Николай II - Сергей Фирсов

Царь благосклонно отнесся к предложению Безобразова; весной 1898 года из сумм кабинета Его Императорского Величества выделили 70 тысяч рублей для экспедиции в Корею (безобразовские заявления нужно было проверить). Во главе дела встал великий князь Александр Михайлович, но «душой» дела остались Безобразов и Вонлярлярский. Что же привлекало царя в этих странных людях, особенно в Безобразове, стремившемся всегда сделать «как лучше», но неизменно получавшем в результате традиционный результат — «как всегда»? Ответ на этот вопрос, как мне представляется, сформулирован Б. А. Романовым, тонко подметившим отношение последнего царя к официальным и неофициальным докладчикам по государственным вопросам.

«Безобразов, — писал Б. А. Романов, — совершенно не владел казенным языком, спокойствием и плавностью речи, выработанной, корректной фразой. Он мыслил больше образами, никак не мог уместиться в обычный запас слов, выражался размашисто и любил словечки. Высказывался он всегда уверенно и производил впечатление человека, не умеющего скрывать свои мысли. С большой легкостью переходил он от одной мысли к другой и явно предпочитал аподиктические суждения. Для несильного ума общение с таким человеком было лишено ненавистного для такого ума переживания: бессильного подчинения логической принудительности чужой речи. Универсальный дилетантизм и бесстрашие Безобразова, при неистощимой словоохотливости, создавали царю необычную обстановку делового разговора, в котором он оставался совсем свободным: слушать, пока не устал, и если внутренне соглашался, узнавая свою собственную мысль, или произвольно оборвать беседу без обидного осадка, что не сумел справиться с безукоризненной аргументацией чуждой или неприятной или неприемлемой чужой мысли» (курсив мой. — С Ф.)[68].

Царю было приятно слышать близкие по духу суждения, понимать, что он интеллектуально сильнее своего собеседника и может проявить свою самодержавную волю без опасения выглядеть смешным. В результате 8 мая 1899 года концессию Бринера приобрели, фиктивно передав до лучших времен третьему лицу. Эти времена, впрочем, никак не наступали, хотя менее чем через год Безобразов возобновил дело и убедил царя согласиться на образование «Восточно-Азиатской К°» с денежным участием в ней Собственного Его Императорского Величества кабинета. Однако денежное участие кабинета Безобразову в конце концов осуществить не удалось. Дело остановилось — на его пути встал министр финансов С. Ю. Витте. Ситуация стала меняться в лучшую для безобразовцев сторону лишь после того, как в январе 1903 года Витте уступил и открыл двухмиллионный кредит в распоряжение Безобразова «на известное Его Императорскому Величеству употребление».

Личная политика царя наконец восторжествовала. Ее сторонником оказался и В. К. Плеве, стремившийся вершить судьбы Дальнего Востока. 6 мая 1903 года А. М. Безобразов был назначен статс-секретарем государя, став докладчиком по всем дальневосточным делам; выросло влияние и других неофициальных деятелей его кружка. На следующий день был разрешен вопрос об образовании на Дальнем Востоке наместничества (положение о нем выработали к концу июня). Однако правительственное сообщение об этом было опубликовано после того, как 15 июля 1903 года Япония обратилась к России с официальной нотой, предлагая приступить к переговорам по тем вопросам, «по которым интересы обеих держав могут войти в столкновение». В результате, по словам В. И. Гурко, в учреждении наместничества Япония усмотрела ответ на свое предложение, ведь «образование наместничества из Квантунской области и Приамурского края, отрезанного от нее всей Маньчжурией, как бы включало эту последнюю в пределы Русского государства». Но образование наместничества затрагивало и внутриполитический аспект — с тех пор вся дальневосточная политика уходила из ведения правительства, оказавшись в руках наместника — адмирала Е. И. Алексеева (незаконнорожденного сына Александра II), Безобразова и К0.

К середине декабря 1903 года ситуация на переговорах России с Японией выглядела следующим образом: Япония требовала уступить ей всю Корею и установить пятидесятиверстную нейтральную полосу по обе стороны от маньчжуро-корейской границы. Россия, по настоянию Безобразова и Алексеева, соглашалась уступить Корею по 39-й параллели, то есть с сохранением устьев реки Ялу и, следовательно, всей территории концессии. Но и до того, как дальневосточные дела попали в руки безобразовцев, отношение российских властей к Японии и ее интересам было более чем странное. Так, прибывший в ноябре 1901 года в Петербург министр иностранных дел Страны восходящего солнца маркиз Ито был встречен весьма нелюбезно и ни к какому соглашению прийти не смог. Зато в Англии его встретили с предупредительной любезностью, и 30 января 1902 года между двумя странами было заключено соглашение, по которому Англия обязывалась помочь Японии своим флотом в случае войны с двумя державами. Итак, война становилась лишь делом времени.

«Решительно все наше правительство было против нее, — рассуждал о причинах Русско-японской войны В. И. Гурко, — не желал ее, безусловно, и Николай II, и тем не менее она произошла, безусловно, по нашей вине.

Причина одна и единственная, а именно — твердое и неискоренимое убеждение правящих сфер, что силы наши и тем более наш престиж настолько велики во всем мире, а в особенности в Японии, что мы можем себе позволять любые нарушения даже жизненных интересов этой страны, без малейшего риска вызвать этим войну с нею: „Un drapeau et une sentinelle — le prestige de la Russie fera le reste“[69] — вот что громко провозглашал министр иностранных дел, а думали едва ли не все власть имущие».

Конечно, ошибки политиков имеют большие последствия, и порой за них приходится расплачиваться всему народу. Но все-таки ошибка ошибке — рознь. В истоках Русско-японской войны мы видим не только ошибки, допущенные представителями власти (и разумеется, Николаем II). Мы видим упорное стремление самодержца играть самостоятельную (то есть не зависящую от министров) роль в определении дальневосточной политики собственной империи. О том, что заставляло Николая II выстраивать эту игру, уже говорилось. Сама по себе она представляет только политический интерес. Для нас же более важно отметить психологическую подоплеку дела: самодержавный правитель России искренне полагал, что может иметь личную, отличную от его же, государевых, министров политику, подвергая риску стабильность развития огромной страны и благополучие миллионов подданных!