Фулгрим - Грэм Макнилл

Много лет назад Манус объявил, что никто и никогда, за исключением его братьев-примархов, и, конечно же, Императора, не войдет в его Железную Крепь, и твердо соблюдал данное слово. Даже Фулгрим лишь однажды бывал здесь прежде.

Вулкан, повелитель XVIII Легиона, как-то раз назвал её «волшебным местом», используя древний термин, чтобы передать всю завораживающую атмосферу, царившую в Крепи. В знак преклонения перед мастерством брата, великан с Ноктюрна подарил Феррусу огромное знамя, Огненного Змея, которое и сейчас развевалось на стене, совсем рядом с огромным, превосходной работы оружием. Оно походило на тяжелый болтер, но имело заряжаемую сверху обойму вместо ленты и перфорированный ствол в форме головы и пасти извивающегося дракона. Его изящные, серебристые очертания поразили Фулгрима — ему никогда не доводилось видеть столь искусно сработанного предмета, ни мирного, ни военного. Феникс в молчании замер перед оружием, наслаждаясь его линиями и обводами, столь прекрасными, что они превращали болтер в велиайшее произведение тонкого искусства.

— Нравится, да? — улыбнулся Феррус.— Я его для Вулкана сделал, двести лет назад, перед тем, как он повел свой Легион к Диким Звездам.

— Но почему же он по-прежнему здесь?

— Ты же знаешь Вулкана, он обожает работать по металлу и поэтому не любит оружия и доспехов, сработанными кем-то иным. Как он сам сказал, «…если мой Молот не касался его, и Пламя моего сердца не раскаляло его, я не доверюсь ему».

Манус поднял свои странные, ртутно поблескивающие руки и продолжил:

— И я уверен, более всего ему не понравилось, что я способен изменять металл, не пользуясь жаром плавильных печей и грохотом наковален. Он вернул мне этот болтер век тому назад, сказав, что этому оружию будет лучше у его создателя. Похоже, суеверия на Ноктюрне искоренены не так уж и крепко, а? — хитро улыбнулся Феррус.

Фулгрим потянулся к болтеру, но его пальцы сами собой сжались в кулак за миг до того, как он коснулся теплого металла. Взять в руки столь идеальное оружие и не выстрелить из него — это было бы просто неправильно.

— Я, разумеется, понимаю, что любому сделанному вручную оружию, особенно если сотворил его настоящий мастер, всегда свойственны особая красота и притягательность, — заметил он, — но вложить столько труда, таланта и искусства в предмет, созданный ради убийства, несколько… экстравагантно.

— Неужели? — улыбнулся Феррус, поудобнее перехватывая Крушитель Стен и указывая его рукоятью на Огненный Клинок, висящий на бедре Фулгрима. — А как же ты назовешь то, чем мы занимались на Урале?

Феникс вытащил меч из ножен и повращал лезвием, стараясь поизящнее отбросить лучики красного света на стены Крепи.

— То было состязание, — улыбнулся он в ответ. — Тогда я ещё не знал тебя и не мог позволить, чтобы какой-то выкочка обставил самого Фулгрима.

Его брат не удовлетворился ответом и зашагал по Крепи, указывая оголовьем своего молота на развешанные и поставленные у стен великолепные образцы.

— Смотри, ни в оружии, ни в машинах, ни в хитроумных инженерных устройствах нет ничего, что делало бы их уродливыми. Они и не должны быть такими! Уродство — признак несовершенства, уж кто-кто, а ты должен это понимать!

— Тогда ты у нас совершенно несовершенен, — ответил Фулгрим, ласковой улыбкой смягчая прямой намек на внешнюю непривлекательность Мануса.

— Красавчиками у нас всегда были вы с Сангвиниусом, братец, а я простой вояка, грубый и неотесанный. Ну ладно, хватит комплиментов, ты же хотел поговорить не о старинном оружии, а о будущем Великого Похода? Произошло нечто важное?

Фулгрим помедлил, внезапно взволновавшись и, как будто впервые осознав то, что ему предстоит сейчас предложить своему брату. Он надеялся не торопясь, исподволь прояснить настрой Мануса и аккуратными намеками и полуправдивыми обвинениями подвести его к мысли о необходимости присоединиться к Воителю, но Феррус с типично медузианской прямотой заставил его перейти прямо к делу.

Как грубо и безыскусно.

— Когда ты в последний раз видел Императора? — начал Феникс.

— Императора? Что за вопрос?

— Представь, что мне просто любопытно. Так, когда же?

— Очень давно, — махнул рукой Феррус. — На Орине Септимус, то ещё местечко. Мы стояли на берегу из каких-то полуживых кристаллов, а под нами бушевал бескрайний кислотный океан.

— А я в последний раз видел его на Улланоре, в день, когда Хоруса возвели в чин Воителя, — Фулгрим подошел к огромной наковальне и погладил её холодный металл. — И тогда я поразился, услышав его слова о том, что пришло время нам, его сыновьям, вести Великий Поход, а ему — вернуться на Терру и заняться «чем-то несказанно великим».

— О да, Великий Триумф на Улланоре, — грустно кивнул Феррус. — Мой Легион тогда сражался в неимоверной дали, на Каэлоре Небула, и я никогда не забуду, что не смог проститься с отцом.

— А я был там, — повторил Феникс, и его голос начал звенеть от волнения. — Я стоял совсем рядом с отцом, ближе лишь Хорус и Дорн, и, когда Император сказал, что покидает нас, то это стало вторым по тяжести моментом во всей моей долгой жизни! Мы умоляли его остаться, но отец лишь отвернулся от нас. Он ничего не сказал о том, что за великое дело ждет его и почему он возвращается на Терру — только общие слова насчет того, что он не позволит разрушить все, чего добилось человечество!

Феррус Магнус, нахмурившись, посмотрл на брата.

— В чем дело, Фулгрим? Ты говоришь, как будто он бросил Великий Поход и нас на произвол судьбы.

— Я тогда чувствовал то же самое, — произнес Феникс подсевшим от напряжения голосом. — И чувствую до сих пор.

— Подожди, я так понял, что наш отец вернулся на Терру затем, чтобы защитить Империум от какой-то угрозы, верно? И подумай, эта угроза должна быть действительно велика, если ради этого он отказался от счастья увидеть своими глазами последнюю победу Великого Похода, до которой осталось не так много лет?

— Откуда мне знать? — огрызнулся Фулгрим. — Отец мог, должен был остаться, лишние годы во главе Великого Похода вряд ли помешали бы ему! Я не верю, что могло случиться нечто настолько важное, заставившее Императора оставить нас здесь и сейчас!

Феррус вплотную подошел к нему, и в зеркальной глубине глаз своего брата Феникс увидел отражение собственного гнева. В этот миг он действительно ненавидел Императора за предательство всего, что отвоевывали и защищали воины Третьего Легиона и сам Фулгрим последние две сотни лет.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать всем этим, друг, — тут Манус помедлил, лишь сейчас осознав смысл слов брата, произнесенных им минуту назад. — Подожди, ты говоришь, что это был второй по тяжести момент в твоей жизни? А какой же тогда первый? Что может быть неприятнее и страшнее, чем расставание с отцом?

Фулгрим сделал глубокий вдох, боясь, что ему не хватит уверенности в голосе, и, наконец, промолвил то, что должен был произнести рано или поздно:

— Что может быть страшнее, спрашиваешь ты? Тот миг, когда Хорус открыл мне глаза! Когда он поведал мне о том, что Император предал нас, что он собирается объявить себя божеством!

Лицо Мануса исказила жуткая гримаса, смесь удивления и гнева.

— Фулгрим! — закричал он. — Во имя Терры, что с тобой? «Предал нас»? «Божество»? Что ты несешь?

Феникс, сделав два быстрых шага, оказался лицом к лицу с братом. Его голос наполнился болезненной страстью, он наконец-то решился идти до конца и разом открыть карты перед Манусом.

— Хорусу ведома истинная природа вещей, друг мой. Император никогда не любил нас, и прямо сейчас он готовит на Терре величайший и отвратительнейший в истории фарс. Он лгал нам, лгал прямо в лицо, лгал с самого начала! Мы для него всего лишь слепые орудия, цепные псы. Мы завоевали для него Галактику, своими руками возведя лжеца на пьедестал! Он лишь притворялся совершенным созданием, на деле же уступая нам во всем!

С силой толкнув его в грудь, Феррус отступил на шаг назад, его обычно грубая, красноватая физиономия побледнела от ужаса. Зная, что нельзя останавливаться ни на секунду, Фулгрим вновь закричал брату в лицо:

— Многие из Примархов уже прозрели и обратились на сторону Хоруса! Мы нанесем удар прежде, чем Император сумеет опомниться и понять, что его замыслы раскрыты! Воитель вернет Галактику тем, кто проливал кровь, отбивая её у ксеносов!

Ему хотелось смеяться во весь голос, слова сами собой ложились на язык, приятная дрожь, вызванная мыслью о том, какая буря чувств сейчас бушует в голове Мануса, едва не сбивала Феникса с ног. Воздух с трудом прорывался в грудь, стиснутую чудовищным волнением, и его собственные слова заглушались шумом крови, стучащей в висках, словно молоты в кузнях «Железного Кулака».

Манус стоял, склонив голову, но Фулгрим с сожалением понял, что ошеломление и страх его брата сменяются гневом.