И что тебя к этому привело? — мрачно спросил он, когда рассказ был завершен.

— Как я уже говорил, Свайн — одно из двух: или он хороший друг или законченный мерзавец. Законченный мерзавец не стал бы помогать Стринджеру так самоотверженно, если его не вынуждали к этому обстоятельства. А если он законченный мерзавец, но при этом помогал Арни, значит, помогая Арни вычистить старый сарай, он покрывал не его, а себя. Все очень просто, если подумать.

— Если это так просто, то мне тебя и благодарить не за что, — проворчал Дэлзиел. — Я о другом спрашиваю. Что это вдруг заставило тебя обратить свой могучий интеллект на то, чтобы доказать, что я прав, если ты уже несколько месяцев рассказываешь всем, кто соглашается тебя слушать, что я не прав?!

«Вей, вей, о ты, холодный ветер!» — про себя пропел Паско.

— Потому что я хотел, чтобы вы оказались правы, — сказал он. — Кому нужен Бог, который ошибается?

Дэлзиел приблизился к нему, угрожающе выбросив вперед огромную ручищу. Паско с трепетом привстал, но потом почувствовал, Что его схватили за руку. Дэлзиел тряс его руку так, что она едва не отвалилась, и декламировал:

И кончен труд сегодняшнего дня,И труд сей был полезен всем,И видя здесь плоды его.Даю свое благословенье.

— Простите, — растерялся Паско, — что-что?

— Простите? Быть Богом — значит никогда не просить прощения!

И все случилось так, как я гласил,Сбылось пророчество мое,И время для меня пришло,Чтоб я паденье человека завершил!

Ну-ка, проиграй-ка мне все это заново, парень! Проиграй-ка еще разок!

Часть восьмая

Дьявол:

Ведь сказано в Писании Святом:Всевышний ангелов своихПошлет, и в окруженьи ихПребудешь всюдуТы под защитою у них.Уж коль теперь ты можешь пасть,Не причинив себе вреда,Пади же под мою ты власть,К моим ногам!А прогневишь меня отказом — знай:Обид не забываю я врагам.

29 мая

Дорогой Энди!

Я уж давно думаю о Вас, как об Энди, но меня воспитали в духе уважения к авторитетам, поэтому я предпочитала придерживаться в нашей переписке официального тона. Но это письмо последнее, так что, думаю, я могу отбросить все эти формальности. Ты согласен со мной?

Завтра у тебя великий день — день, когда ты наконец сыграешь роль Бога. Про это напечатали все газеты, и я с нетерпением жду, когда выйдет сувенирный выпуск «Пост», чтобы прочесть в нем о тебе. Ты будешь проезжать через весь город, взирая с высоты на простых смертных, и ничто не скроется от твоих глаз. Я никогда не сомневалась в том, что Бог видит все, но ведь от этого только хуже, не правда ли? Потому что видеть и сочувствовать — не одно и то же. Недаром священники и террористы одинаково любят черный цвет.