Клубничка на березке: Сексуальная культура в России - Игорь Кон

«Жена есть жена. Она не позволяла фантазировать… ничего особенного, все это было деревенским образом. А с ней (с любовницей) каждый день все новое… Если человек просто исполняет свои обязанности, то это житье плохое. А когда человек горит и отдает себя всей душой, тогда жизнь приятна… если остыли друг к другу, то надо иметь того, кто тебе мог бы помочь в жизни…» (мужчина 63 лет) (Темкина, 2008).

Итак, что же мы узнали?

Несмотря на фрагментарность и недостаточность научных данных, кажется бесспорным, что в 1970—1990 гг. в России произошли радикальные сдвиги, аналогичные западной сексуальной революции. В советское время она происходила «под ковром», а в 1990-е годы стала открытой. Направление этой революции в основном то же, что и на Западе. Это:

– снижение возраста сексуального дебюта;

– эмансипация сексуального поведения от брачного и репродуктивного;

– реабилитация сексуального удовольствия;

– социальное и моральное принятие добрачной сексуальности;

– ослабление «двойного стандарта»;

– признание сексуальной удовлетворенности одним из главных факторов удовлетворенности браком и его прочности;

– ресексуализация женщин, резкое уменьшение поведенческих и мотивационных различий между мужчинами и женщинами в возрасте сексуального дебюта, числе сексуальных партнеров, проявлении сексуальной инициативы, отношении к эротике и т. д.;

– сужение сферы запретного в культуре и рост общественного интереса к эротике;

– плюрализация сексуальных сценариев;

– рост терпимости к необычным, вариантным и девиантным формам сексуальности, особенно гомосексуальности;

– увеличение разрыва между поколениями в сексуальных установках, ценностях и поведении.

Но хотя общее направление и главные тенденции развития российской сексуальной культуры во второй половине XX в. – те же, что и на Западе, между ними есть существенные различия, подмеченные Анной Роткирх (Роткирх, 2002).

Во-первых, в России эти процессы происходили со значительным отставанием во времени . При сравнении Петербурга и Финляндии разница составляет в среднем 10—15 лет. Например, у финских женщин значительное увеличение числа сексуальных партнеров приходится на когорту 1946—1950 гг. рождения, а у ленинградок – на поколение 1956—1960 гг. Разница в наличии опыта мастурбации и орального секса между финнами и петербуржцами составляет около 15 лет. По целому ряду параметров сексуальное поведение и установки петербуржцев 1996 г. были больше похожи на финскую сексуальную культуру 1971-го, нежели 1992 г.

Во-вторых, в российской и в европейской (например, финляндской) сексуальной революции наблюдается разное соотношение поведенческих и идеологических, дискурсивных компонентов . В демократической Финляндии, как и вообще на Западе, сдвигам в сексуальном поведении уже в 1960-е годы предшествовали публичные споры и дискуссии, так что «пуб личная идеология сексуальности изменилась раньше, чем сексуальная практика» (Роткирх, 2002. С. 171). В авторитарном Советском Союзе, наоборот, сначала произошли поведенческие сдвиги «под ковром» и только десять лет спустя, с появлением гласности, последовало их публичное признание. В конце 1970-х годов многие россияне жили так, как если бы сексуальная революция уже произошла, но ее артикуляция , прежде всего – публичная (в средствах массовой информации), а отчасти и приватная (между сексуальными партнерами) началась позже. «Сексуальные практики изменились значительно раньше, чем публичная идеология сексуальности, которая изменяется только сейчас» (Там же).

В-третьих, в России гораздо более живуч , чем на Западе, двойной стандарт и связанные с ним идеологические и поведенческие различия. Хотя тенденция к выравниванию гендерных различий в сфере сексуальных ценностей и поведения существует и в России, она выражена здесь значительно слабее, чем на Западе, особенно по сравнению со Скандинавскими странами (Haavio-Mannila, Kontula, 2003). Почти по всем нормативным установкам (возраст сексуального дебюта, добрачные и внебрачные связи, число партнеров, проявление инициативы в сексуальных отношениях и т. п.) россияне исповедуют двойной стандарт, и соответствующие различия проявляются в их сексуальном поведении. По всем этим вопросам молодежь либеральнее старших поколений, тем не менее многие женщины искренне принимают традиционные – мужские! – правила сексуальной игры, считая их «естественными» законами природы или Бога, а другие вынуждены притворяться.

Характерный пример – так называемое притворное сопротивление , когда женщина хочет вступить в сексуальную связь, но не смеет в этом признаться. Такое поведение, в основе которого лежат очень древние нормы, бытует практически везде, но в России, где традиционные гендерные стереотипы сильнее, оно встречается чаще, чем на Западе. На вопрос, случалось им когда-нибудь сказать «нет», «хотя они сами намеревались и хотели вступить в сексуальные отношения», утвердительно ответили 59% опрошенных студенток Владимирского политехнического института – по сравнению с 38% американок и 37% японок; при этом 30% россиянок поступали так дважды или трижды, а 12% – больше четырех раз (Sprecher, Hatfield, Cortese, et al., 1994).

Есть старый советский анекдот:

– Какая разница между девушкой и дипломатом?

– Если дипломат говорит «да», это значит «может быть», если он говорит «может быть» – это значит «нет», если он говорит «нет», это не дипломат. Если девушка говорит «нет», это значит «может быть», если она говорит «может быть», это значит «да», если она говорит «да» – это не девушка.

Этот анекдот справедлив и верен и сегодня. Но если применить к двойному стандарту общую логику развития российской сексуальной культуры – сначала изменяется поведение, и только много времени спустя это начинают признавать, – можно предположить, что «ненормативное» сексуальное поведение уже сейчас распространено среди российских женщин гораздо больше, чем они это признают, и это тайное скоро станет явным.

Почему российская сексуальная культура развивается в том же направлении, что и западная, – вопрос риторический: в основе этих изменений лежат общие глобальные процессы. Но чем объясняется специфика их протекания? Интересную попытку ответить на вопрос, почему сексуальный либерализм и гендерное равенство не идут рука об руку, предприняла Анна Роткирх (Rotkirch, 2004).

По мнению Роткирх, либерализм (в том числе сексуальный) и гендерное равенство – взаимосвязанные, но автономные процессы.

В социально-экономическом плане западная сексуальная революция 1960—1970-х гг. совпала с общим расширением прав женщин (распространение контрацепции, права на аборт, расширение политических и экономических прав, вторая волна феминизма), наличием высокой вертикальной социальной мобильности (новые социальные группы поднимаются наверх) и общим повышением общественного благосостояния. Сексуальная революция в России (1980– 1990 гг.) совпала с отсутствием заметных изменений в правах женщин, отсутствием общей вертикальной мобильности, умеренным ростом или даже полным отсутствием роста общественного благосостояния (точнее было бы назвать это разорением и обнищанием большинства населения страны. – И. К. ) и с драматической социальной поляризацией. Отсюда и крайне болезненное протекание и непоследовательность сексуальной либерализации, особенно в том, что касается женщин (фактическое уменьшение женских прав, рост проституции, коммерциализация секса и т. д.).

С феминистской точки зрения, «сексуальное освобождение» в России происходит фактически по мужской программе (male agenda) – сексуальная свобода сводится к праву сказать «нет», выросшие социальные ожидания остаются неосуществленными, а наиболее популярным из выделенных Анной Темкиной сексуальных сценариев становится рыночный, когда мужчина выступает в роли спонсора, а женщина – в роли получателя и содержанки.

Наконец, с точки зрения эволюции структуры семьи, после 1917 г. Россия, по мнению Роткирх, совершила прыжок из одной крайности в другую – от большой патрилинейной и патриархальной семьи к позднесоветской малой семье с одним ребенком, в которой патриархальное мировоззрение («муж – глава семьи») сочетается с тем, что контроль за семейной экономикой и репродукцией фактически принадлежит женщине. В XXI в., считает Роткирх, российская семья развивается у разных классов в разных направлениях. Для высшего класса характерно возвращение к патрилинейной и патриархальной системе, с мужчиной в роли главного кормильца. Средний класс продолжает советскую структуру с двумя добытчиками, причем женщина имеет большое влияние на все семейные решения. В низших классах происходит маргинализация мужчин, вытеснение их на вспомогательные позиции, тогда как главную ответственность за семью принимает на себя женщина.