Вороний мыс - Михаил Барышев

Капитан буксира носил стоптанные кирзачи с вытертыми голенищами, усатый механик явно пенсионного возраста щеголял в заплатанных кедах с обрывками шнурков. У Василия же ботинки сияли чуть не лаковым блеском и закатанные рукава обыкновенной ковбойки выгодно оттеняли мускулистые, отличного рисунка загорелые руки с тонкими и сильными запястьями.

На палубе буксира, выбитой подковами рыбацких сапог, замусоренной скорлупами сухой чешуи, испятнанной мазутом и подтеками битума, выдавленного из пазов жарким солнцем, ботинки Василия сверкали, как укор любой неряшливости. Игорь невольно подобрал ноги, чтобы его кожимитовые туристические вездеходы, ободранные на носах, оказались подальше.

Василий приметил движение и снисходительно улыбнулся.

— У подводников порядочки строгие… И корабль, и оружие, и роба — все чтобы как стеклышко. Капитан Гаджиев по высшей марке требовал.

Ивашин ощутил тебя законченным неряхой.

— Жили люди в то время! Бой, канонада, жизнь или смерть. Один на один выходили, ни бога, ни черта не боялись. А теперь?

— Теперь тоже есть. И бои, и канонады, и схватки. Называется все это по-другому.

— Понимаю — трудовые подвиги. Так это ведь БАМ, Антарктида… Целину вон ребята покоряли. Мосты через реки строят, тоннели проходят. Читаешь газеты — и завидно иной раз становится.

— Можно не только завидовать…

— Мать у меня сильно болеет, — признался Василий. — Одну оставить нельзя. А то бы я уже давно с этого корыта смотался. Махнул бы на китобойный или к Таймыру подался, к нефтяникам… Здесь разве работа? Посудины со снулыми судаками волочим, чтобы они провалились!

— С начала сезона тридцать восьмой рейс. До осени сотни две отшлепаем, а с будущего года начинай сначала. План, конечно, перевыполняем. Товарищ Усик ради прогрессивки будет в зубах с тони носить производителей. Своего пятака не упустит.

Матрос снова покосился на капитанскую будку, где Иван Трофимович крутил штурвал, делал отмашки встречным судам и подавал негромкие команды в машинное отделение.

— Василий, проверь буксир!

Бабичев быстро прошел на корму.

— Порядок, Иван Трофимович, — возвратившись, доложил он капитану, вынул из заднего кармана аккуратно свернутую бархотку и смахнул пыль с начищенных ботинок.

— Ты бы еще маникюром занялся! — ворчливо крикнул Усик, высунув из рубки огуречную голову, увенчанную зеленым беретом с помпончиком на макушке. — На вахте стоишь, за делом глядеть полагается. Кранцы перебери!

— Послал бог кэпа на мою голову, — вздохнул Василий. — Сам зачуханный, на неделе раз бреется и хочет, чтобы другие тоже коростой обросли. Капитанит неплохо, а нуда, каких не придумаешь. И пилит, и пилит сутра до вечера. То ему не так, то ему не этак.

Василий выщелкнул за борт окурок сигареты и громко ответил в сторону капитанской рубки.

— Есть перебрать кранцы!

Повернулся к Ивашину и добавил:

— Разве это работа? Я такое дело люблю, чтобы на сто километров звенело. Ничего, еще два годика осталось терпеть.

— А потом?

— Институт заочный кончу, синие корочки с гербом в карман положу и займусь настоящим делом.

— Где вы учитесь?

— Да так, потихоньку грызу гранит… Третий курс юридического.

— Шерлоком Холмсом решили стать?

— Нет. Буду специализироваться в другой области… Морское право. Тайм-чартер, цертепартия, коносамент. Вы, наверное, таких слов и не слышали. Поинтереснее, чем разбираться, кто ломиком замок у пивного ларька своротил. И опять же море. Какой-нибудь крупный порт, корабли. А я водичку люблю. На ней родился и вырос.

Насчет того, что на буксире разносолов не держат, капитан Усик оказался не совсем точен. Часа через три хода «Жерех» вдруг круто повернул к берегу, где у стены камышей жалась остроносая рыбацкая бударка. Приметив маневр буксира, на ней замахали веслами и двинулись навстречу.

— Василий, прими чалку!

После того как полчаса прошли обратным курсом, у дебаркадера рыбной приемки была получена плата за подтаску. С бударки на палубу шлепнулся увесистый, килограмма на три, темноспинный язь, отливающий золотом на сытых боках, и пара плотненьких сазанов.

— Заработали обед, — подмигнул Ивашину матрос, деловито осматривая рыбу. — Подходящая… Позавчера один паразит тухлятину кинул. Десять километров его, гада, против течения тащили, а он снулого судака всучил. Сейчас будет уху соображать. Нашу, двойную, рыбацкую.

В объемистом чугунке сначала был отварен язь, затем туда кинули пригоршню картошки, лавровый лист, щепоть перца и свалили распотрошенных сазанов.

Обедать расположились на полубаке под выгоревшим до белизны тентом, мягко хлюпающим под ветром. Хлеб был нарезан увесистыми ломтями, соль подана в консервной банке крупная, сизо отливающая крупитчатым блеском. На выскобленной доске покорно лежал язь, уставив белые, как фарфоровые шарики, незрячие глаза. Когда была снята крышка с чугунка, на буксире потянуло ароматным запахом свежей рыбы, терпкого дымка и влажного ветра, явно способствующих аппетиту.

Уха была отменной. Густо подернутая янтарными блестками жира, она обжигала рот и мягкой тяжестью укладывалась в желудке.

Ивашин поставил бутылку коньяка, прихваченную в рейс, и холодок равнодушия между ним и командой дал заметную трещину. Стопка коньяка прошла у Игоря как глоток газированной воды. Нерасчетливо выхлебав до дна алюминиевую миску, он уже с некоторой робостью поглядывал на распластанного язя.

После обеда капитан Усик принялся пытать гостя осторожными вопросами, сопровождая каждый из них оговоркой, что человек он простой и, может, кое-что недопонимает и потому хочет получить от столичного товарища полную ясность. Он дотошно выспрашивал о пенсиях, большое ли вышло повышение и будут ли дальше прибавлять, о парагвайском диктаторе, о палестинцах, о событиях в Ольстере и лазерных лучах, которыми вроде приспособились палить людей.

Игорю хотелось растянуться под тентом и бездумно глядеть на низменный, в свежей зелени, берег, неспешно проплывающий мимо. Тем более что о парагвайском диктаторе он знал не больше, чем о жизни на Марсе, и прибавками к пенсиям по молодому возрасту интересовался весьма поверхностно.

Ивашин выкручивался, как мог. Покалывая его шильцами маленьких глаз, в которых теперь вместо сонного равнодушия светился интерес, Усик внимательно выслушивал ответы. Иногда молчал, задумчиво скреб пальцем возле уха. Иногда соглашался:

— Правильно. И у нас так люди говорят.

Василий с аппетитом доедал отварного язя. Аккуратно выбирая кости и выщипывая плавники, он уплетал один за другим сочные куски.

— Вкуснота, кто понимает, — сказал он сытым голосом и неторопливо вытер руки. — И польза большая от рыбы. Пишут, фосфору в ней много. А он для головы нужен. Особенно, когда у тебя сессия на носу.

— Скоро останемся без фосфора, — усмехнулся Усик. — Браконьеры, сволочуги, ради лишнего рубля готовы собственными штанами всю живность из реки вычерпать.

— Я бы им собственноручно головы откручивал, — горячо поддержал капитана Бабичев.

— Тебе-то какая печаль? Кончишь свой институт и нацелишься подале, где бифштексами кормят. Это нам с Максимычем о рыбешке нужно печалиться. Мы на ней с рождения стоим и до конца дней стоять будем.

— Сидите вы с Максимычем на рыбе, — перебил капитана Василий. — Мало сидите — норовите брюхом лечь. Дома под шифером наживаете, заборами огораживаетесь, в шантельках с кумовьями чаи распиваете.

— Укоротил бы язык, Василий. Говорено уже было о том не раз…

Игорь догадался, что Бабичев продолжает с Усиком какой-то давний спор. В этом споре, судя по тому что говорил молодой матрос, Игорь был на его стороне.

— Мохом обросли. Шуршите, как тараканы за печкой, а вокруг такая жизнь идет. Газету раскроешь — голова кружится, героическая мечта тебя от земли поднимает… Нет, я на здешней канаве всю жизнь болтаться не намерен.

— На полюс, что ли, двинешься? — усмехнулся механик. — Гляди, Василий, поморозишь там мягкое место.

Он в кабинет сядет, с центральным отоплением и еще чтобы секретарша была, — добавил Усик. — Героически мечтать, конечно, хорошо. Только надо кому-то и не героическую работу справлять… Самолучший на земле тот край, где ты человеком сделался. Так я, лично, понимаю.

Капитан снова встал за руль и принялся негромко понукать старательного «Жереха» в раструб переговорного аппарата.

Разбегались от носа волны, журчала вдоль бортов мутная, в сизых нефтяных подтеках вода, тянулся и таял за кормой взбулгаченный винтами след. Под кручами, где река завивала воронки, грузные прорези сбивались в сторону. Натягивался струной, жалобно скрипел буксирный трос. «Жерех» вздрагивал, вилял кормой, напрягался и осиливал сопротивление реки.