Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

— Знаешь, — повторила Елена. — Я тебе ничего не сделаю.

Она кинула еще денежек. Всего набралось бы, наверное, целая копа или даже больше, для нищенствующей и бездомной девушки — очень хорошие деньги, хватит, по крайней мере, на неделю, а если расходовать экономно и не платить за ночлег, отсыпаясь в чужих сараях, то на две-три. Жоакина заморгала, опустила взгляд на монеты — неровные, обрезанные, сильно затертые — как большие и грязные снежинки на темной, почти черной мостовой. Затем посмотрела на незваную благодетельницу и прошептала едва-едва слышно, так что Елене пришлось напрячь слух:

— Почему?

— Почему… — задумчиво повторила фехтовальщица. Странное дело, боль в мышцах отпустила, во всем теле ощущалась легкость, потаенная энергетика сжатой пружины. — Знаешь, наверное, стоит сказать что-нибудь про милость к павшим. Или про божественное воздаяние. Не пожелай зла ближнему и так далее. Но… Но я буду честной. Перед собой.

Елена улыбнулась, губы скривились, так что улыбка, и без того злая, превратилась в страшноватый оскал. Жоакина опять вздрогнула и подтянула колени к груди, стараясь закрыться, на случай если все-таки станут бить.

— Не могу сказать, что жизнь моя стала хуже или опаснее. Скорее даже наоборот, — честно призналась Елена. Но дело не в этом. Тут больше вопрос принципа. Ты видела от нас… и от меня только добро. Ты получила театр и мои пьесы. А затем продала всех скопом.

Елена оглянулась, не ради безопасности (хотя и для этого тоже), а скорее впитывая всеми органами чувств окружающий город, стремясь ощутить его тьму, грязь, богатство и возможности. Жоакина застыла, прикрывая пальцами с обломанными ногтями мокрый рот.

— И мне нравится видеть тебя сейчас и… такой. Нехорошо, понимаю… но все равно нравится. Еще нравится думать, что, может, бога и нет, но справедливость иногда торжествует, а подлость наказывается. Так что пусть все останется как есть. Живи дальше, сколько тебе осталось. Трать серебро и помни, на каждой монетке помни, что это моя милость. Милость человека, которого ты предала себе во зло.

Елена расправила плечи, потянула суставы и связки, это было приятно — чувствовать собственное тело, сильное, тренированное, готовое повиноваться.

— Да. Пусть так все и остается.

Она вновь улыбнулась, отступила на несколько шагов, лишь затем повернулась и зашагала прочь. С полминуты ничего не происходило, затем акробатка дико завизжала, не в силах собрать внятные слова. Опустившаяся блондинка выла, нечленораздельно вопила, разбрызгивая слюну. Захлебывалась жалобами и проклятиями, призывала самые страшные кары на бывших спутников и персонально для рыжей стервы. Сгребала, доламывая остатки ногтей, расцарапывая кожу грязь, мусор и гроши, бросая их вслед ненавистной женщине. Той, что украла мужчину, удачу, а теперь и саму жизнь.

— Бесполезно, дорогая, — громко сообщила через плечо означенная стерва и подняла к небу вытянутый средний палец, нимало не смущаясь тем, что никто в Ойкумене не уразумеет смысл жеста. — Я не верю в проклятия!

И ушла в городскую мглу, оставив несчастную Жоакину наедине с горем, разбитой жизнью и самыми страшными хищниками ночных улиц — детьми и подростками, всегда готовыми обворовать или ограбить слабейшего.

Глава 18

Елена полулежала на диванчике для ночной прислуги, пила овсяный квас и слушала Дессоль. Баронесса упражнялась с инструментом, похожим на декоративный барабанчик из двух сложенных вместе тарелок. Верхняя половина была фигурно пропилена, так, чтобы получилось десятка полтора «язычков» разного калибра. Ударяя по язычкам тонкими молоточками, баронесса извлекала из барабана симпатичную мелодию. Инструмент звучал похоже на ксилофон, однако мягче, протяженнее, можно сказать — камерно. Это была музыка не для шумных сборищ и тем более не для хмельных гулянок.

Елена мечтательно пила горьковатый квас и представляла, что баронесса играет персонально для нее. Было хорошо. Спокойно. Умиротворенное настроение чуть-чуть — самую малость — портили неотложные и скорые дела, как обилие приправ заставляет морщиться гурмана. Но Елена давно привыкла, что здесь нельзя быть полностью счастливым и довольным. Хотя, наверное, не только «здесь». Видимо это и называется взрослой самостоятельной жизнью — когда все превращается в бесконечную цепь забот и решений.

Деньги… обналичить второе денежное письмо Дан-Шина. Заехать за Насильником. А еще необходимо платье… была у Елены хулиганская идея как шкировать благородную общественность на приеме и навсегда вписать свое имя заодно и в историю моды. Но, увы, о таком следовало только мечтать. А еще записка от Ульпиана, очень краткая и деловая, она содержала свод инструкций: быть готовой к событию, явиться в платье «надлежащем происхождению и положению», до приема на службе не показываться. Последний пункт был самым загадочным, впрочем, он идеально соответствовал намерениям Елены. К записке прилагалось письменное обязательство глоссатора покрыть расходы на представительскую одежду, что тоже было приятно.

Итого — десять дней, просто «в тютельку», как сказал бы Дед, который любил оборот и никогда не объяснял, что есть эта самая «тютелька». Времени как раз хватит на доброе дело, решение вопроса повитухи, а также… К черту, решила Елена, отставив пустую кружку и морально-волевым усилием запрещая себе думать о делах. Не сегодня. Все завтра.

Она повернула голову, кинула взгляд на Дессоль. Юная баронесса сосредоточенно играла, чуть прикусив губу, выглядело это очаровательно до анимешного кровотечения из носа. Елена улыбнулась, искренне любуясь темноволосой женщиной. Захотелось сесть ближе, на кровать к Дессоль, расчесать ей свободно распущенные локоны.

Насколько все-таки красивы беременные, подумала Елена. И внутренне, и внешне. Две жизни в одном теле. Новая искорка, готовая зажечься ярким огоньком. Спина Дессоль, прогнутая под тяжестью живота, образовывала изящный и глубокий изгиб, вдоль которого так и хотелось провести ладонью, переходя на талию и ниже. Скорее даже не ладонью, а кончиками пальцев для более яркого ощущения. Елена почувствовала, что тоже закусила губу, только по совсем иному поводу. Дессоль глянула на лекарку, стукнула по барабанчику еще трижды, завершая мелодию, закрыла глаза, слушая, как долго затихают в неярком свете комнаты звенящие нотки. Елена слабо улыбнулась, тоже заслушавшись. Ей почему-то хотелось плакать, наверное, от избытка чувств. Слишком уж много событий уместил этот день. Ярких, странных, удивительных.

— Тебе нравится? — спросила баронесса.

— Очень, — искренне ответила Елена и подумала, неужто и в самом деле это была музыка персонально для нее?

Начинался дождь, снова застучали в окно тяжелые капли. За дверью мощно храпела компаньонка баронессы. Две молодые женщины переглянулись и, как по команде, хихикнули. Елена подумала, что Жоакина, сейчас, должно быть страдает и мокнет. И тут же Дессоль вздрогнула, подняла руку, будто стараясь заслониться.

— Что случилось, — встревоженно привстала Елена.

— Ты… — прошептала баронесса. — Твоя улыбка… Она вдруг помрачнела… страшновато.

— Да? — Елена провела руками по лицу, разминая мимические мышцы, как пластилин. — А так?

— Лучше, — кивнула Дессоль.

— Завтра мне надо будет уехать, — извиняющимся тоном произнесла рыжеволосая.

— Куда? — встрепенулась брюнетка, ее темные волосы падали на плечи волнами, как лепестки ночной тьмы. В свете ламп и нескольких свечей бледная кожа Дессоль будто светилась изнутри, обретая мягкий, теплый оттенок.

— Это ненадолго, — поспешила уверить Елена. — Есть одно дело…

— Насколько?

— Ну… — протянула Елена, выстраивая в уме маршрут. — Дня на четыре. Может пять.

Баронесса еще сильнее огорчилась, моргнула несколько раз, будто стараясь удержать слезы. Помня, что беременные подвержены внезапным перепадам настроения, Елена корила себя за неудачный момент для сообщения. Следовало побыстрее придумать, как все переиграть.