Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

Теперь она снова передо мной. Та Отджа и не та. Я чувствую себя перед нею словно бы мальчишкой, хотя по годам она моложе меня.

Нет, так просто наша встреча не может кончиться.

— Ты о чём задумался? — услышал я голос Отджи.

— Да так, — сказал я, не зная что ей ответить.

— Хочешь чаю? — предложила она.

— Хочу, — ответил я.

— Сейчас принесу.

Я остался один. В голове была сумятица, неразбериха. Похоже, что Отджа выбила у меня, что называется, почву из под ног: не дочитала книгу, которой я так гордился, и даже не смогла отыскать её в своей библиотеке. Она занята серьёзным, она относится к нему так, будто каждый человек обязан заниматься таким же делом или, во всяком случае, чем-то похожим, родственным ему. А это, — хочешь не хочешь, — создаёт у тебя всякие комплексы, задевает за живое. И хочется в самом деле залезть на верхотуру комбайна и гонять его с утра и до ночи по бескрайней пене хлопкового поля, ощущая себя действительным членом «Клуба Знаменитых Капитанов», первопроходцев, и сбрасывая бункер за бункером хлопок в подъезжающие тележки. А что? Романтика и рационализм отлично могут сосуществовать.

«Отджа — вот что мне нужно, — думал я. — Отджа, с её уверенностью, чётким, определённым отношением к жизни. Даже за эти несколько дней я почувствовал, что стал, — как бы это сказать, — духовно богаче, что ли. Общение с Отджой затронуло какие-то тайники моей души, до сих пор неведомые мне самому. Может, не такой уж я легковесный человек, как это кажется с первого взгляда?

— Отджа, у меня к тебе серьёзный разговор, — решительно начал я, едва она вошла с чайниками и пиалами на подносе.

— Я слушаю тебя, Шамурад, — спокойно ответила она.

Мне показалось, что спокойствие её нарочитое. Однако взгляда она не отводила, не прятала, она готова была принять всё открыто, не лукавя. И это обстоятельство, честно говоря, не слишком воодушевляло. Если девушка смотрит тебе прямо в глаза, говорить с ней можно о чём угодно, только не о любви.

С чего же начать?

Мне много хочется сказать Отдже. Вспоминает ли она когда-нибудь наше детство? Есть ли в нём для неё не только детские горести, но и радость встречи с человеком, который не оставляет тебя равнодушным? Или всё прошлое осталось для неё просто детством, из которого в наш сегодняшний день не ведёт ни единой тропки? А вот мне, например, никогда не забыть того вечера, когда я увидел Отджу, стоящей в тени нашего дома и плачущей навзрыд.

Не берусь утверждать что-либо наверняка. Возможно, не случись нашей встречи, я не стал бы разыскивать Отджу специально, и то, что таилось подспудно в моём сердце, так и осталось бы там непроросшим зерном. Впрочем, как знать, проросло ли оно сейчас. Может, мне просто кажется, что пробивается росток, может это простая импульсивность и желаемое я принимаю за действительность, а сменится обстановка — и Отджа станет для меня приятным воспоминанием.

Не знаю.

Но я должен сказать ей всё. Хотя это так трудно.

— Отджа!..

— Да?!

— Ты… помнишь, как вы уезжали из нашего села?

— Немножко помню…

— Ты ещё тогда помахала мне рукой.

— Возможно.

— А тот день, помнишь, когда у вас был той?..

— Той?

— На тебе ещё тогда были такие красивые туфельки.

— Белые?..

— Я люблю тебя, Отджа! Любил всегда! Я не забывал тебя ни на минуту. Я счастлив, что снова нашёл тебя! К чёрту всё! Мы будем с тобой вместе работать. Я учитель. А в селе очень нужны учителя. Привезу сюда мать и отца!.. Что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь мне, Отджа!..

— Чай остыл.

— А?!..

— Чай остыл, говорю…

«Так-татак… так-татак…» — торопливо и весело отстукивают ритм колёса вагона. А весёлого, в общем-то, мало. Сумбур сплошной в мыслях, а не веселье.

Объяснение не состоялось, хотя говорил я много. Пусть сбивчиво и косноязычно, но с чувством говорил. С настоящим чувством, смею вас заверить! Снова и снова обращался за содействием к нашему детству, ибо ни на что иное мне пока ещё не было возможности опереться. Строил радужные планы, рисовал заманчивые перспективы будущего. Вероятно, в эти минуты я переживал самый высокий творческий подъём за всю свою жизнь.

Отджа слушала меня серьёзно и доброжелательно. Однако и не поощряла моё «красноречие». Она не обидела меня категорическим «нет», но и не сказала слова надежды. Просто уклонилась от прямого ответа.

Я уехал в то же утро. Попросту, я бежал, как последний трус, бежал, не попрощавшись, едва лишь за Отджой скрипнула калитка. Неприглядность своего поступка понял уже в поезде, вознамерился было вернуться, но решимости не достало, и я, махнув рукой, поехал дальше, всё отчётливее и отчётливее ощущая, что вернуться рало или поздно всё равно придётся.

«Так-татак… так-татак…» — рокочут колёса. Скоро Ашхабад. Уже давно промелькнул Гяурс, начинается Анау. Мои нетерпеливые спутники по купе суетливо и шумно тащат свои пожитки в коридор, поближе к выходу. А я сижу у окна, и нет у меня ни малейшего желания выходить. «Я напишу о тебе не очерк, а роман! — сказал я Отдже. — Ты веришь, что я напишу о тебе роман?» Она тихонько и совсем необидно засмеялась: «Ты славный парень, Шамурад, я верю в твои добрые намерения». — «Хочешь сказать, что такими намерениями ад вымощен?» — обидевшись, я попытался щегольнуть своей эрудицией. Она возразила: «Не надо искать то, чего нет. Я сказала и могу повторить, если хочешь, что верю в тебя. Если талант и настойчивость объединяются, им доступно многое, почти всё в жизни». — «А ты будешь читать роман или… или потеряешь его, как сборник рассказов?» — занудливо лез я на конфликт. Но она не приняла моих условий, она уговаривала меня, как мать уговаривает неразумное дитя: «Буду читать, буду, успокойся. Кто может устоять перед хорошей книгой?»— «А перед её автором?» — «Ты тщеславен, Шамурад. Это неплохо. Не надо лишь, чтобы тщеславие было слишком большим и закрывало всю перспективу, не надо, чтобы оно было главным жизненным принципом…»

Наверное, на вокзале меня встретит Гуль. Я не давал ей телеграммы о своём возвращении, однако почему-то уверен, что она придёт на вокзал. Что я скажу ей, чем добрым встречу? Может, лучше вообще переждать в вагоне? Так… опять трусость!.. Опять от самого себя прятаться? Или, может быть, всё-таки вспомнить, что ты мужчина, человек, а не пустышка какая?..

Я сижу и думаю, думаю. А поезд уже стравливает тормозной воздух, уже проплывает мимо окна ашхабадский перрон, и я действительно вижу среди встречающих напряжённое лицо Гуль. Непроизвольно откидываюсь назад, непроизвольно трогаю занавеску на окне. От кого же я пытаюсь закрыться?

Не знаю, какие слова я скажу Гуль. Не знаю, скоро ли напишу роман, и как быть с моей мечтой учительст-вовать в селе, где живёт Отджа. Одно лишь я знаю наверняка: бездумного самодовольства больше не будет, жни, надо строже, серьёзнее, уважительнее к окружающему. Вероятно, это не так-то просто. Но ведь просто, говорят, только трава растёт. Да и то — с какой стороны посмотреть…

Перевод Т.Павловой

Реджеп АЛЛАНАЗАРОВ

ОГУЛЬДЖЕННЕТ

…Вдоль берега недавно выкопанного канала расположилось селение, которое во всём районе называли не иначе как Иртык, то есть Рваное. Уж и не знаю, в честь чего дали ему столь странное название. Почти в самом центре селения возвышался солидный дом из жжёного кирпича. На его фасаде выложено: «1934 год». Шагах в тридцати от дома островерхая войлочная кибитка. В таких жили туркмены-кочевники в старину. Между кибиткой и домом — траншея под фундамент ещё для одного строения.

Кибитка принадлежала пожилому человеку Хайдар-ага. Кирпичный дом занимал его старший сын Атак. А теперь строился дом и для младшего сына.

— По весне, — говаривал в тот год Хайдар-ага. — выстроим нашему Чопану дом, не хуже чем у Атака будет.

Однако весна тридцать девятого года, — кто постарше, наверное, помнит, — выдалась необычайно дождливой. Река Теджен вздулась, вышла из берегов, и люди пошли городить дамбы вдоль берегов, другие занялись весенним севом. Река, однако же, вскоре прорвала все воздвигнутые людьми преграды, хлынула на поля и селения, причинив немалый ущерб; полая вода докатилась до впадины Атран и на время заполнила её.

Потом вода частью испарилась, частью впиталась в почву, а дайхане Иртыка решили на увлажнённых землях высеять кунжут, арбузы, дыни, несмотря на поздние сроки. Чопан, младший сын Хайдара, вместе с односельчанами отправился туда работать. Тут-то и пришла весть, что его призывают на военную службу. Узнав об этом, Хайдар-ага решил, что строительство дома для младшего сына лучше отложить. Сразу же принял он и ещё одно важное решение:

— Прежде чем на службу идти, пусть и Чопан-хан обзаведётся семьёй.