Неукротимая герцогиня - Жюли Галан

Франсуаза привела даже шевалье Филиппа. Тот, впрочем, без малейшего стеснения раскланялся перед Жанной, сравнил ее с амазонкой и вообще проявил полное равнодушие и пренебрежение к судьбе наказанного друга, шевалье Жана.

Болдуин не обманул ничьих ожиданий и, как глухарь на току, самозабвенно рассыпал перед ехидно переглядывающимися слушателями алмазы своего красноречия.

Разговор начала баронесса де Круа, после смерти герцога считавшая Жанну чуть ли не родственницей.

– Дорогой господин Дюбуа, а вы не боитесь иметь дело с колдунами? Ведь они могут заколдовать кого угодно!

– Нет, госпожа баронесса, – снисходительно улыбнулся Болдуин. – Как только чародеи попадают к нам в руки, дьявол отступается от них и они становятся кроткими, как телята. Ну и конечно же мы принимаем меры безопасности.

– Какие? – в меру округлила глаза баронесса.

– Главное, это не позволить арестанту взять что-либо с собой из дома, любая вещь может быть амулетом. И обязательно нужно первым увидеть колдунью, прежде чем она бросит на тебя взгляд, – тогда она не сможет воспользоваться своими чарами.

Порхая серебряной вилочкой над салатом, Франсуаза вскользь заметила:

– А я слышала, господин Дюбуа, что некоторые отцы церкви не верят в колдовство.

– Всякого, кто не верит в колдовство и чародейство, святой отец объявил еретиком! – отрезал Болдуин.

– А почему же, несмотря на усиленную борьбу ваших братьев по ордену с этим злом, оно все больше ширится и процветает? – насмешливо спросил шевалье Филипп, поправляя роскошный пояс.

– А потому, что нет числа козням Сатаны и многие души, горящие греховными желаниями, прельстившись его посулами, встают в ряды нечестивого воинства, и имя им – легион! Как же не радоваться врагу человеческому, если некоторые человеки больше думают о красе одежд, нежели о спасении души?!

Воинственный вид монашка говорил, что он считает свою сутану более ценной в этом мире, чем все придворные наряды собравшихся щеголей. От его страстных слов «некоторые человеки» многие, особенно дамы, заметно смутились.

– Когда пастырь пасет свое кроткое стадо на зеленых лугах, злые волки, затаившись в оврагах, готовы разорвать агнцев на части. Но верные пастушеские псы вступают в бой с серыми хищниками и, самоотверженно охраняя стадо, дают ему возможность мирно пастись на тучных угодьях в достатке и сытости. Так и пастыри духовные хранят свои стада Божьих душ с помощью нас, псов господних, и нет ноши почетней этой! – перешел на язык образов Болдуин.

– Святые слова, святые слова! – лицемерно подхватил шевалье Филипп, – Но скажите мне брат Болдуин, слышали ли вы об аррасском деле? Лет этак тридцать назад оно было. Я упомянул о нем, потому что немного в курсе тех событий.

– Очень мало. – насторожился монах.

– Я вам расскажу. Я знаю об аррасском деле, потому что тогда пострадал мой родственник по материнской линии господин Пайен де Бофор. Ему тогда было семьдесят лет и его в числе прочих знатных и богатых людей города обвинили в колдовстве. Его – человека, который на собственные деньги основал три монастыря и среди нашей довольно легкомысленной родни отличался особым благочестием и глубиной веры!

– Дьявол могущ и умеет совратить даже благочестивые души… – спокойно сказал Болдуин.

– Возможно… Но вслед за де Бофором арестовали почти весь городской магистрат. Жизнь в городе замерла: горожане боялись и носа высунуть. Аррас объезжали стороной как зачумленный! И все эти страсти свалились на город благодаря показаниям одной распутной девки и одного аббата, стукнутого еще в детстве по голове. Чтобы скончаться в своей постели, дядюшке Бофору пришлось отдать все свое состояние. Поубавились денежки и в кошельках остальных. Так может, все их преступление было только в их богатстве? – Шевалье Филипп поигрывал столовым ножичком и, нехорошо усмехаясь, смотрел на монаха.

– Не нам судить деяния Господа и слуг его! И пусть пострадают десять невинных, но не уйдет от кары один виноватый, ибо от рождения страдание – удел наш земной! – пошел пятнами Болдуин, с ненавистью глядя на шевалье.

Тот бросил ножичек на скатерть и небрежно заметил:

– Конечно, конечно, но дядюшка заплатил восемь тысяч ливров штрафа и четыре тысячи ливров персонально герцогу Филиппу Доброму, который внимательно следил за ходом этого процесса. А процесс вышел, кстати, преинтереснейший! Дело вели инквизитор брат Жан и юрист Жак Дюбуа – я это знаю, потому что с детства питаю слабость к запоминанию имен и фамилий. Многие заключенные добровольно признали свою вину, но потом случился небольшой конфуз: когда грешников приговорили к смертной казни, они в один голос кричали, что вышеупомянутые господа обещали им полное прощение в обмен на признание вины. Их, разумеется, сожгли… Господин юрист не приходится вам родственником?

Болдуин Дюбуа резко встал и, с грохотом отодвинув кресло, звенящим голосом сказал:

– Госпожа Жанна, я прощаю этого человека, потому что он не ведает, кто сейчас говорит его устами, но я покидаю ваш дом, ибо в моем лице оскорбляют Святую Инквизицию!

Гости оцепенело замерли.

Жанна, испуганно моргая, хотела что-то сказать, но монашек уже развернулся и с каменным лицом пошел к выходу.

Шевалье Филипп улыбнулся дамам, опять взял ножичек и, спиралью срезая кожуру с груши, заметил в пространство:

– Не всем правда по вкусу.

Болдуин никак на это не отреагировал и исчез за дверью.

После такого скандала разговор как-то не клеился, и гости быстро разъехались.

От переживаний у Жанны разболелась голова. Выпроводив последними Франсуазу и шевалье Филиппа (мысленно желая ему шлепнуться по дороге в грязь с головой), она поднялась к себе в спальню и села в кресло у горящего камина.

Жаккетта осторожно разбирала ее прическу, вынимая шпильки и гребни, а затем принялась легонько массировать голову, прогоняя боль.

«Ну вот, все насмарку! – думала Жанна, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза. – Про баронессу узнать не удалось, два придурка именно здесь сцепились насмерть. Вот подлец этот Филипп! Нашел место, где правду-матку резать! Такое застолье испортил, свинья! Что он, что Жан – одного поля ягоды. Поэтому и дружки! Надо к нему на пирушку попасть и тоже какую-нибудь гадость сделать! А и к лучшему все? Теперь оскорбленный Болдуин не будет хоть своими визитами тоску наводить.»

Из зала пришла Аньес и принесла забытую кем-то книгу.

– А-а. Это миссал[29] господина Дюбуа! – глянув на нее, сказала Жанна. – Жаккетта, отнеси ему завтра!

Угли потрескивали, рождая волну тепла. Боль прошла, и Жанна задремала прямо в кресле. Ей очень не хотелось ложиться в пустую кровать. Так и представилось, что появляется Марин, берет ее на руки, относит на постель, и ночь отступает.