Эпоха мёртвых. Прорыв - Андрей Круз

Хотя сигнал «три зелёных гуся» тоже пока никто не отменял, можно и ракеты пустить.

В общем, лучше думать, что бандиты работают на нашего противника, лишняя предосторожность не помешает. Да даже если и не работают, то какая разница?

Пока надо наблюдать. Если нас здесь ожидают, то рано или поздно засада себя проявит. Не выявив систему обороны противника, нечего и думать о том, чтобы пересечь два километра чистого поля и проникнуть в пролом ограждения города. Это самоубийство, пусть даже ночью. Лично я ни в малейшей степени не сомневаюсь, что у «бурковцев» есть тепловизоры. А это означает, что нет никакой разницы, днём ли мы поползём или ночью. Ночью нас на фоне холодной земли ещё проще засечь будет. И накрыться нечем, не озаботились. Да кто же знал-то про такую напасть?

Единственное, что у нас есть — это время, и его мы должны использовать на всю катушку. Использовать для того, чтобы придумать способ добраться до пресловутой бойлерной, откуда есть спуск в тоннель с кабелями, обещанный Сергеичем. Два километра до периметра, оттуда ещё метров пятьсот вглубь и примерно километр влево. Около трёх с половиной, из которых два по пустырю, а ещё полтора между зданий, непонятно кем занятых.

— Вот это бойлерная? Одноэтажное здание, за мачтой? — уточнил Шмель.

— Она самая, — подтвердил Сергеич.

— На крайняк можем на «бардаке» рвануть, — задумчиво сказал Мишка. — Ночью, например. Тогда в нас без прибора не попадёшь, а он сам знаешь докуда видит. Три километра… три минуты максимум.

Я с обалдением посмотрел на Шмеля. Чтобы он так вдруг решил сгубить машину… Это что-то необыкновенное.

— И что? Так и бросить «бардак»? — спросил я.

— На хрена бросать? — удивился Шмель. — Три минуты туда, ещё три обратно — и в лес. Высаживаю вас четверых, а сам смываюсь. За мной никто не погонится, вы им важнее, у вас контейнер. А я отрываюсь от погони, затем ищу место, маскируюсь и жду вас. Всё.

— Обстрел будет, — сказал Васька.

— Ну и я не на велике! — заявил Шмель. — Это бронемашина как-никак, меня только из крупняка на такой дистанции или граника. К тому же ещё попасть надо. А так пусть хоть охренеют стрелявши.

Я задумался. План, конечно, простой как мычание, но иногда именно такие и действуют. Противник — что «бурковцы», что бандиты — такой наглости не ждёт наверняка. «Бурковцы», скорее всего, ПТУР пустить не решатся, даже если одна из их БПМ-97 здесь окажется. Взорвёмся мы — и хана контейнеру с «шестёркой». Их ведь за ним послали, а вовсе не по наши души, им с наших душ никакого приварка. Кстати… а ведь контейнер может быть ещё и заложником… Отвлекаюсь, пока о главном.

Значит, «бурковцы», если даже и напоремся на них, попытаются БРДМ остановить. А это уже вовсе не так просто, как подбить управляемой ракетой. Шмель водила гениальный, не побоюсь так выразиться. Ни я такой командир, ни Лёха такой снайпер, как Шмель «мазута». И если «бурковцы» ввяжутся с ним в игру в догонялки в лесу, где ни нормального выстрела, ни ракету пустить, то отстанут наверняка. Кургузый короткобазный «бардак» чуть поворотливей длинных БПМ, а в лесу это критично. Особенно если первоначальный маршрут отхода заранее разведать. И проходимость у него выше. А «Водники» у них вооружены слабо, обычными едиными пулемётами, старому броневичку не противники. Возможен успех, получается.

А если бандиты, да ещё самостоятельные, нас засекут? То они, скорее всего, поначалу подумают, что это свои. Таких «бардаков» бандам много досталось, машина старая, только на складах и хранилась, мы их сами уже немало видели. Кстати, наш-то откуда взялся? Как раз отсюда. И появимся мы у них в тылу, то есть со стороны сил дружественных, а значит, прежде чем стрелять, даже если и заподозрят что-то, надо будет разобраться. Да и с тяжёлым вооружением у них похуже, так сразу броню не прошибёшь. Тут Шмелина прав. В общем, тут возможностей успеха ещё больше.

— Шмель, а ведь ты не дурак, даром что столько башкой о броню колотился, — с уважением сказал я.

— Ну, не всем же с шашкой наголо на врага бегать, надо, чтобы кто-то и думал, — скромно ответил Мишка.

Я кивнул с пониманием, затем сказал:

— В общем, слушай боевой приказ: Большой, Шмель, берёте новеньких и с ними разведать маршрут для драпа от врага, километров на десять в глубину. Срок — сутки. И отыскать место, где можно спрятать броню и развернуть антенну. Как поняли?

— Всё поняли, — ответил Володька.

— Приступайте, — скомандовал я. — Сергеич, остаёшься со мной, будем наблюдать. Всё равно других вариантов нет, будем выверять маршрут рывка до миллиметра. Нам упустить ничего нельзя.

Анатолий Ерёменко

26 мая, четверг, день

Резо Габуния было почти семьдесят лет, из которых около тридцати он прожил внутри периметров, окружающих исправительно-трудовые учреждения и отделяющие их от нормального мира. Старый законник, не скороспелый «апельсин», а настоящий, коронованный ещё в конце семидесятых годов в легендарном Владимирском централе, он почти не бывал в последние годы на воле. Когда в Москве восходили и закатывались звёзды его земляков, всевозможных Шакро «Старших» и «Младших», Квежо, Бойко и прочих, постепенно отстреливаемых местными и своими группировками, Мегрел правил в тюрьме. И сейчас он правил железной рукой землями, охватывающими Горький-16 в направлении к Нижнему Новгороду. В его распоряжении была почти тысяча человек, неплохо вооружившихся, разделённых на двадцать «бригад».

Кроме того, справа от него раскинулась небольшая территория так называемого «Джамаата», который возглавил некто Умар Арсанкаев, мотавший пожизненное за целый набор зверств во время чеченской войны. Вокруг него собрались около четырёхсот зэков-мусульман из разных зон, тон среди которых задавали примерно полторы сотни чеченцев, повально бывших боевиков, за что срока и получивших. Подпираемые с юга группировкой красноярского авторитета Шкабары, насчитывающей чуть не две тысячи человек, мусульмане, среди которых преобладали всё те же кавказцы, предпочли примкнуть к Мегрелу в качестве союзников, немало того усилив. Арсанкаев же принял на себя обязанности, которые проще всего описать как «начальник оперативного управления Генерального штаба», потому что и в первую, и вторую чеченские войны он проявил немалый талант в организации боевых действий, что признавали за ним и федералы.

И сейчас два командующих, Мегрел с Арсанкаевым, принимали в селе Рыбакове Анатолия Ерёменко, прибывшего требовать от них помощи. Колонна из многочисленных БПМ, «Водников» и добрых двух десятков грузовиков вошла в село рано утром, перебудив всех спящих рёвом дизелей. Разбудили они и Мегрела, к старости страдавшего бессонницей и заснувшего лишь под утро, чем хорошего настроения ему не прибавили.

Он принял их в здании местной школы, где на первом этаже разместился штаб, а второй этаж он отвёл под апартаменты себе и присным, включая четырёх наложниц, его сейчас активно перестраивали работяги из местных. В штабе был большой стол, за которым можно совещаться или принять гостей. Обычно Мегрел накрывал столы по-грузински широко, но сейчас там стояли лишь чайные чашки и вазочка с печеньем — явный признак того, что визитёрам здесь задержаться не предлагают.

Справа от хозяина сидел среднего роста кавказец с тёмной бородой, в круглой шапочке, камуфляжных штанах и кожаной крутке. На коленях у него лежал АКМ с подствольником и спаренным магазином. Это и был Арсанкаев. Смотрел он на вошедших мрачно, и было видно, что они ему категорически не нравятся. Впрочем, пришедший вместе с Ерёменко здоровенный рыжий Циммерман своего отношения к бывшему боевику тоже особенно не скрывал, поглядывая тоже мрачно и как бы прикидывая, как того лучше ухватить, чтобы сразу шею сломать.

Ерёменко обратился с речью к Мегрелу, старательно не глядя в сторону Арсанкаева, сбивавшего его с мысли пристальным взглядом. Суть речи свелась к тому, что он, Ерёменко, надеется, что, руководствуясь чувством благодарности за своё освобождение и вооружение, а также пылая праведным гневом за загубленных коллег из других группировок, присутствующие здесь авторитеты бросят все наличные силы на поиск и перехват некоего отряда, двигающегося по их же территории в сторону «Шешнашки». А также он предлагает немедленно разрушить железную дорогу в направлении Нижнего Новгорода, по которой ушли на поезде жители деревни, напавшей на людей из группировки некоего Лешего.

После того, как Ерёменко высказался, Мегрел помолчал, затем подозвал по-грузински молодого чернявого парня, скромно сидевшего в уголке на стуле. Тот подошёл, Мегрел ему минут пять что-то объяснял на родном языке, на что тот кивал и время от времени повторял: «Хо!» и «Ки, батоно!», а затем удалился. Арсанкаев же, подобно Циммерману, тоже молчал как камень.