Прекрасная толстушка. Книга 2 - Юрий Перов

— А ты-то откуда их так хорошо знаешь? Неужели пользовался их услугами?

— Да ты с ума сошла! — Лека весь передернулся от отвращения. — Среди наших все то же самое… Есть и панельные, есть и такие… Вот Марик — типичная блядь… — печально закончил он.

Представить себе, что Принц имеет дело с проститутками, я не могла. Про то, существуют ли за границей бляди в нашем понимании, я не знала. Оставались только честные женщины, что было еще страшнее. Или, скажем так, — женщины веселого нрава, но не профессионалки. От таких мыслей меня словно кипятком всю обваривали. Сердце начинало стучать в горле, а в ногах делалась слабость, словно они отнимались.

Однажды подобное видение посетило меня на кухне, и я не сумела даже опуститься на стул. Промахнулась самым натуральным образом и грохнулась всем своим весом на пол.

Плакать я разучилась и потому начала дико хохотать. До слез, до горькой икоты…

Утратив веру в будущее, я впала в апатию. Эта истерика на кухне была последней каплей. Мне вдруг все стало без различно. Принц продолжал деликатно звонить по утрам каждый день, храбрился, пытался меня подбодрить, но я чувствовала, что ему с каждым днем становится все труднее и труднее это делать.

А почему он звонит непременно по утрам — задала я однажды себе вопрос. Неужели только из-за того, что не хочет привязывать меня вечерами к дому? А может быть, он сам не хочет быть связанным по вечерам этим обязательным звонком? Притом мы не договаривались твердо, что он будет звонить каждый день, но когда он вдруг пропускал звонок, я начинала беспокоиться и думать, не случилось ли с ним что-нибудь плохое. Так я думала в первую очередь. А во вторую я думала, не произошло ли с ним что-нибудь хорошее… Тогда я сама попросила его звонить мне не чаще раза в неделю. Я подумала, что воскресное утро — самое удобное время для него.

Первые звонки я ждала с волнением, а потом перестала ждать… Я похоронила надежду на счастье и всеми силами души старалась похоронить и свою любовь. Потому что любить того, кого нет и, может быть, никогда не будет, невыносимо больно…

Я преуспела в этом настолько, что забыла его взгляды и прикосновения.

Потом мне стало казаться, что я сделалась равнодушной и к нему. Что все мои страдания — это просто досада по утраченным возможностям переменить свою обыкновенную жизнь на великосветскую роскошную жизнь в собственном особняке.

Это безразличие я считала самой настоящей изменой ему. Мне стало стыдно встречаться с ним взглядом, и я убрала все его фотографии и вырезки из газет, которыми была увешана вся моя квартира.

Я целыми днями не выходила из дома, разогнала постоянными отказами всех заказчиц. Отказалась от услуг Надежды Ивановны. Собственно говоря, ей и работы не стало, так как я перестала шить даже себе. А это уже была последняя стадия падения.

Мне никого не хотелось видеть, даже Татьяну. Целыми днями я лежала со старой книжкой в руках, перечитывая в который раз Толстого или Диккенса, которого не любила никогда, и что-нибудь меланхолично жевала при этом.

Я начала жутко толстеть, но мне было на это наплевать.

Порой я даже думала со злостью: «Ну и пусть я стану как бочка, перестану вообще выходить на улицу, не буду помещаться в машине и в конце концов умру от обжорства».

Это была самая оригинальная попытка самоубийства на свете.

Татьяна пыталась как-то повлиять на меня. Когда ей удавалось ко мне прорваться — а я никому не открывала и не подходила к телефону — она орала на меня и ругалась матом.

Однажды она подвела меня к зеркалу и попыталась на тянуть на меня платье, которое еще совсем недавно было мне впору. Все ее усилия были тщетны. Платье на меня не лезло ни под каким видом.

— Ты что делаешь, дура?! — орала она на меня. — Ты хочешь, чтобы он приехал и вдруг понял, что предлагал руку совершенно другой женщине? Возьми себя в руки! Посмотри, на кого ты стала похожа! Волосы висят сосульками, как шерсть под хвостом у шелудивой собаки. Посмотри, какой срач у тебя в квартире. У тебя в ванной скоро мокрицы заведутся. Почему не вы зовешь слесаря, чтобы он тебе кран починил?

— Он никогда больше не приедет, — бесцветным голосом сказала я, не отрываясь от передачи, посвященной почину какой-то ткачихи, обслуживающей не пятнадцать, а двадцать четыре станка.

— Он что — сам тебе об этом сказал? — насторожилась Татьяна.

— Нет. Я знаю.

— Ну и черт с ним в таком случае! Ведь жизнь не кончится на твоем прекрасном принце. И кроме него есть приличные люди. Вон даже Тамарка свое счастье нашла. А у нее был случай посерьезнее твоего…

Она попыталась меня рассмешить, но я, наверное, так вымученно улыбнулась ей в ответ, что она осеклась и замолчала…

— И что же ты теперь будешь делать в этой жизни?

— Ничего.

— То есть как ничего? Совсем ничего нельзя… Помрешь от голода.

— При моих внутренних запасах это произойдет не скоро…

— А почему ты ничего не будешь делать? — подозрительно сощурилась Татьяна.

— Не хочется, — ответила я.

Она обиделась и ушла. И не звонила мне целый месяц. Может быть, мне этого месяца вполне хватило бы для осуществления моего безумного плана по самоистреблению, но судьба распорядилась иначе…

Дня через три после ее ухода, в один из бессмысленных тягостных вечеров я лежала на диване в гостиной, укрывшись дедушкиным шотландским пледом в черно-красную клетку, с «Фрегатом „Паллада“» в руках.

Было около двенадцати ночи, но мне было лень идти в спальню и стелить себе постель. Около дивана на стуле стояла глубокая глиняная обливная миска с горой подогретых в духовке сушек с маком и масленка. На нервной почве я ела не останавливаясь.

Рискуя сломать зубы, я с хрустом, оглушительным в тишине уснувшего дома, разгрызала очередную сушку на три или четыре части, цепляла острым концом четвертинки кусочек масла и отправляла в рот.

Внезапно раздался осторожный звонок в дверь, Я почему-то подумала что это Татьяна пришла мириться, и даже не пошевелилась, чтобы открыть дверь. Через некоторое время звонок повторился.

«Ну, нет, — решила я. Только не сегодня. Сегодня у меня нет сил на душещипательные разговоры. В конце концов, могла позвонить… В крайнем случае скажу, что выпила целый пузырек валерьянки и спала как убитая».

Звонки прекратились. Потом мне показался какой-то шорох в прихожей, который потонул во внутричерепном грохоте разгрызаемой сушки. Потом, когда я прожевала кусочек и проглотила, все было тихо, только с характерным шумом проехала уборочно-поливальная машина за окном.