Озорница (Ангел на час) - Тереза Медейрос

Поправив жесткие кружева на лифе, Эмили подумала: «Интересно, кто-нибудь заметит, если я возьму нож и отрежу эту дрянь к чертовой матери?» На фоне подчеркнутой элегантности и светских манер Сесилии ее бывшая соперница походила на девчонку-переростка, не знающую, куда девать руки за столом. При виде того, как Сесилия многозначительно пожимает тонкими холеными пальцами руку Джастина, Эмили непроизвольно сжала ручку ложки из слоновой кости.

Спокойно. Это всего лишь очередное испытание, экзамен на зрелость или, что то же самое, — пытка огнем. На прошлой неделе не раз и не два приходилось проявлять выдержку, до крови кусать губы, чтобы не вылетело лишнее слово, и все ради того, чтобы сохранить облик настоящей леди. Если ужин пройдет нормально, без эксцессов, если удастся все вынести и не сорваться, Джастин будет вынужден признать, что имеет дело с женщиной, а не с девчонкой.

— Очень рада, что ты смогла к нам присоединиться, — пролаяла герцогиня. — Хотела бы познакомить тебя с графиней Гермон и ее очаровательной дочерью...

— Мы знакомы, — буркнула Эмили в тарелку.

— Простите, не помню, чтобы нас представляли друг другу, — прощебетала графиня, крохотное существо, почти утонувшее в море шелка, и голос у нее был тонкий, птичий.

— Маман, — заговорила Сесилия с французским прононсом. — Мисс Скарборо — та самая бедняжка, о которой шла речь в салоне баронессы Гутвильд. На прошлой неделе, разве не помнишь? Несчастной пришлось долгие годы тяжко трудиться в пансионе мисс Винтерс.

Джастин положил ложку и отодвинул тарелку. Даже Гарольд перестал хлебать суп и с интересом уставился на девицу, а та вошла в роль, глаза ее задорно заблестели.

— Такая маленькая, а очень предприимчивая, усердная. Помнишь, как ты чистила мои сапожки и туфельки? И как старалась!

Эмили вспомнила, как визжала Сесилия, обнаружив дохлую мышь в носке своей новой кожаной туфли.

— Старалась на славу, ничего не скажешь, — усмехнулась в ответ Эмили.

Сесилия зло посмотрела на нее, но быстро пришла в себя и одарила Джастина восторженным взглядом, от чего Эмили едва не стошнило.

— Должна сказать, ваша светлость, что в свете только о вас и говорят. Во всех салонах Лондона только и слышишь, что о вашем великодушном поступке. Вы проявили редкое благородство, когда решили открыть свое сердце и дать приют в вашем доме несчастной сиротке. И как здорово, что это случилось именно в рождественские праздники, когда все горят желанием протянуть руку помощи обездоленным! Я слышала, что многие хотят создать благотворительное общество и назвать его в вашу честь, чтобы постоянно оказывать поддержку этим... — Сесилия хитро посмотрела на Эмили и закончила: — Оборванцам.

Джастин встретился взглядом с Эмили, и в его глазах при неверном свете газовых светильников читалась грусть.

— Это самое меньшее, что я мог сделать, — тихо сказал он.

— Почему же? — возразила Эмили. — Мог бы сделать еще меньше, если б постарался. — И поднесла к губам бокал на высокой ножке.

Эмили чуть не поперхнулась, когда горло залила густая сладкая жидкость. «Молоко, — догадалась девушка, — а на пунцовых губках Сесилии небось блестят капли вина». Она тщательно вытерла рот салфеткой, чтобы не образовались белые усы. «Выходит, Джастин велел налить мне молока, как младенцу». Эмили бережно поставила бокал на место, будто боялась разбить, и одарила Сесилию кротким взглядом кролика, застывшего перед разинутой пастью удава.

— Мой опекун — само благородство и великодушие, — медленно сказала Эмили, перевела взгляд на Джастина и осведомилась: — Я правильно говорю, папочка?

Джастин вздрогнул, глаза метали молнии.

— А что вы думаете о зулусах, возомнивших о себе невесть что? — неожиданно вмешался Герберт в надежде направить беседу в иное, безопасное русло.

— Замолчи, Герберт! — выступили дуэтом Миллисент и Эдит.

Эмили поднесла ко рту ложку с супом, Джастин тотчас перевел взгляд на ее губы.

— Его светлость предпочитают, чтобы я называла его папочкой, — объявила во всеуслышание Эмили.

— В самом деле? — удивилась Сесилия, и ее улыбка несколько увяла.

Эмили засунула ложку в рот, покрутила, медленно вынула и принялась облизывать ее с видом кошки, наслаждающейся любимым блюдом. Герберт в ужасе наблюдал за ее действиями, позабыв о злосчастных зулусах. Джастин схватил бокал и начал жадно пить большими глотками.

— Их светлость обожают, когда я называю их папочкой, особенно по вечерам после ужина, — продолжала Эмили, понизив голос почти до шепота. Графиня-карлица, боясь пропустить хотя бы слово, подалась вперед, и кружевное ее жабо окунулось в суповую тарелку. — Перед тем как уложить меня спать, их светлость читают мне сказку на сон грядущий, а я усаживаюсь им на колени. Чтобы лучше слышать, конечно.

Джастин поперхнулся, натужно закашлялся и забрызгал Гарольда вином; у Сесилии отвалилась челюсть; Эдит и Миллисент шумно выдохнули; Герберт зарделся, как школьник, пойманный учителем с поличным. Герцог закрыл лицо салфеткой, а Гарви тотчас вскочил и принялся дубасить его ладонью по спине.

— Простите, я на минутку покину вас, — сказала Эмили, вставая из-за стола. По пути она прихватила столовый нож, впервые возблагодарив небо за пышные кружева у рукавов.

Возвратившись, она обнаружила, что уже подали второе блюдо и жареные креветки исчезают с тарелок в полном молчании. Мокрое жабо графини выглядело жалким, а шелковый жилет Гарольда был покрыт винными пятнами. Джастин проводил глазами Эмили до стула, и в его взгляде горела едва сдерживаемая ярость.

Как только Эмили села на место, Сесилия сочла своим долгом внести лепту в увядшую застольную беседу.

— Знаете, ваша светлость, — обратилась она к Джастину, — меня нисколько не удивляет, что Эмили с такой легкостью втерлась к вам в доверие и завоевала вашу симпатию. У нее огромный опыт. — Сесилия сделала небольшую паузу, рассмеялась, будто вспомнила нечто забавное, но мелодичного перезвона колокольчиков не получилось, голос ее звучал натужно. — Нашу Эмили обожали все мальчишки-посыльные и каждый трубочист в округе. Она никогда никому ни в чем не отказывала и охотно со всеми делилась... собой.

Джастин отшвырнул вилку и рявкнул:

— Все, хватит! — Потом заговорил спокойно, почти равнодушно, но с явной угрозой: — Прошлое моей подопечной никого не касается, это моя забота. Я не позволю ее унижать и оскорблять за столом в ее собственном доме. Если у кого-то чешется язык, чешите его в другом месте.

Эмили встретила его взгляд, и на душе у нее потеплело.