Заложники любви - Эльмира Нетесова

   Егор Лукич не слушал ее стенаний. И тогда девка вернулась в комнату. Она сидела молча, неподвижно, что-то обдумывала. Девчата не разговаривали с нею. Уходя в столовую, с собой не позвали. И Ленка поняла, ее не простят...

   Девка не теряла времени впустую и вздумала напугать Ирку с Ольгой. Она быстро соорудила петлю из бельевой веревки, накинула на крюк, на котором крепился плафон. И написала на листе бумаги:

   —  Я ухожу сама! Пусть моя смерть ляжет на вас позорным пятном! Будьте прокляты навсегда! Все! Вместе со своим брюхатым козлом Лукичом!

   Она взгромоздила на стол табуретку, накинула петлю на шею и только хотела вытолкнуть табуретку из-под ног, в комнату вошла Настасья.

   Старуха тут же поняла все:

   —  Ленка! Дура малахольная! Что удумала, глумная! — забралась на стол, девка успела вышибить из-под ног табуретку, дернулась в петле, но бабка перерезала веревку. Ленка с грохотом свалилась на пол, удивленно открыла глаза, закричала от боли.

   Бабка выскочила в коридор, заорала от ужаса:

   —  Люди! Подмогите Христа ради!

   Вскоре в комнате ступить стало негде. Девки, парни, окружили Ленку, подняли с пола, положили на койку. Кто-то наткнулся на записку, прочел ее вслух.

   —  Зовите Лукича! Пусть он скажет, что случилось? Почему в петлю полезла? Да Ирку с Ольгой найдите! Довели бедную девчонку! — шумели жильцы.

   Ольга с Ириной примчались бегом, следом за ними торопился Титов:

   —  Так повесилась или спасли? — спрашивал девок.

   —  Сами не знаем толком. Велели тебя позвать.

   —  Что ж вы до петли довели девку? Чем она помешала вам? — упрекали люди коменданта и обоих девчат, смотревших на Ленку испуганными, круглыми глазами.

   Та лежала, отвернувшись лицом к стене, стонала. На шее мотался остаток петли.

   —  Лукич! Почему Ленка в петлю полезла? — спрашивали Егора ребята.

   —  Велел выселяться! Устраивала шабаш в комнате! Каждую ночь мужиков водила и до утра с ними оттягивалась. Даже Настасьи не стыдилась. Вот и велел ей выселяться. Она дождалась покуда бабка иль кто другой войдет и сиганула с табуретки, рассчитала, чтобы успели спасти. Одно не учла, грохнулась со стола, может, кости повредила, надо «неотложку» позвать, пусть врачи решат, что с нею делать!

  —   Живая и ладно!

   —  Чего она цирк устроила?

   —  Делать не хрен! — уходили люди. Титов звонил в «скорую».

   —  После такого на минуту у себя не оставим! Кому она здесь нужна? Еще из нас виноватых слепила!

  —   Хотел бы глянуть, где были бы вы, если бы Лена умерла! Кто вас стал бы слушать теперь? В клочья разнесли бы! — прогнусавил совсем рядом Игорь Краснов.

   —  Захлопнись, отморозок! — шикнула на него Ольга. И, придавив к стенке, сказала:

   —  Тебя спасать было бы некому. А подвернись удобный случай, сами тебя вздернем! За все! Одним махом!

  —   За что?

  —   Ты Ленке еще когда обещал жениться, она нам все рассказала. Ведь ты был первым у нее, невинной взял! Почему слово не сдержал, козел?

  —   Ольга, не смеши! Ленка уже в третьем классе женщиной была! Говоришь, я у нее первый? Ага, после сотни! — сморщился парень и вышел из комнаты, даже не оглянувшись.

   Вскоре Ленку увезла «неотложка».

   —  Что ж делать с нею теперь? Ведь вот когда вернется из больницы, совестно будет выгонять.

   —  Да ей и уходить некуда!

   —  А родни у Ленки навовси нету?

   —  Кто знает? О том не говорили.

   —  Судя по журналу, родня есть, но не в городе. Где-то в пригороде, она даже ездила туда иногда. Но кто там у нее, ничего не говорила.

   —  Мне сказывала. Хвалиться нечем. Мать у ей инвалидка, отец — алкаш запойнай! Каб мог, свою бабу вместе с дочкой за бутылку загнал бы с радостью. Как домой приезжает, тот родитель с топором гоняется, деньги вымогает, все до копейки отнимает. Мать не вступится, ноги не держат. Этот идол окаянный, щелчком с катушек собьет бабу. Вот так и маются с им вдвух, с одним козлом. От того деваться некуда. И взамуж нихто не берет. Все только на ночь,— пожалела Ленку Настасья.

   —  Бросила бы таскаться, может, нашелся бы какой лопух! — вставила Ольга.

   —  Это от доли. Она у ей смалу корявая.

   —  Так что делать будем с нею? Вам решать, девчата! Выселяем иль поверим в последний раз? — спросил Титов.

   Девчата глянули на бабку, ждали, что она скажет:

   —  Надоть оставить. Не собака, каб во двор сгонять. Воротится, поговорим с ей. Неможно человеку без мозгов вековать. Нехай себя сдержит, глумная! Оно и нам не стоит грех на душу брать. Пущай остается! Можа остепенится шалая,— сказала Настасья, не веря своим предположениям.

   Ленка лежала в больнице долго. Почти два месяца держали ее врачи в психушке. За это время девку никто не навестил, не позвонил, не поинтересовался самочувствием. А она ждала. Ох, и многое передумала за то время, пока лечилась. Каждый день показался наказанием. Все вспомнила. И лила слезы в подушку ночами напролет.

   —  Никому не нужна, хотя все знают, что жива! Ладно, не хотите прийти, но позвонить могли же! Даже на это никого не хватило. Или похоронили все? А ведь сколько гадов в любви клялись! Единственной называли! На деле сплошная брехня! Лишь бы свое сорвать ночью. А утром, чуть свет, смывались. Даже без оглядки, не поцеловав. Отодрали, как сучку, словно нужду в меня справили и забывали, как звать. Я-то, дура, переживала из-за каждого! Стоили они того? Гнать их надо было, всех подряд! Грязной тряпкой по морде! Не то вон что ляпнул тот Краснов, вроде я в третьем классе бабой стала! Придурок! Тебе бы мою долю! Когда отец столкнул с подоконника, прямо с третьего этажа, головой вниз. Жива осталась себе на смех. С кучей переломов попала в больницу и провалялась в гипсе целый год, как раз в третьем классе. Отцу все с рук сошло. Все ж родитель, пьяный был. Почему, за что выбросил из окна Ленку, никто не спросил. А к ответу как привлечешь, кто за матерью ухаживать станет, кому нужна лишняя обуза? — плачет девчонка в подушку, содрогаясь всем телом.

   —  Чего ревешь? Успокойся! Побереги себя! — подошел к Ленке медбрат и, тронув за плечо, спросил:

  —   Яблоко будешь?

   —  Ничего не хочу!

   —  От чего так? Ты уже давно у нас! Съешь яблоко. Оно вкусное, сладкое. Я кислые не люблю. На, сгрызи!

   Ленка откусила, яблоко понравилось.

   —  Почему к нам попала? — спросил парень.

   —  По глупости. Теперь уж не повторю ее,— пообещала сама себе.

   Они долго говорили с практикантом, тот заканчивал медицинский колледж и, получив диплом фельдшера, собирался устроиться на работу где-нибудь в городе.

   —  А ты попытайся устроиться на наш завод. Тебя возьмут. У нас в здравпункте получают немного, зато дают место в общаге, в ней хорошая столовая, даже очень недорогая. Полно девчонок, нормальные ребята. Если бухать не будешь, на жизнь хватит.

   —  А ты выпиваешь? — спросил неожиданно.

   —  Бывало. Не до визгу, по праздникам, но и с этим завяжу. Нельзя мне этим баловать,— сама, не зная зачем, рассказала об отце:

   —  Я тогда не знала, что с ним? А он встал в окне, расстегнул штаны и мочится на прохожих. Вот так на бабу попал. Она ругаться стала, а он орет:

   —  Радуйся дура! Это дождик! Только смотри, не сдерни меня за струю! Если упаду, ты сразу на небо улетишь!

   —  А сам плясать стал. Прямо со снятыми штанами. Сам себя по заднице хлопал и подпевал. Сколько народу собралось на него поглазеть, а отец им кричит:

   —  Чего дарма уставились? Ну, сбросьтесь на пузырь, халявщики! За всякое зрелище отслюнивать надо!

   —  И знаешь, что-то насобирал. Так он приноровился каждый день вот эдак на опохмелку сшибать. Особо много собиралось, когда совсем голый на окно залезал. И никто ему ни слова не сказал. Все потому, что цирк устраивал в своей квартире. А на улице можешь не смотреть. Он никого не заставлял и не собирал зрителей. Зато меня посылал собирать со всех деньги.

   —  Странный больной! Во всяком случае, в изобретательности и уме ему не откажешь.

   К утру они почти подружились.

   Ленке теперь стало веселее. Ее новый приятель никогда не обходил девчонку вниманием, всегда что-то приносил поесть, а вечерами они подолгу общались.

   Когда девку выписали из больницы, они обменялись номерами телефонов.

   Вернувшись в общежитие, Ленка зашла в прачечную. Увидела, как искренне обрадовалась ее возвращению Настасья, и сразу с души ушла тяжесть. Бабка была «зеркалом» комнаты. Коль бабка не заругалась и не выговорила, значит, гроза миновала, и Ленку не выселят из общаги.

   Не знала она, что оказавшись однажды на улице после пожара, изгнанная из дома брата, Настасья всегда помнила тот горький день. Знала, не помоги ей люди, погибла бы сама. Но Бог удержал в жизни, не дал пропасть. А потому сама, боясь греха, помогала людям устоять в лихолетье.