Мир приключений 1963 - Алексей Бобровников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грант навсегда запомнил этот день. Он ничуть не волновался, он точно знал, что наступила минута великого перелома в его жизни.
Обычно, разглядывая рисунки, взрослые спрашивали: «Сколько лет мальчику?» — и восхищенно закатывали глаза, цокали языком.
Художник тоже спросил:
— Сколько тебе лет?
Зная все, что должно вслед за этим произойти, Грант скромно потупился:
— Мне четырнадцать…
Он понимал, как нужно вести себя в этом доме. Старый художник раскрыл дверцу глубокого шкафа, вытащил стопку тетрадей для рисования.
— Вот это все рисунки четырнадцатилетних. Посмотри-ка!
Грант терпеливо перелистал несколько тетрадей. Какое ему до них дело!
— Тут работы моих учеников. Все они, как видишь, способные ребята. Три десятка тетрадей. Кто из них, из этих четырнадцатилетних, станет художником? Может, никто. В лучшем случае — один, два. А кто оставит хоть маленький след в памяти людей? Этого я предсказать не берусь. Но запомниться людям может только тот, кто увидит мир иначе, чем все другие.
Грант вежливо ждал, когда старик заговорит о его рисунках.
— Ну вот, молодой человек, твоя тетрадь… — Художник еще раз неторопливо полистал страницы. — Что могу тебе сказать? Неплохо. В общем, приблизительно так же, как у всех других способных ребят твоего возраста…
Потом художник пригласил мать пить черный кофе. А Грант убежал. Разве мог он оставаться еще хоть минуту в этом доме? Долго, долго он не хотел простить матери, что ела лила кофе с человеком, который обидел ее сына.
Мать не стала его успокаивать.
— Я ведь примерно знала, что тебе скажут. Только считала, сынок, что тебе полезно все это услышать самому.
Она всегда понимала, что для него хорошо и что плохо, где надо ему дать ход, а где немного попридержать. И знала о нем все: и то, что он делал в открытую, и то, о чем умалчивал. Это он понял много лет спустя, когда танком начал посещать аэроклуб в Ереване. Думая, что об этом никто не знает и что семья будет против, он решил исподволь и скрытно готовить себя к профессии летчика. Наконец-то он нашел свое настоящее призвание! Летать, летать — вот это дело как раз для него! Каждый глоток воздуха в километре над землей был счастьем.
Он все еще раздумывал, как помягче сообщить домашним о своем выборе, а мать сказала:
— Все знаю, сынок. Хочешь летать — летай. Теперь уж вижу, что это у тебя серьезно.
Но рисовать он все-таки не бросил, нет! И, если после очередного полета его спрашивали, хорошо ли выглядит озеро Севан сверху и не страшно ли на четырехкилометровой высоте проплывать над зубчатыми заснеженными горными вершинами, он брал карандаш и отвечал:
— Сверху это выглядит примерно вот так…
И рисовал горную цепь или синее озеро. Словами ему было бы труднее все это выразить.
И всегда ему хотелось создать что-нибудь такое, что не стыдно было бы показать старому художнику. Ну, вот «Падающий камень» — это он и покажет старику. В рисунке что-то есть, это он точно знает. Но сам он в этот дом не пойдет пи за что. Пусть к художнику отправится кто-нибудь из приятелей и выдаст этот этюд за свой. Старик, конечно, пожует губами и скажет, что рисунок слабоват и ощущение цвета произвольное. Но, может быть, он еще добавит: «А все-таки есть у автора свой взгляд на мир!»
Художником Грант быть не хочет, вообще никем другим ему быть невозможно — только летчиком. Но эти слова старика ему нужны. Пусть скажет: «Этот человек видит мир по-своему…»
Ну, на сегодня довольно! Грант закрыл альбом. Вообще рисунок можно считать законченным.
В первый раз он пришел сюда с группой товарищей летчиков. Все рослые ребята, богатыри, а он среди них самый маленький. Это была прогулка, вроде пикника. На этом самом камне разложили закуски. Жарили шашлык. Над обрывом росло дерево — косо свесилось в пропасть, будто вот-вот рухнет, только корни его еще судорожно цеплялись за землю. Ребята разошлись волею, расшалились, стали прыгать с камня, чтобы достать листочек. Им приходилось быть начеку — не рассчитаешь движения к сорвешься с кручи. Все же каждый ухватил по листочку. Грант прыгать отказался:
— Чудовищная глупость, ребята! Чистый идиотизм! Рисковать жизнью из-за бессмысленной чепухи…
Но, когда друзья ушли, он, оставшись один (надо было собрать шампуры, на которых жарился шашлык), тоже попробовал подпрыгнуть и сорвать листок. Прыгал он хорошо, и все-таки ничего у него не получилось — не хватило роста.
Сейчас, закончив работу и сложив в ящик краски и карандаши, он опять попытался схватить и пригнуть ветку. Теперь уж он не уйдет, пока не добьется своего. Камень раскачивался, хрусткий песок сыпался из-под башмаков. И каждый раз, взлетая кверху, он видел под собой бездну и клокочущую далеко внизу речку и ощущал секунду щемящего веселого ужаса и счастье, когда ноги, пружиня, снова опускались на твердую землю. «Для чего ты это делаешь, идиот? — спросил он себя. — Брось сейчас же, пока не сломал шею!» И в эту секунду пальцы его ухватили листок, и он, тяжело дыша, присел на камень.
Насмешливый женский голос прозвучал где-то совсем близко:
— Безумству храбрых поем мы песню…
В кустах стояла девушка, прижав к груди книгу.
Грант торопливо скомкал листок и попытался незаметно положить его позади себя на камень, как будто все дело было только в том, чтобы избавиться от этой улики.
— Зачем же выбрасывать то, что досталось вам с таким трудом?
Если бы она не показалась ему такой хорошенькой, Грант быстро нашел бы ответ. Но она была очень уж хороша. И он смотрел на нее, тщетно стараясь, чтоб его лицо не выражало восхищения. Какое удивительное сочетание черного и белого! Черные, черные волосы — таких он еще ни у кого не видел. Черные в синь. И еще — черные большие ласковые глаза. И белое, необычно белое лицо. И белые нежные руки. Как же это их не обожгло свирепое августовское солнце!
Пересиливая себя, он сурово сказал:
— А лучше бы вам, знаете, не подсматривать…
Девушка засмеялась:
— Человек идет к своему собственному камню, чтобы в уединении почитать книжку, а его упрекают будто он подсматривает!
— Почему это ваш камень?
Он был рад, что она не заговаривает больше о его нелепых прыжках и об этом дурацком листочке, который валялся теперь на земле.
— Почему? А вот смотрите, — носком узкой красной туфельки она постучала по камню, — я здесь даже расписалась в прошлое воскресенье.
Грант наклонился и прочитал: «Этот камень отныне принадлежит Эмме Григорян, и больше никому».
— Это вы, что ли, Эмма Григорян?
— Поздравляю, — серьезно сказала девушка. — Вы чрезвычайно сообразительны.
