Динка - Валентина Осеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В столовой все смолкло… Рабочие перестали есть и настороженно смотрели на пробиравшегося между столами жандармского офицера.
Степан был спокоен.
— Господин студент, прошу вас следовать за мной, — вежливо произнес офицер, останавливаясь около его столика, а добавил: — Вы арестованы.
Глава сорок первая
МЛАДШИЙ ТОВАРИЩ
Не останавливаясь и не переводя дыхания, Ленька перебежал на другую сторону улицы и, прижимая к себе раздутый карман пиджака, вышел через пустырь в ближайший переулок. Сердце его бешено колотилось, и в голове была одна только мысль — поскорее уйти подальше от столовки и скрыться куда-нибудь в надежное место со своей драгоценной ношей.
Минуя один за другим переулки, он вышел на длинную немощеную улицу, ведущую к пристани, и тут только вспомнил, что в судорожно зажатом кулаке его лежит бумажка, которую вытащил из своего обшлага Степан.
Сунув кулак в глубокий карман своих штанов, он положил эту бумажку на самое дно и, облегченно вздохнув, подумал:
«Хорошо, что я догадался спросить у Степана… Ведь он как раз с рабочими сидел. Значит, вынул одну из пачки и кому-нибудь подложить собирался. А потом второпях за обшлаг спрятал… — Мысли Леньки пошли ровнее, спокойнее. — Если Степана и арестуют, то обыщут и отпустят, Раз у человека ничего запрещенного нет, то за что его в тюрьму сажать?»
Ленька прошел еще одну длинную улицу. Впереди блестела и переливалась на солнце Волга, слышались параходные гудки…
Ходить по улицам с запрещенными бумажками Ленька боялся, сунуться с ними домой к Степану уж и совсем было опасно, и мальчик решил отвезти все на утес и, спрятав в укромном месте под камень, вернуться. Если Степан окажется дома, то Ленька еще раз съездит за бумажками, но ведь может быть, что у Степана сделают обыск… как тогда у дяди Коли… И кто знает, что найдут у него дома…
Ленька снова сильно забеспокоился и, оглядываясь по сторонам, побежал к пристани. На пароход пришлось купить билет, так как ехать с запрещенными бумажками без билета было опасно. Всю дорогу Ленька неотступно думал о Степане и чем больше думал, тем больше беспокоился. Степан назвал белоглазого сыщика Меркурием.
«Меркурий… предатель!» — с ненавистью сказал Степан, и Ленька вспомнил его рассказ о сыщике, который втерся в доверие к политическим, долгое время притворялся их товарищем, а потом выдал много людей, в том числе и Николая Пономаренко. Теперь он охотился за Степаном, а перед этим бродил под забором Арсеньевых и что-то высматривал на их даче. Конечно, каждый человек может подойти и послушать под забором стихи, но тогда почему так взволновался Костя?
Обуреваемый всеми этими мыслями, Ленька не заметил, как пароход подошел к пристани. Выскочив с первыми пассажирами, мальчик добрался до утеса и, перебросив доску, перешел через расселину.
Подняв на утесе самый большой камень, Ленька спрятал под него всю пачку бумаг, присоединив к ней и ту, последнюю, которую вытащил из своего обшлага Степан. Уходя, он тщательно замаскировал спрятанную на обрыве доску и, вспомнив про Динку, глубоко вздохнул:
«Кто знает, когда вернусь… Предупредить бы ее надо…»
Но терять время было нельзя.
«Надо прежде всего повидать Степана и успокоить его насчет бумажек… А если Степан арестован, то тогда…»
Ленька не знал, что тогда… Он все-таки надеялся, что Степан дома, и, не думая уже о Динке, помчался на пароход.
Попасть без билета на первый пароход ему не удалось. Пришлось целый час ждать на пристани. Ослабев от голода и пережитых волнений, Ленька машинально провожал глазами приехавших из города пассажиров. Неожиданно между ними показался Федька. Он шел, потряхивая пустой корзинкой и победоносно сдвинув на затылок старую кепку.
— Федька! — окликнул его Ленька. Он только сейчас вспомнил, что оставил товарища одного на базаре, не объяснив ему ничем своего исчезновения.
Федька удивленно вскинул белобрысые брови и, опасливо оглянувшись по сторонам, подошел к другу. — Удрал? — радостно улыбаясь, сказал он. — А я думал, поймали тебя.
— Кто поймал? — не понял Ленька.
— Да эти, ищейки-то полицейские. Их потом знаешь сколь еще подвалило… Штук пять прошло. Целую канитель развели, а словили только одного. Студента какого-то обшарпанного. Прокрался, что ли…
— Студента? В шинели? С черной кошелкой? — испуганно спросил Ленька.
— Ну да, в шинели. А кошелки я что-то не видел… — Федька пытливо посмотрел в лицо товарища и сочувственно вздохнул. — А ты что ж… Попадался, что ли, им когда… Чего испугался?
— Я не испугался. Просто так побежал. Не люблю полицейских, — хмурясь, ответил Ленька. Ему было страшно и больно за Степана, но спрашивать ни о чем не хотелось.
А Федька, молча переминаясь с ноги на ногу, стоял перед ним, и на белобрысом веснушчатом лице его выражались сомнение и грусть.
— Ты, слышь, Ленька… Если нехорошими делами занялся, это к добру не ведет. Один раз скрадешь да убежишь. А другой раз попадешься… Конечно, с голодухи это… Но только красть — последнее дело. Ворам тюрьма… — тихо закончил он.
Ленька повернул к нему лицо. Оно было светлое, грустное, серые глаза смотрели честно и прямо.
— Ничего сроду не крал я, Федя. И студент тот не крал. Чистые мы люди… А теперь ты скажи, что с рыбой сделал?
— Рыбу? Рыбу я всю продал. За это не беспокойся. И Митричу все сполна отдадим, и выручку пополам поделим! Вот бери! — Федька полез за кошельком.
Но Ленька остановил его:
— Мне не надо. Митричу отдай и себе возьми.
— Ну нет! Вместе ехали. Митричу я отдам, а тебе тоже вот, бери… По десять копеек нам вышло, да еще старик за продажу даст… Бери, Ленька!
Ленька нерешительно взял десять копеек.
— Ну ладно! — сказал он. — А за продажу от Митрича бери себе; я не торговал, я и не возьму.
К пристани подошел пароход, и товарищи расстались. Ленька ехал в город, расстроенный сообщением, что Степана все-таки повели…
«Может, еще где бумажку какую нашли у него? Или обыскать хотят в участке? На улице небось не обыскивают…»
Сойдя с парохода, мальчик бегом побежал по знакомым улицам, но, свернув в переулок, где жил Степан, он умерил шаг и дважды прошел по другой стороне, заглядывая на окно чердака. Но с улицы ничего не было видно, окно было закрыто, и на крыше, осторожно ступая по карнизу, мяукала голодная кошка. Ленька вошел во двор и направился прямо к черному провалу парадного входа. Дверь в нижней квартире была открыта настежь, из нее несло тяжелым духом старых сапог и затхлого помещения. На низенькой скамеечке перед верстаком сидел старик сапожник. Ленька уже не раз видел его, проходя к Степану, и, задержавшись у лестницы. Вежливо поздоровался.
— Ты куда? К Степану? — не отвечая на приветствие, живо спросил старик и поманил его пальцем, — Нету Степана… Полиция обыск у него сделала и увела.
— Совсем увели? — с замирающим сердцем спросил Ленька.
— Ну, как это узнаешь? При обыске ничего не нашли. Везде искали… Даже печку разворотили, а не нашли. Я нарочно вышел, как его вели. Думаю — может, сказать чего-нибудь человеку надо. И верно. Он еще с лестницы мне крикнул: «Скажи, говорит, Матвеич, что не по праву меня арестуют. Ничего у меня не нашли!» Так сам и сказал… — охотно рассказывал старик сапожник.
Ленька постоял около лестницы, держась за перила. Вспомнил осиротевшую Степанову кошку, вынул три копейки.
— Дедушка, там кошка Степана… заголодает теперь… Нате вот… Покормите ее, а я еще принесу денег как-нибудь…
— Прячь, прячь… Без тебя покормлю… — заверил сапожник и, суетливо вытирая руки о передник, вылез на двор. — Где она там?.. Кис, кис, кис!.. Ишь, бродит, хозяина кричит… Животная и та от полиции страдает…
Ленька вышел на улицу, чувствуя горькую опустошенность в сердце.
Второй раз в жизни терял он близкого человека. Но теперь уже Ленька не был девятилетним мальчиком, со слезами бродившим под стенами тюрьмы. Нет! Новый Ленька был старше; cуровый опыт жизни высушил его слезы вместе с горьким чувством потери другаподнял в его сердце бурю ненависти. И эта ненависть требовала действия.
Запахнув свой пиджак, Ленька зашагал к пристани. По дороге он купил на свои десять копеек пухлых румяных бубликов и, бережно рассовав их по карманам, поехал домой.
Глава сорок вторая
ЛЮБОВЬ И ДОЛГ
Ленька подошел к Динкиному забору, когда уже начало смеркаться. Динка ждала… Мальчик еще издали увидел в зеленых пролетах забора ее светлое платье и помахал ей рукой. Чувствуя себя виноватым, что опять явился так поздно, он с тревогой и нежностью глядел на свою подружку; ему хотелось развеселить ее, сказать ей ласковые, утешительные слова, но сам он после пережитых волнений, поездок на пароходе и беготни по городу был душевно и физически разбит. И Динка, чувствуя это, не откликалась на слова и улыбки.
