Все дороги ведут в Рим - Роман Буревой

– Чьим гением?

– Гением Империи.

– Но смогу ли я? Я не правил Империей при жизни.

– И хорошо. Зато ты всегда думал о ней.

Платиновое сияние охватило всю комнату. У изголовья кровати, на металлических деталях приборов засветились холодные белые огни. И даже оконное стекло из чёрного сделалось серебристым. И лицо Элия покрылось слоем светящейся платины. И стало казаться молодым, почти юным, точной копией того серебряного изображения на загородной вилле.

– Ты станешь новым гением Империи. Так что помогай Постуму изо всех сил. Думаю, работы тебе хватит как минимум на тысячу лет. И мы снова будем вместе. Ты и я. Два исполнителя желаний. Бог и гений.

Платиновое сияние вспыхнуло ещё ярче и стало гаснуть.

Неожиданно Элий распахнул глаза. Он хотел что-то сказать, но кислородная маска мешала. Логос снял её.

– Я хочу проститься с Постумом. Позови его, – попросил он Логоса. Голос его звучал тихо и невнятно.

Император вошёл.

– Как ты? – зачем-то спросил Постум.

– Хорошо… Во время войны с Ганнибалом… сгорел храм Надежды в Риме… Но разве исчезла сама Надежда?..

Элий хотел ещё что-то добавить. Но не смог – дыхание прервалось, и нестерпимая боль вновь пронзила сердце. Напрасно Элий пытался выговорить последнее своё слово: губы дрожали и не повиновались ему. Постум наклонился и уловил губами последний выдох отца. Глаза Элия были открыты. В последний раз Элий глянул на сына. И во взгляде его не было ни боли, ни печали. Чудилось ему, что видит он себя, молодого, много-много лет назад. В тот мир за пределом черты уносил он образ Постума как итог своей жизни. Потому что на Постума был устремлён его последний взгляд. А юноша все удерживал дыхание, удерживал Элия здесь, рядом с собой. Но уж больше не стало сил, и он судорожно выдохнул. Платиновый абрис отделился от его губ и заскользил в вышину. Заскользил и замер под потолком, будто чего-то ожидая. Постум смотрел и не мог пошевелиться.

Потом Постум вытащил из кармашка на поясе серебряный стаканчик с костями – уж много лет не расставался он с этим подарком, смял тонкостенный стаканчик в кулаке, навсегда запечатывая кости Судьбы в серебро, и вложил самодельный шарик в руку умершего. Прежде эти кости всегда сулили Постуму только удачу. Император вручал свою судьбу новому гению. Гению, которого он сам выбрал.

Платиновый абрис под потолком кивнул юному Августу и, прошив потолок, исчез. Новый гений Империи начал свой полет.

А Постум обнял обманчиво тёплое тело умершего и разрыдался.

VI

Тем временем Гет, наплакавшись в своей кладовой, заснул. И снилось ему, что он стал, как прежде, гением. И вот он, бестелесный, кружит над Тибуром, над многочисленными павильонами и садами Адриановой виллы и в небе видит другого гения, очерченного лишь платиновым силуэтом. И Гет только хотел спросить, куда они летят, но тут в животе у него заурчало, и он почувствовал сильнейший приступ голода.

Гет проснулся. За дверью слышался шум шагов. Все куда-то шли, торопились, бежали. Почти не было слышно голосов. Лишь изредка – женский вскрик и плач.

«Я сплю, – сказал сам себе Гет. – Потому что этого не может быть».

Он закрыл глаза и вновь заснул. И сон его начался ровно с того мига, с которого оборвался.

Платиновый абрис гения встречал его в вышине.

ГЛАВА IX

Игры Постума против Бенита

«Бенит Плацидиан скрывается от правосудия».

I

Макрин обещал встретить Бенита и Порцию в деревушке. Макрин не погиб. О нет! Цезон Галл застрелился, а Макрин остался в живых и даже не попал в плен. Счастливо переждав все бури, он объявился вновь, готовый служить диктатору, ибо знал, что лишь диктатору стоит служить, а любая другая служба бессмысленна. Макрин обещал переправить Бенита в Новую Атлантиду, где бывшего диктатора ожидал отец.

Бенит был одет, как простой разнорабочий, – в толстую шерстяную тунику с длинными рукавами и брюки, в солдатские калиги. В тихой деревеньке, в крайнем доме немногословная хозяйка уступила Бениту и его спутнице спальню. Беглецы просидели целый день, глядя сквозь крошечное оконце на улицу. Было тихо: вот проехал крестьянин на старом авто, потом появился ослик с поклажей, за ним – старик в широкополой шляпе. По двору степенно расхаживали куры, девушка пронесла корзину с виноградом.

– Хорошо бы винограда, – сказала Порция. Она стояла у окна в одной нижней тунике.

В комнате было жарко натоплено, Бенит то и дело доставал платок и отирал пот, но не пожелал раздеться.

– Они превратили меня в козла отпущения, которого выгоняют из Города в канун Мартовских Ид, нагрузив всеми грехами. Вот и я так же, как тот козёл, изгнан, и все беды свалены на меня.

Бывший диктатор вышел на улицу, попросил у девушки кисть винограда, вернулся. Виноград был спелый, сладкий до приторности. Бенит сел на кровать рядом с Порцией, и они вместе принялись обирать кисть ягода за ягодой. Ели молча, ничего не говоря. Появилась хозяйка, принесла тушёные бобы. Он спросил хозяйку, как её зовут, – она буркнула что-то неразборчивое.

От винограда и фасоли Бенита стало пучить. Несколько раз он выбегал в латрины. И всякий раз выглядывал во двор – не приехал ли Макрин. Макрина по-прежнему не было. Зато появилось открытое авто и в нем несколько странно одетых людей – в туниках хамелеоновой расцветки. Машина медленно объехала двор и остановилась. Вышел парнишка лет восемнадцати, расхлябанной, вовсе не армейской походкой подошёл к Бениту.

– Патруль вигилов, – сообщил он. – Документы есть?

Бенит протянул фальшивый диплом, парнишка мельком глянул на фото, потом внимательно вгляделся в лицо Бенита. Тот нелепо улыбнулся, зябко поднял воротник куртки.

– Отдыхать приехал? – спросил вигил, не торопясь возвращать диплом.

– Да, отдыхать… только поженились мы… да… – промямлил Бенит.

Паренёк нехотя вернул документы, сел в машину, и авто медленно поехало со двора. Паренёк оглянулся, пристально вглядываясь в Бенита. Тот стоял и не мог пошевелиться. Потом, с трудом переставляя ноги, будто к каждой было привязано по огромному камню, вернулся в комнату.

– Кажется, он меня узнал, – пробормотал Бенит.

– Кто узнал? – Порция по-прежнему жевала виноград – на тарелке перед ней лежала новая гроздь.

– Этот парень, что приезжал. Может быть, нам уехать отсюда?

– Может быть, – отвечала Порция.

Но ни он, ни она не двинулись с места. Наступил вечер. Они легли спать – Бенит даже не разделся, только скинул калиги и плащ.

– Может быть, это последняя моя ночь, – сказал Бенит. – Обидно спать. Ты, ты… – он запнулся, – не уйдёшь, когда они придут?

– Я буду с тобой.

– Мамочка моя, – он всхлипнул, вспомнив, что и Сервилию называл вот так – «мамочка». А она бросила его, бросила… А Порция – нет. Он обнял её, хотел предаться Венериным утехам. Но возбуждение тут же угасло. Порция попыталась прийти ему на помощь – не помогло.

– Ну вот и все, – прошептал он. – Теперь в самом деле – все.

Он заснул, прижавшись к своей верной спутнице. Проснулся на рассвете. За окнами в синих осенних сумерках носились какие-то тени, кто-то кричал, тарахтели моторы. Бенит и Порция лежали не двигаясь. Бенит закурил. Дверь распахнулась, и на пороге возник Курций. Казалось, за прошедшие годы он нисколько не постарел, лишь как-то заматерел, плечи сделались ещё шире, голова – ещё массивнее. Где он был все эти годы? В Лондинии, конечно. Где же ещё?

– Бенит Пизон Плацидиан, – объявил Курций низким хриплым голосом, так похожим на голоса гениев, – ты арестован.

В комнату вошли трое преторианцев. Бенит поднялся. Кряхтя наклонился за калигами, принялся их шнуровать. За окном полил дождь – ровный, тихий. Не хотелось из тёплой комнаты на улицу под дождь. Бениту вдруг сделалось так жаль себя, что защипало в носу. Он быстро провёл ладонью по глазам.

– Нас расстреляют? – спросила Порция и придвинулась поближе к Бениту.

– Бенита Пизона будут судить, – ответил Курций.

Дверь в комнату вновь отворилась, и вошёл какой-то военный высокого роста в позолоченном нагруднике. Алый плащ с золотой бахромой выдавал в нем главнокомандующего. Бенит вгляделся. Неужели? Постум? Или кто-то другой – старше и жёстче?

Бенит перестал возиться с калигами, так и остался сидеть в одном башмаке. Но не встал. Просто потому, что ноги не держали.

– Я всегда тебя любил, мой мальчик. Клянусь Геркулесом… и…

– Тебя будут судить за незаконное преследование римских граждан, нарушение законов и другие преступления, – сказал император.

– Нас расстреляют? – вновь спросила Порция.

– Бенита Пизона будут судить, – повторил император. – И каков бы ни был приговор, он будет приведён в исполнение. Помилования я не подпишу.