Малый апокриф (сборник) - Андрей Михайлович Столяров

Василек создал организацию, которая называлась «Гермес». Ты, наверное, слышал о такой организации? То есть, он — человек активный. Нам просто повезло, что он сейчас вместе с нами. А не против нас, например. Это было бы тяжелее. Василек! Сколько человек вы тогда… уговорили?

В зеркальце заднего вида было заметно, как Василек улыбается: белизна зубов и нежные алые губы.

— Разве это были люди? — мягко сказал он. — Это было — так, дерьмо кошачье… Все наши беды оттого, что слишком много людей.

Наступила пауза.

Асфальт неожиданно кончился. Потянулся затоптанный тряский булыжник. Старенький «Москвич» задребезжал так, что, казалось, сейчас развалится. Скорость пришлось сбросить. Но, вероятно, это было и к лучшему, потому что на площади Революции сгрудилась возбужденная толпа. Улюлюкали, свистели и махали красными флагами. На балконе разлапистого дворца стоял человек — по всей видимости, выкрикивая что-то неслышное за общим гулом. Повернулся — и блеснуло на солнце пенсне. Мы остановились. Плоская обрезанная на конце махина дыбилась над Невой. Торчали перила, и по ним карабкались отдельные смельчаки. Мост был разведен.

— Сворачивай на Дворцовую, — велел Куриц.

Сейчас же в заднюю дверцу, с той стороны, где сидела Леля, просунулась лохматая голова и, втянув расширенными ноздрями воздух, бесшабашно сказала:

— И кто тут упрятался?.. Вылезай, девка, — гулять будем!..

В машине распространился резкий запах карболки. И одновременно — крепкий ядреный сивушный дух. Леля, отпрянув, что-то прошипела.

— А ну убери лапы, пролетарий, — холодно сказал Василек.

— А то — что? — поинтересовалась голова.

— А то — отрублю!..

Я думал, что нас сейчас вытащат из машины и изобьют до полусмерти. Лично я никогда не умел разговаривать с трудящимися. Однако, тон, по-видимому, был выбран правильно. Голова просипела: Па-аду-умаешь!.. — и утянулась в бурлящее злобой и ненавистью пространство.

— Поехали, поехали, — нетерпеливо сказал Куриц.

Он довольно-таки нервно поглядывал на часы. Машина вошла в поворот. За окном мелькнула Петропавловка — пыльные безжизненные бастионы. Прозвонило — наверное, семь утра. Я уже знал, что сегодня ночью перешел в наступление «Николаевский сектор». Гвардия двинулась от Лавры — через Невский проспект. У Московского вокзала ее удалось задержать, пулеметами. Но сейчас она рассредоточилась и просачивается в обход. То есть, времени у нас было чрезвычайно мало.

Куриц покашливал.

— Ничего-ничего, — сказал ему Василек. — Мы пробьемся. Положитесь на меня, Леонид Иосифович. Вы же знаете, что на меня — можно положиться…

Василек опять улыбался. Руки, как влитые, лежали на руле. Вероятно, он был очень в себе уверен. Тем не менее, все было не так просто. Правда, Дворцовый мост оказался сведен и мы в шесть секунд проскочили его, обозрев с высоты изумительную колдовскую панораму города, но уже набережная между Невой и Адмиралтейством была дочерна запружена вооруженным отрядом. Здесь скопилось, наверное, человек пятьсот — многие с винтовками, в пулеметных лентах крест-накрест. Несмотря на августовскую жару, почему-то горел костер. Трое матросов ворошили в нем красные полированные доски.

Они обернулись к нам и бешено закричали:

— Стой!..

Хлопнул выстрел. Машина вильнула. Покатился человек, отброшенный радиатором. Я увидел обложенный поленницами Зимний дворец, арку Главного штаба с распяленной конной квадригой. Из-под сводов ее веером бежали какие-то люди. А из-за поленниц, навстречу им, сыпалась беспорядочная стрельба. Хаос был ужасающий. Агонизировал, по-видимому, уже — весь центр. Так что все было — очень непросто. Мы пытались пробиться по Невскому, но оттуда хлынул разгоряченный поток: дамы с красными бантиками на шляпках, хорошо одетые дородные вылощенные мужчины. Среди них крутился растерянный милиционер. Пришлось давать задний ход. Машина чуть было не застряла. Куриц ругался. Василек показывал стиснутые ровные зубы. Выбраться из этой толчеи нам удалось далеко не сразу, но едва мы все-таки выбрались из нее, как нас тут же обстреляли на углу Гороховой улицы. Василек немного притормозил, объезжая дореволюционного вида трамвай, когда из серого казенного здания, вероятно, уже обжитого чекистами, выскочили несколько затянутых в суровую кожу людей, и ничего не выясняя, не разбираясь, начали садить по нам из огромных маузеров. К счастью, стрелять они совсем не умели. Было только одно попадание: пуля, чиркнув по крыше, ушла в неизвестность. Но стало ясно, что Гороховая улица для нас закрыта. Также был закрыт и Адмиралтейский проспект — потому что по трамвайным путям его маршировала нестройная красногвардейская колонна. Колыхались солдатские папахи, штыки. Впереди вышагивал предводитель — опять-таки в черной коже. Мы очутились как бы в ловушке.

— Давай через площадь! — сдавленно сказал Куриц.

Но Василек уже и сам принял решение. Машина снова крутанулась, пробороздив асфальт, и устремилась в узкую косую улицу, представляющую собой начало Вознесенского проспекта. Или, может быть, не начало, а вполне самостоятельный переулочек. Я точно не знал. Так или иначе, но улица эта была загромождена старинными экипажами: фаэтонами, колясками, чем-то еще. Все они катастрофически перепутались — сцепившись колесами, наваливаясь друг на друга. Возчики в грязных кафтанах размахивали кнутами. Клубок был невообразимый. Но Василек все же как-то протиснулся по тротуару — развернув чью-то повозку и ободрав крылья «москвича» о камень, которым было облицовано здание. Водитель он был действительно классный. У меня даже появилась слабая надежда.

Впрочем, она тут же рассеялась, потому что, стремительно миновав собор, мы, уже на другой его стороне, справа от неказистой громадины горисполкома, совершенно неожиданно уперлись в военную заставу. Причем, сделана она была очень профессионально: стояли могучие надолбы, сваренные из железнодорожных рельс, а между ними была намотана двойная колючая проволока. И такие же надолбы перегораживали въезды на Мойку. Свернуть куда-либо было нельзя. В центре же заставы находился полосатый шлагбаум, и его охранял боец в вылинявшей заплатанной гимнастерке. А на пилотке его багровела пятиконечная звездочка.

Он приблизился, держа винтовку наперевес, и, слегка наклонившись, пролаял одно короткое слово:

— Пропуск!

Василек многозначительно посмотрел на Курица.

— Спокойно! — сказал тот. Порылся во внутреннем кармане и достал потрепанный твердый прямоугольник картона с круглой печатью. — Вот, пожалуйста…

Боец мельком взглянул на него и крепче перехватил винтовку.

— Недействителен, — сказал он.

— Почему недействителен? — удивился Куриц.

— Потому что отменен!

— Когда?

— Сегодня, с ноля часов. — Боец выразительно дернул штыком. — А ну выходи! Предъявить документы!

В это время темно-зеленый военный фургон, который я помнил еще с момента гибели Маргариты, вдруг зарычал мотором и, выехав со стоянки, развернулся задом к свободному месту на тротуаре. Двери горисполкома открылись, и оттуда под конвоем прошествовала группа людей — человек семь или восемь, в офицерской форме. Первым, как ни странно, шел генерал Сечко. Он был с сорванными погонами, руки за спину. Но я все равно его узнал. У меня даже несколько