Собрание сочинений. Том 1 - Петр Павленко

Бой приближался.

Он покачал головой.

— Давай приказа, — повторил он Зверичеву, опять садясь на лавку.

— Вот теперь ты и поговори насчет нейтралитета, — вздохнул Луза, взглядывая искоса на инженера.

Зверичев молча ходил по комнате.

На дворе опять завозились, и какой-то китайский голос визгливо прокричал длинное русское ругательство.

Партизаны рванулись к дверям, но Луза опередил их. Кто-то скакал по двору на коне.

— Тихо поделай, Тарасюка, — услыхал Луза голос самого Ван Сюн-тина.

— А, чорт огородный, и ты здесь? Шляешься, дерьмо, по ночам.

— Но-но-но, — обидчиво ответил Ван Сюн-тин. — Я тебе не торгсин приходи, я дело приходи.

Он оттолкнул Лузу, повернулся к входящему Тарасюку и закричал на него, топая ногами.

— Японцы третий день теснили отряд командира Ю, обрезали уши раненым и убитым, насиловали женщин и жгли фанзы. Партизаны дрались жестоко, но испытывали нужду в патронах.

— Здоровую ты нам бузу затеваешь, — сказал Тарасюк.

— Патроны давай! — кричал Ван Сюн-тин. — Такая слова писал: соединитесь, соединитесь, бедный человек — все умеете, а нам патрона нада — давай патрона! — и он беспощадно ругался с украинским акцентом.

— Забирай своих корешков и уходи, будто тебя и не было. Топай назад!

— С ума ты сошел, Степка! — крикнул Луза. — Это ж люди, сукин сын, это ж живые люди, наши ребята!

— В плен их лучше возьмите, — сказала из-за ширмы Надежда. — Ван Сюн-тин, родной, зови всех на нашу сторону, будете жить у нас…

— Такие слова писала — соединитесь, бедный человек, а?.. — теперь уже совсем не стесняясь и царапая грудь, орал Ван Сюн-тин.

— Ах, душа из тебя вон! — Луза отвернулся, махнул рукой и вышел в сени.

Зверичев молча глядел на происходящее, прислонясь к печке.

— Или я тебя заберу, или возвращайся назад сей момент, — сказал Тарасюк. — И так незаконно действую, — взглянул он на Зверичева.

Ван Сюн-тин что-то сказал своим партизанам. Те щелкнули языками и пошли вон из хаты.

— Сердись, народ, — пояснил Ван Сюн-тин и подал всем по очереди свою узкую грязную руку. — Живи много, Васика. Живи много, Надя. Живи много, начальник. Сегодня наша кончинка.

Луза рванул рубаху у ворота и разорвал до пупка.

— К господней матери! — промычал он. — Уйду, сил нет!..

— Хватит! Тебя еще недоставало, — тихо заметил Зверичев.

— Нервов не имею так жить.

— Хватит! — повторил Зверичев. — Никто тебе не железо.

— Уйду партизанить, уйду! Жить не в силах…

Надежда взглянула в окно и шепнула:

— Погодите кричать. Слушайте.

— Что такое?

За рекой, на сопках, тонко и зло запевали партизаны. Пело много людей.

— Начали, — шепнула Надежда. — Дай им бог пробиться.

Луза выскочил к сторожевой вышке.

— Подыми красный флаг! Пусть! — крикнул он и, не остерегаясь пуль, уже посвистывавших над крышами, бросился к берегу.

Зверичев удержал его.

Вместе они прошли несколько шагов и остановились у пограничного кустарника. Ночь быстро уходила, светлело. Бой приближался.

Вполголоса охая, хозяйки выгоняли за сопку скотину из плетневых ивовых закут и уносили верещавших детей.

За рекой улицы китайского городка были пусты. Изредка ковыляла женщина в синих штанах, с ребенком на спине, да проползал раненый, стучась в двери безмолвных фанз.

— Возьмут меня теперь за машинку! — весело крикнул Тарасюк, подымая коня с места в галоп. — Готовьтесь гостей принимать! — и поскакал к заставе.

Гости появились к обеду. Пулеметы японцев гнали их быстро. Первыми перешли реку женщины, с тюками одеял и ребятами за спиной. Некоторые из них несли по пяти и больше ружей. Но мужчины держались до темноты. Луза велел топить баню и печь на пару пампушки с луком. Когда стемнело, партизаны отправили на нашу сторону первых раненых.

Пограничники торжественно отбирали ржавые ружья Гро, Мурата и Мартини, заряжавшиеся с дула, и сбрасывали их в кучу вместе с ножами, косами, пиками и ручными бомбами в консервных банках.

Пока шла сдача первой партии, человек семьдесят вместе с командиром Ю Шанем рыли окопы на том берегу и покрикивали, чтоб наши поторопились с приемкой.

Маленький китаец, с ног до головы забинтованный, внимательно следил за движением его людей на колхозной площади. Это и был знаменитый Ю Шань.

Луза шнырял между ранеными, ища Ван Сюн-тина. Было уже совсем темно, он должен был пригибаться к земле, чтобы разглядеть лица.

— Эй, Васика!

Ван Сюн-тина вынесли на одеяле из пожарного сарая, где при свете свечи лекпом накладывал повязки и делал срочные операции. Головастый мальчишка нес деревянное блюдо, на котором лежала, судорожно распялив пальцы, знакомая коричневая рука.

— Эй, Васика, — сказал огородник, гримасничая от боли и делая вид, что это не его боль. — Кончала огорода, исделать капуста теперь не могла.

Он, не глядя, кивнул на отрезанную руку.

Луза припал к носилкам.

— Ах, Вансюнтинка, шибко рад, что живой, — и без стыда прижимался к неровной бритой голове огородника. — Будет тебе огород, ну тебя к чорту! Свой отдам, — говорил он плача.

Потом он пошел и зарыл руку в могилу пяти и карандашом написал на обелиске:

«Здесь также покоится боевая рука огородника Ван Сюн-тина».

Он долго затем стоял у могилы, глядя на маньчжурскую сторону. За рекой оставалось еще человек двадцать, а с колхозного двора в район трогались первые подводы с детьми, женщинами и тяжелоранеными.

В пожарном сарае, где только что перевязывали раненых, накрыли стол человек на тридцать.

Было уже темно, густой туман крался по реке с минуты на минуту могли явиться последние гости с Ю Шанем. Запах пирожков с луком гулял над колхозом.

— Идут?

— Не слыхать. Стой-ка… Нет, не слыхать.

Районные власти курили и перешептывались. Луза на животе лежал в кустах, у реки, вместе с пограничным патрулем. В зарубежном городке шумели автомобили, кричали «банзай» японские роты, и странный долгий шорох стоял в камышах.

— Идут?

Луза влетел в сарай, крикнул: «Идут!» — и расстегнул ворот, готовясь к речи. Но все было тихо.

Вдруг раздались быстрые шаги нескольких человек, чья-то рука рванула дверь, и на пороге сарая вырос Ю, маленький, ловкий, с кровавым рубцом через весь лоб.

За ним стояли Кривенко и Туляков, сторожа у брода.

— Больше никого не осталось, — шепнул Туляков. — Сначала пятеро шли, трое упало. Ю поднял четвертого на спину, потом, видим, положил в траву, один пополз.

Ю взглянул на стол, накрытый на тридцать персон, и коснулся окровавленной рукой тарелок, блюд с пампушками, пивных бутылок и кусков вареной свинины.

— Встречайте гостей, — сказал он, ударив рукой по столу. — Я один.

Все молчали. Луза тер волосатую грудь.

— Налейте все стаканы, — сказал Ю. — Встречайте гостей. Положите пампушки на каждую тарелку и по куску свинины. Пусть гости пьют и едят. Эй! — крикнул он тонким, отчаянным голосом. — Налейте всем!

Кривенко откупорил пиво и разлил по стаканам. Туляков дрожащими руками разложил на тарелки мясо и пирожки.

— Луза, что не говоришь привет своим гостям? — закричал Ю по-китайски и, шатаясь, поднял стакан.

— Я, Ю Шань, командир Голодных братьев, принося в дар пиво и хлеб, чествую память всех вас, павших в бою, — заговорил он тонким голосом и поглядел высоко вверх, на темные стропила сарая. — Я делаю это в ночь вашей смерти. Триста дней и ночей вы боролись и изнемогали от огня, меча и болезней. Я, Ю Шань, ваш командир, дал вместе с вами клятву победить или найти смерть. Я удостоился получить жизнь и видеть победу, но я не могу приписать всю заслугу себе. С вами, души умерших, которые помогли совершить этот подвиг, я хочу разделить славу. Нам выбрали для праздника место, окруженное холмами, свидетелями вашей славы и гибели. Нам приготовили пышный стол. Я призываю ваши души принять угощение и насладиться вашей долей славы в общей победе…

Стояла безмолвная тишина, пока говорил Ю Шань. Не слышно было ни шопота, ни даже движений. Воображение рисовало сотни партизанских душ, пробирающихся сквозь ночь и туман в пожарный сарай глухого колхоза, чтобы присоединиться к толпе погибших в прежних битвах, чтобы рассказать о подвигах и получить свою долю славы.

— Я, Ю Шань, командир ваш, остался один. Но я кликну клич и вызову новые сотни бойцов, и буду драться, пока не погибну. И слово вам даю, души героев: не будет расти там трава, где я ступлю ногой! Я раскину пожары по земле, и японцы устанут рыть могилы для убитых, и звери станут жрать их, не боясь помехи. Мы победим. Эй, пейте пиво! Эй, угощайтесь! Пусть идет праздник! Эй!