Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

— Я тебя не слышу! — загремел Вольд. Его щеки полиловели, из глаз покатились слезы.

Уквет закрыл лицо руками. Разъяренный дерзким обхождением с гостем его шатра, а также собственной растерянностью, заставившей его спорить и с теми и с другими, старик тяжело дышал и смотрел прямо на молодого человека, все еще прятавшего лицо.

— Я говорю! — наконец объявил Вольд голосом громким и звучным, как в молодости. — Я говорю! Вы слушаете! Вестники побегут по Береговому Пути, пока не встретят Откочевку. А за ними по два перехода позади — но только до рубежа нашего Предела — будут следовать воины, все мужчины, рожденные между серединой Весны и Летним Бесплодием. Если гааль идет ордой, наши воины отгонят его к горам, если же нет, они вернутся в Тевар.

Умаксуман радостно захохотал и крикнул:

— Старейший, ведешь нас ты и никто другой!

Вольд что-то проворчал, рыгнул и сел.

— Но воинов поведешь ты, — мрачно сказал он Умаксуману.

Агат прервал свое молчание и произнес обычным спокойным голосом.

— Мои люди могут послать триста пятьдесят воинов. Мы пойдем старым путем по берегу и соединимся с вашими воинами на рубеже Аскатевара.

Он встал и протянул руку. Вольд, сердясь, что его заставили принять решение, и все еще не оправившись после своей вспышки, словно не заметил ее, но Умаксуман стремительно вскочил и прижал ладонь к ладони дальнерожденного. На миг они замерли в отблесках очага, точно ночь и день: Агат — темный, сумрачный, угрюмый и Умаксуман — светлокожий, ясноглазый, радостный.

Решение было принято, и Вольд знал, что сумеет навязать его всем Старейшинам. Но кроме того, он знал, что больше ему уже не придется принимать решений. Послать их на войну он мог, но Умаксуман вернется вождем воинов, а потому — самым влиятельным человеком среди Людей Аскатевара. Приказ Вольда был его отречением от власти. Умаксуман станет молодым вождем. Он будет замыкать круг на Перестуке Камней, он поведет Зимой охотников, он возглавит набеги Весной и великое кочевье в долгие дни Лета. Его Год только начинается…

— Идите все! — проворчал Вольд. — Пусть люди завтра соберутся на Перестук Камней. Умаксуман. И скажи шаману, чтобы он пригнал ханну, но только жирную, с хорошей кровью!

Агату он не сказал не слова. И они ушли — сильные молодые люди. А он сидел у очага, скорчившись, поджав под себя плохо гнущиеся ноги, и глядел в желтое пламя, словно хотел обрести в нем утраченный блеск солнца, невозвратимое тепло Лета.

5

Дальнерожденный вышел из шатра Умаксумана и остановился, продолжая разговаривать с молодым вождем. Оба смотрели на север и щурились, потому что седой ветер обжигал глаза холодом. Агат протянул руку вперед, словно говорил о горах, и порыв ветра донес два-три слова до Ролери, которая стояла, глядя на дорогу, ведущую к городским воротам. От его голоса она вздрогнула, и по ее жилам пробежала волна страха и тьмы, принеся воспоминание о том, как этот голос говорил в ее мыслях, внутри ее, и звал, чтобы она пришла к нему.

И тут же, точно искаженное эхо, в ее памяти прозвучали злые слова, резкие, как пощечина, когда на лесной тропе он крикнул, чтобы она уходила, когда он прогнал ее от себя.

Она опустила на землю корзины, которые оттягивали ей руки. В этот день они перебирались из алых шатров, в которых прошло ее кочевое детство, под крутые деревянные крыши, в тесноту подземных комнат, переходов и кладовых Зимнего Города, и все ее родные и двоюродные сестры, тетки, племянницы, возбужденно перекликаясь, хлопотливо сновали между шатрами и воротами, нагруженные связками мехов, ларцами, мешками из шкур, корзинами, горшками. Она оставила свои корзины у дороги и пошла к лесу.

— Ролери! Ро-о-олери! — доносились сзади пронзительные голоса, которые вечно звали, наставляли, бранили ее, ни на мгновение не стихая у нее за спиной. Она ни разу не оглянулась и продолжала идти вперед, а очутившись под защитой леса, побежала — и замедлила шаг, только когда все звуки затихли вдали, пропали в полной вздохов и шорохов тишине среди деревьев, стонущих под ветром, и о стоянке людей напоминал лишь легкий горьковатый запах древесного дыма, который доносился и сюда.

Теперь тропа во многих местах была загромождена рухнувшими деревьями, и ей приходилось перебираться через них или проползать под ними, а сухие сучья рвали ее одежду, цеплялись за капюшон. Ходить по лесу при таком ветре было небезопасно — вот и сейчас где-то выше по склону раздался приглушенный расстоянием треск. Еще один ствол не выдержал напора ветра. Но ей было все равно. Сейчас она могла бы вновь спуститься на эти серые пески, чтобы спокойно, совсем спокойно ждать, когда на нее обрушится пенящаяся стена воды в четыре человеческих роста… Она остановилась с той же внезапностью, с какой побежала, и замерла на окутанной сумраком тропе.

Дул ветер, стихал, начинал дуть с новой силой. Мутные мглистые тучи неслись так низко, что почти задевали густое сплетение сухих обнаженных ветвей над головой девушки. Тут уже наступил вечер. Ее гнев угас, сменился растерянностью, и она стояла в боязливом оцепенении, сутулясь от ветра. Что-то белое мелькнуло прямо перед ней, и она вскрикнула, но не шевельнулась. Вновь мелькнула белая молния и вдруг застыла над ней на кривом суку — не то огромная птица, не то зверь с крыльями, совершенно белый и сверху и снизу, с короткими острыми крючковатыми губами, которые то смыкались, то размыкались, с неподвижными серебряными глазами. Вцепившись в сук четырьмя широкими когтями, неведомая тварь неподвижно глядела на нее вниз, а она неподвижно глядела вверх. Серебряные глаза смотрели не мигая. Внезапно развернулись огромные крылья в рост человека и захлопали, ломая ветки вокруг. Тварь била белыми крыльями и пронзительно кричала, а потом взмыла вверх навстречу ветру и тяжело полетела среди сухих древесных вершин под клубящимися тучами.

— Снеговей, — сказал Агат, остановившись на тропе позади нее. — По поверью они приносят снежные бури.

Огромное серебряное чудище так напугало ее, что она утратила способность думать. На миг она ослепла от слез, всегда сопровождающих любое сильное душевное движение у людей этой планеты. Она собиралась встретить дальнерожденного здесь в лесу и осыпать его насмешками, уничтожить презрением: ведь она заметила, что под маской небрежного высокомерия он был глубоко уязвлен, когда люди в Теваре смеялись над ним и ставили его на место так, как он того заслуживал — лжечеловек, низшее существо. Но белый жуткий снеговей нагнал на нее такой страх, что она закричала, глядя на дальнерожденного в упор, как мгновение назад смотрела на крылатое чудище: