Годы войны - Василий Гроссман

Немцы предполагали нанести ошеломляющий удар, но сами были ошеломлены тем сопротивлением, которое встретили. «Это не война, — растерянно говорили пленные немецкие танкисты, — это не война: мы утюжили русские окопы гусеницами тяжёлых машин и сами видели, как из засыпанных траншей, из самой земли поднимались чёрные от пыли красноармейцы и тут же, едва мы успевали отойти на метр-два, били по нашим машинам бутылками и гранатами… Это не война, это нечто большее».

Я был в полку в тот день, когда его отвели на пять километров от станции, где вёл он беспрерывный стодвадцатипятичасовой бой. Мы лежали в овраге, прислушиваясь к выстрелам наших пушек и разрывам немецких снарядов. Капли недавно прошедшего проливного дождя блестели на широких листьях лопухов и в венчиках цветов, повёрнутых к вышедшему из туч солнцу. Когда раздавался особенно сильный разрыв, листва вздрагивала и тысячи капель вспыхивали на солнце. Десятки людей спали, лёжа на мокрой земле, укрывшись шинелями. Ливень наплескал воды в складки шинельного сукна, но люди спали сладостно и глубоко, глухие к грохоту битвы, к шуму уходящей летней грозы, к свету горячего солнца, к ветру, к гудению тягачей. Мне думается, что в эти часы не было на всей земле людей, гак свято достойных отдыха, чем эти спавшие среди луждождевой воды красноармейцы. Для них овраг, где земля и листья содрогались от выстрелов и разрывов, был глубочайшим тылом, таким, как Свердловск или Алма-Ата. Для них небо в искрах и белых облачках зенитных разрывов, небо, по которому с воем развернулись и перешли в пике двадцать шесть немецких пикировщиков, обрушившихся на железнодорожную станцию, было мирным летним небом. Ведь несколько часов назад этот дым бомбовых разрывов, этот земной прах, взметнувшийся вверх и, подобно струям чёрной воды, хлынувший вниз, окружал их днём и ночью; они задыхались в пыли, она слепила их, забивалась в ноздри, едкий дым проникал в глотку и лёгкие, и они среди визга разрываемого металла всматривались в идущие на них немецкие танки. И яркое летнее солнце над их головой казалось печальным, траурным, серым в высоком чёрном облаке, стоящем над цветущим миллионами цветов полем смерти. Их плечи, руки и пальцы болели от стрельбы, их спины ныли от тяжести снарядов и мин, которые подтаскивали они сто часов к огневым позициям, их уши перестали воспринимать звуковые волны, заполнявшие бушующее воздушное море. Вот они лежат и спят на Мокрой траве, среди цветов и мягких, шерстистых листьев лопуха. Шеверножук и его заместитель подполковник Баргер лежат на склоне оврага и рассказывают опрошедших боях, рассказывают вполголоса, словно боясь разбудить спящих.

К нам подходит плечистый светлолицый сержант. Щёки его розовы, глаза смеются, маленькие светлые усики закручены полукольцом под самые ноздри. Он обращается к начальству с чеканной лёгкостью старого солдата, и все невольно улыбаются, глядя, как он улыбается.

— Товарищ подполковник, прибыл с командой автоматчиков, по вашему вызову.

— А, очень хорошо, — сказал Шеверножук, — тут приехала концертная бригада, она устраивает в честь нашего полка концерт. Будете присутствовать.

Сержант с одновременно почтительным и смеющимся лицом говорит:

— Товарищ подполковник, концерт это как бы отдых, лучше разрешите автоматчикам поспать, это ведь тоже отдых. — И он со сдержанным лукавством смотрит на подполковника.

— Давайте, спите, — говорит подполковник. Сержант умудряется, стоя в высокой траве, щёлкнуть каблуками и уходит.

Рассказы командира полка и его заместителя по политической части отлично дополняют друг друга, помогают понять внутренние силы, определившие славный исход необычайно жестоких, кровопролитных боёв, по напряжению и по масштабу своему равных величайшим битвам человечества.

Полк по составу своему отражает многонациональный состав нашего государства. Большинство красноармейцев — это русские рабочие и крестьяне, жители Курской, Орловской и Московской областей, часть же бойцов — узбеки, казахи, татары. Все они, спаянные трудовой дружбой и кровным братством войны, выступили в этих боях как единое, нерушимое и могучее целое. Ни один человек во всём полку во время страшных испытаний не проявил растерянности и слабости. Рядом стоят имена Пургина, Абдухаирова, Андрющенко, Стукачёва, знаменитого в полку казаха Сати Балдеева, дравшегося со своим ручным пулемётом против ста фашистов и победившего в этом неравном бою. Ещё в период затишья командование провело большую и кропотливую работу, обдуманно проводило подбор людей для перевода боевой команды, подаваемой по-русски, на национальные языки, с величайшим уважением и вниманием относилось к нуждам красноармейцев нерусской национальности, свято блюло великий и гордый принцип национального равенства. Эта работа принесла свои плоды.

Великую службу сослужили красноармейцам напряжённые учебные занятия в период затишья, многократные обкатывания танками. Многие из них участвовали в войне с самых первых дней, стали квалифицированными рабочими и мастерами горячего и тяжкого цеха войны. Хладнокровие красноармейцев в этих боях многообразно и богато. Маленьким примером может послужить такая деталь, подмеченная командиром полка. Когда в краткий миг затишья по ходу сообщения в окопы принесли обед, противник внезапно открыл ураганный огонь из тяжёлых артиллерийских и миномётных батарей. Подполковник Шеверножук увидел, как его красноармейцы, прервав обед, спокойно сидят в окопах среди чёрного вихря поднятой взрывами земли, под пронзительным воем осколков и прикрывают ладонями котелки, чтобы в суп не попала земля.

Как проявили себя командиры стрелковых батальонов, встретившие главный удар противника?

— О, — улыбаясь, сказал мне Шеверножук, — командир теперь зубастый, управления из своих рук не выпускает ни при каких обстоятельствах. Помню, сколько горя было в первые месяцы войны из-за плохой связи. Кто справа, кто слева — сосед ли, противник, ничего не знаешь. В этих боях, а ведь таких напряжённых боёв полк не вёл ни разу, в дыму, в огне, под зверской бомбёжкой, при беспрерывных танковых атаках, ни разу не нарушалась моя связь с батальонами и связь по радио и по телефону между батальонами. И внутри батальонов связь телефоном и через связных такая прочная, словно нервы к мясу приросли, — не вырвешь. А летом сорок первого года связь как паутина была, чуть ветерок подует — рвётся.

Командиры батальонов: капитан Зозулин, принявший на себя главный удар на станции Поныри, и майор Чаялов воюют с первых дней войны, третий командир батальона Лиходед на фронте больше года. Всех трёх командиров батальонов связывает личная дружба, окрепшая за Долгие месяцы совместной работы. Командир полка и командир дивизии были весьма озабочены тем, чтобы между комбатами завязывалась дружба, — они понимали, жестоком бою эта дружба представляет такую же реальную силу, как налаженная связь, как правильное размещение артиллерии и противотанковых ружей.

— В этих боях, — говорит командир полка, — комбаты показали свою полную военную зрелость. Как не похоже на первые дни войны! Ни разу ни один из комбатов не просил помощи сверху. А ведь надо сказать прямо, два года назад завяжись такое, мне через пятнадцать минут десять петиций было бы. А теперь говорят: «Справлюсь сам, только обеспечьте то-то и то-то». И друг о друге помнят, как о самих себе.

— Надо ещё сказать, — говорит подполковник Баргер, — о безукоризненном мужестве командира. «Стоять насмерть» — это обязательный элемент его военной работы. В армии нет больше штатских людей.

Нам пришлось через несколько минут после этой беседы наблюдать маленький эпизод. Выходя из оврага, мы столкнулись с небольшим отрядом красноармейцев. Среди них было несколько темнолицых узбеков, несколько широкоскулых казахов, остальные были русские. Внезапно из-за рощи вынырнуло до десятка немецких пикировщиков в сопровождении «мессеров». Воздух сразу наполнился грохотом разрывов, урчанием крупнокалиберных пулемётов, торопливой пальбой зениток. Командир маленького отряда крикнул: «Огонь!»

И вот, наблюдая за действиями, движениями красноармейцев, за выражением их лиц, я вдруг понял, в чём тайна нашего успеха и почему бронированный кулак, занесённый Гитлером на Курском направлении, бессильно опустился, не пробив нашей обороны. Эта горсть людей, шедших, вероятно, получать ужин, внезапно застигнутых стремительным и злым немецким налётом, с великолепным спокойствием, с неторопливостью умельцев и мастеров, с точным расчётом умных и опытных рабочих военного дела, в течение двух-трёх секунд заняла позиции и открыла огонь из винтовок, автоматов, ручных пулемётов.

Ни тени замешательства. Казалось, выбирай они по полчаса положение для ведения огня, нельзя было бы найти мест удачней, чем те, которые заняли они. Они стреляли со старательным спокойствием рабочих, делающих умную, сложную, но хорошо знакомую им работу, И вся земля вокруг вела такой же умный, старательный огонь. Прошла минута, самолёты, встреченные плотным огнем, рванулись вверх, ушли на север, и красноармейцы, деловито осмотрев оружие, собрались, молча пошли дальше, погромыхивая котелками. За всё время налёта в маленьком отряде было произнесено всего лишь одно слово — команда командира отряда «огонь!». Вот так летом 1943 года наши красноармейцы встретили внезапный штурмовой налёт немецкой авиации.