Турист - Олен Стейнхауэр

Фицхью кивнул.

— Следовательно, вы никогда с ним не встречались.

— Конечно не встречались. А что такое?

— Тогда как понимать вот это?

Симмонс позволила ему самому открыть конверт. Он достал три большие фотографии. Китайский ресторан. Снимок сделан широкоугольным фотоаппаратом, направленным на столик у задней стены зала.

— Подождите… минуточку…

— По-моему, вы с Угримовым очень даже хорошо друг друга знаете.

В глазах помутилось — он вспомнил прошлый вечер, незнакомца, принявшего его за кого-то еще. Фицхью моргнул.

— Кто дал вам это?

— Не важно.

— Как это не важно! — Он сорвался на крик. — Вы что, не понимаете? Меня подставили! Снимок сделан прошлым вечером! Этот человек, он обознался, принял меня за другого… сам так сказал. Да, протянул руку, потому что решил, будто я… — Он напряг память. — Вспомнил! Бернар! Этот человек принял меня за какого-то Бернара!

— Есть другие, сделанные в прошлом году в Женеве.

Ее спокойный тон только подчеркивал его истеричный.

И только тогда до него дошло. Это все она. С самого начала — она. Джанет Симмонс и Министерство национальной безопасности нацелились на него. Почему — Фицхью не знал. Может быть, в отместку за Сэла. Все это — ее притворное желание упрятать за решетку Мило Уивера, лицемерное сожаление из-за смерти Грейнджера — было обманом, рассчитанным на то, чтобы отвлечь его от своей главной задачи: свалить и закопать Теренса Альберта Фицхью. Господи, да им наплевать и на Тигра, и на Романа Угримова. Это только приманка. Главное для них — он.

Первая волна шока прошла.

— Что бы там ни напридумывали, это все измышления. Я не знаю Романа Угримова. И в этом деле виновный не я. — Он ткнул пальцем в дверь. — Настоящий виновный — там. И как бы вы, Джанет, ни фальсифицировали доказательства, как бы ни подтасовывали улики, ваши старания ничего не изменят.

Кипя от возмущения, он покинул Центр и по дороге в отель забрел в бар, битком набитый какими-то идиотами туристами. Его напитком всегда был виски, именем которого клялись и отец, и дед, но все эти придурки вокруг глушили пиво, а их женщины потягивали охлажденное вино и хохотали над их глупыми шутками.

Как же так вышло? Почему все покатилось вдруг не туда? В чем он ошибся?

Фицхью попытался отстраниться, взглянуть на ситуацию со стороны, но получалось плохо. Еще со времен работы в Африке он знал, что факты, если расставить их должным образом, можно интерпретировать по-разному. Верна ли его интерпретация? Какая правда скрывается за предъявленными ему уликами, и способен ли он разглядеть ее? Или требуется помощь?

Он засыпал мелочи в автомат и набрал номер, которым всегда пользовался с некоторой опаской и только в крайних случаях. После пятого гудка сенатор Ирвин ответил настороженным «да?».

— Это я, — сказал Фицхью и тут же, вспомнив инструкцию, поправился: — Карлос. Это Карлос.

— Как дела, Карлос?

— Не очень. Моя жена… она, кажется, все знает. Знает о той девушке.

— Я говорил тебе, Карлос, завязывай с этим. Добром дело не кончится.

— Она и о вас прослышала.

Молчание.

— Все будет в порядке, — поторопился заверить Фицхью. — Мне может понадобиться небольшая помощь. Нужно, чтобы меня прикрыли.

— Мне прислать кого-то?

— Да, это было бы отлично.

— Ты встречаешься с ней там же? В отеле?

— Да. — Сенатор не взорвался, выслушал, и это обнадеживало. — Жду ее… — Фицхью посмотрел на часы. — Она будет к десяти вечера.

— Лучше к одиннадцати, — сказал сенатор Ирвин.

— Хорошо. В одиннадцать.

Сенатор первым закончил разговор, и Фицхью, повесив грязную трубку, вытер ладони о брюки. Коридорный встретил его улыбкой, и Фицхью ответил тем же. До назначенного часа оставалось еще пять часов — вполне достаточно, чтобы протрезветь, — и он отправился в бар «Мэнсфилд'с М» и заказал кофе. Но уже через полчаса, поболтав с хорошенькой двадцатилетней барменшей, мечтающей о карьере актрисы, передумал. От пары стаканчиков хуже не будет. Фицхью пропустил три скотча и, чуть пошатываясь, поднялся в номер.

Что делать с Симмонс? Сенатор Ирвин вполне может отправить ее в региональное отделение МНБ, куда-нибудь под Сиэтл, и держать там до конца следствия, пока Мило не отправят в тюрьму за убийство Грейнджера. Делать ставку на русский паспорт Мило, представлять его «кротом», пожалуй, не стоит — это журавль в небе. Синица в руках — убийство и признание самого Уивера. Конечно, в последнюю минуту он может откреститься от прежних показаний, но если Симмонс не будет вертеться под ногами, обвинение удовлетворится той версией, что уже записана на пленку. Не так все и плохо, уверил он себя, протягивая руку за бутылкой и наливая еще стаканчик. Достаточно лишь устранить на время Симмонс, и тогда все, включая вечно недовольного сенатора, будут счастливы.

Ровно в одиннадцать его разбудил стук в дверь. Фицхью и сам не заметил, как задремал. Он заглянул в «глазок» — пожилой, примерно его возраста мужчина с седыми висками, один из помощников сенатора. Он открыл дверь. Поздоровались за руку, но гость почему-то не представился. Что ж, эти спецы, они все такие — предпочитают анонимность. Фицхью запер дверь, включил телевизор — на всякий случай — и предложил незнакомцу выпить. Тот вежливо отказался.

— Давайте перейдем к делу, — предложил он. — Расскажите мне все.

17

В Центр предварительного задержания специальный агент Джанет Симмонс пожаловала в понедельник, 30 июля. К тому времени Мило Уивер провел на новом месте три ночи. Началось все в воскресенье, когда в пять часов утра зазвонил сотовый. Звонивший из местного офиса МНБ сотрудник сообщил о поступившем в службу спасения вызове и добавил, что происшествие может представлять для нее интерес. Узнав некоторые детали, она взяла такси и поехала в отель «Мэнсфилд».

В отеле Симмонс провела три часа — осмотрела номер и проверила личные вещи Фицхью. Потом сфотографировала своим компактным «кэноном» оставленную им записку. Разговор с инспектором из отдела убийств, двадцать лет прослужившим в полиции и уже побывавшим в «Мэнсфилде», затянулся. Перед ней был печальный, давно расставшийся с иллюзиями человек, знавший этот город, который, если не заходился в экстазе, быстро погружался в депрессию. Прибывший позже, около девяти, представитель Компании заглянул в комнату, после чего поблагодарил Симмонс за оперативность, но дал понять, что в ее помощи здесь больше не нуждаются.

Она возвратилась в «Хайатт», уставшая, голодная, и плотно позавтракала в ресторане «Скай». Мысли снова шли по следу, проложенному собранной за предыдущие четыре дня информацией. Поднявшись в номер, она долго смотрела на снимок с Романом Угримовым и Теренсом Фицхью в Женеве, потом позвонила в Вашингтон. Сотрудница Службы иммиграции подтвердила, что некий Роман Угримов действительно прилетел в Нью-Йорк в четверг, 26 июля, и покинул страну поздно вечером в субботу, 28 июля.

Она позвонила Джорджу и попросила прислать фотографии Джима Пирсона и Максимилиана Гржибовски, помощников сенатора от Миннесоты Натана Ирвина. Часом позже снимки уже были в ее почтовом ящике.

Около четырех Симмонс приехала на Парк-Слоуп, но на этот раз не стала прятаться, а оставила машину на Гарфилд-стрит, чуть ли не у передней двери, и, нажав кнопку звонка, известила Тину Уивер, что у нее гости. В этот раз Тина пребывала в заметно лучшем настроении, возможно, еще и потому, что мусор наконец убрали и в квартире стало просторнее и светлее. Вовсе даже и неплохое местечко, чтобы скоротать воскресный вечерок.

По пути Джанет купила коробочку печенья — наградить Стефани за найденную зажигалку, — и девочка обрадовалась гостье сильнее, чем можно было ожидать. Потом они устроились на диване, Симмонс открыла лэптоп и продемонстрировала хозяйке фотографии Джима Пирсона и Максимилиана Гржибовски. Не то чтобы она совсем этого не ожидала, но все же, когда Тина покачала головой и твердо заявила, что видит этих людей впервые, ее последние надежды смела волна отчаяния.

Тина попросила рассказать о Примакове, и Симмонс, не видя причин скрывать от нее семейную тайну Мило, выложила историю без купюр. К концу повествования все трое — и рассказчица, и обе слушательницы — прониклись к Эллен смешанным чувством восхищения и ужаса. Какая женщина! Какая жизнь!

— Господи, — покачала головой Тина, — это так рок-н-ролльно.

Симмонс рассмеялась, а Стефани повторила:

— Рок-н-ролльно?

Вернувшись в отель, она долго не могла уснуть. Удивление (и даже восхищение) схлынуло, а злость осталась. Девчонка-психотерапевт снова заведет песню о мании величия. Мегаломаны не могут смириться с тем, что они не в состоянии контролировать постоянно меняющуюся ситуацию. Еще хуже им приходится, когда они узнают, что не только не контролируют ситуацию, но что есть кто-то еще, кто-то, направлявший все их действия.