Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Альберт Рис Вильямс

Потом, пристально глядя на нас слегка скептическим, проницательным, но веселым взглядом, который очень напоминал взгляд русского крестьянина, за что Радек наградил его прозвищем – «коварный хитрый мужик», Ленин спросил, как идет наша работа в бюро пропаганды. Мы с Ридом были оба удивлены, что он знал о том, что мы работаем в здании Министерства иностранных дел.

– Вы должны печатать свою пропаганду и на английском языке, а не только на немецком, – посоветовал он. – Тогда солдаты, читающие на немецком, увидят, что листовки попадают и на английский фронт.

Вернувшись на галерею прессы, мы с Ридом сделались объектами завистливых и даже враждебных взглядов, и нас осадили, задавая вопросы сразу на нескольких языках. Ну, давайте, расскажите нам, какова сейчас будет стратегия? Что он вам рассказал? Даже Рэнсом выглядел скептично, когда мы настаивали на том, что Ленин ничего не сказал об Учредительном собрании.

– Тогда какого дьявола он вам объяснял?

– Просто говорил, как изучать русский язык, – робко ответил я.

– Правда? Глава русской республики берет на себя заботу помочь вам с русским? Хорошенькое дело!

Когда голоса были подсчитаны, оказалось, что Чернов получил 244 голоса против 151 – Спиридоновой. Одна речь за другой разоблачала большевиков. К этому времени многие рабочие с фабрик, матросы и солдаты начали забираться на ящики, заполняя пустые места за избранными почетными гостями, балансируя на перилах и выкрикивая: «Долой! Долой!»

Затем поднялся Церетели, министр почт и телеграфа в старом коалиционном правительстве. Его не было видно на публике с Совета республики. Как и Терещенко, он в какой-то степени очаровывал наших дам-репортеров, и я слышал, как Луиза Брайант давала короткие характеристики по мере того, как одна за другой катились его круглые фразы.

– У него такой величественный вид, – произнесла Луиза.

– И у тебя будет такой же вид, если будешь держать высоко голову, – сказал Рид.

Солдаты за нашей спиной уже что-то бормотали.

– Вы предлагаете нам то же старье, встаете на одну сторону с буржуазией, – заметил один из них.

И в конце комнаты чей-то голос выкрикнул:

– Да, вы сейчас работаете с кадетами!

Кадеты, которых сейчас собирались арестовать, убрались, однако недовольный был прав, они поддерживали Учредительное собрание. Оставалась одна надежда, что все посольства, умеренные социалисты, кадеты и даже монархисты останутся верными друг другу. Призрачная надежда.

Когда большевики потребовали, чтобы собрание проголосовало за их предложения сначала в поддержку Советов, затем по декрету о мире, распределению земли и рабочему контролю над промышленностью, большинство проголосовало сначала за декрет о мире, потом за землю и, наконец, за вопрос о «федеративной республике». Большевики попросили время на совещание. Им дали полчаса. Было уже полночь, и было очевидно, что должно произойти.

Во время перерыва, который растянулся на два часа, я вышел в вестибюль и снова увидел Коллонтай и неустрашимого Дыбенко рядом с нею. Теперь морской комиссар и ответственный за оборону Таврического дворца выглядел немного усталым, словно это поручение, защита дворца, со всем этим военным снаряжением, от делегатов с их бутербродами и свечками, было выше его умения.

Красивая и культурная Коллонтай, вдова царского офицера, была одним из наших любимых комиссаров. Ее друзья – члены большевистского Центрального комитета сочли, что она вела себя совершенно неподобающе, исчезнув вместе с Дыбенко вскоре после свершения революции. Как выяснилось, они наслаждались идиллией в Крыму, за что их обоих хотели исключить из рядов партии, но вмешался Ленин. Он сказал комитету, что будет иметь дело с теми, кто обидит их, вызвал Коллонтай и Дыбенко, сказал им, что они прощены за то, что без разрешения оставили свой пост, и сказал, что если бы это было в его власти, то он приговорил бы их к пяти годам совместной жизни. Так нам рассказал Яков Петере.

Итак, подумал я, увидев, как Дыбенко выхаживает вслед за Коллонтай, по крайней мере, кажется, будто они уже отбывают этот приговор. Я уверен, что Ленину нравилось ставить в тупик сплетников из Центрального комитета. Он ненавидел сплетни. В изгнании он придерживался принципа никогда не вмешиваться в личную жизнь своих товарищей.

Историю об остальной части собрания пересказывали множество раз, об отрицательных голосах против предложений большевиков, об уходе большевиков, тщетной попытке Спиридоновой добиться хотя бы согласия по мирной платформе, предложенной советским правительством, об уходе Спиридоновой, а вслед за ней зал покинули все левые эсеры. Чернов, ранее представлявший программу правых эсеров, которая должна была заменить Учредительное собрание на советскую власть, теперь начал зачитывать предложения правых эсеров о земле, но, прежде чем дискуссия зашла немного дальше начала, кронштадтский матрос по имени Железняк прошагал вниз, к президиуму по одному из проходов и объявил, что сейчас собрание должно разойтись по домам, поскольку «караул устал».

Некоторые гвардейцы прикрепили штыки. Чернов спросил, по чьему указанию матрос осмелился потребовать, чтобы собрание разошлось.

– Комиссара Дыбенко.

Гвардейцы зевали. Члены собрания оставались на местах, а матросы все так же держали штыки на изготовку. Чернов принялся зачитывать очередной декрет.

Это было уже слишком.

– К чему ждать? – завопили матросы. – Надо всех их арестовать!

– Убейте контрреволюционера Чернова! – прозвучал другой голос.

Делегаты, пытаясь собрать все достоинство, которое у них еще было, попытались выйти наружу. Кто-то из большевиков, остававшихся во дворце, окружил Чернова и вывел его на улицу. Уходя, он крикнул, обращаясь к галерее прессы:

– Вы можете сказать Америке, что мы не признаем этот разгон. Учредительное собрание будет снова созвано!

Однако оно больше не было созвано. Утром Учредительное собрание разогнали. Джон вбил себе в голову, что он должен выйти на патрульную службу с красногвардейцами перед зданием Министерства иностранных дел. Это было весьма глупо, ибо депутаты Учредительного собрания, которые в утренние часы разошлись из Таврического дворца, не имели в своем распоряжении вооруженной силы и не представляли собой ничего, кроме гибнущей кучки социалистов, которая к тому же проиграла. Это было справедливо для Джона, поскольку давало ему шанс выплеснуть свою ярость из-за того, что посольство начало слежку за его женой. Филеры, что иногда преследовали Рида после его приезда в сентябре, лишь слегка раздражали его, и он отмахивался от них, как от мошек. Но когда за Луизой Брайант тащился хвост, это огорчало ее и расстраивало Джона.