Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Аня маленькая, ей едва ли шесть. Они лежат с мамой на продавленной «полуторке» и о чем-то тихо разговаривают. А потом Аня просит:
– Мам, давай сделаем «велосипед»!
Мама соглашается, смеясь, и они переворачиваются валетом, спускаются ниже и поднимают ноги. Они сгибают ноги в коленях, а потом соединяют пятками. Пятки Ани намного меньше маминых, и ноги тоже, но это ничего – «велосипед» все равно получается здоровский. Они попеременно сгибают по одной ноге, одновременно распрямляя другую, образуя как бы механизм движения, невидимую велосипедную цепь. Аня смеется и старательно моргает:
– Мама, смотри: я катафон!
– Катафот, – поправляет ее мама.
Но Ане все равно, какая буква у нее в конце. Она моргает, отбрасывая маме на лицо красные блики.
Сейчас Аня совсем большая, но велосипедная цепь продолжает вращать обод. Аня старательно сгибает колени, пялясь в темноту, потому что катафоты кто-то отобрал и дороги больше не видно, ее обокрали, не оставив ни фонарей, ни зеркал. Она со страхом думает, что однажды цепь слетит с механизма, ноги застрянут в спицах и велосипед остановится, и никто уже не сможет починить его – даже если никогда не выпустит из рук.
* * *
– Добры вечур[126], пани.
На щеке хозяина квартиры была вытатуирована цифра тринадцать. Рассчитываясь, Аня старалась не смотреть на его лицо, но из головы не шли дурные мысли. «Тринадцать, – думала она. – Почему тринадцать? Зачем писать такое на щеке?»
Когда Аня переоделась и вышла из дома, был уже поздний вечер. Юбка пришлась кстати, придав немного уверенности.
Она шла по направлению к дому Пана и волновалась, что ничего не выйдет, Ян не сможет встретиться, но все-таки надеялась – а вдруг? «Боже милосердный, – молилась она про себя, – пусть все получится».
Она шла, и юбка металась вокруг ее ног, похожая на красное животное. («Пусть все получится!») Шаги были быстрыми и решительными, и случайные прохожие, столкнувшись с Аней, смотрели в ее лицо с изумлением и испугом. («Пусть все получится!») С каждым шагом удлинялись ее распущенные волосы, и к тому моменту, когда она дошла до памятника («BÓG. HONOR. OJCZYZNA»[127] – прочла Аня надпись), волосы почти подметали тротуар, и тогда она остановилась и скрутила их в плотный узел на затылке. («Пусть все получится!») Потом продолжила движение, и кожу головы жгли растущие волосы, а ноги обжигало юбкой. Аня дошла до нужного дома и остановилась перед подъездом.
Неожиданно поднялся сильный ветер, юбка взлетела, рассыпая вокруг снопы искр, и Аня стукнула по ней раскрытыми ладонями:
– А ну, замолчи!
Она подошла к домофону и набрала цифры квартиры. Никто не отвечал, и юбка сникла и померкла, облепив ноги.
Она позвонила Пану, уже вернувшись в квартиру.
– Привет, Пан. Это Аня, Самарцева Аня. Помнишь еще меня?..
– Аня, привет! Конечно!
– Послушай, я в Белостоке… Мне очень нужно увидеться кое с кем…
– Что? Ты приехала? Сама?
– Да. Ты можешь мне помочь?
– Сейчас позвоню Яну. Подожди.
– Хорошо, спасибо, жду.
Аня положила трубку и нетерпеливо закурила, открыв окно.
«Ян сказал: все завтра».
За окном была совершенная темень, только где-то далеко прерывисто мерцал сломанный фонарь.
* * *
– Ты такая красивая. С тобой так хорошо. А я так не прав.
Ян тяжело поднялся и скрылся за дверями ванной комнаты.
Аня полежала немного и, поколебавшись, пошла за ним, прижалась носом к душевой кабинке, а потом открыла дверцу, обняла Яна и закрыла глаза.
Когда они вышли, она встала у большого зеркала, вытирая мокрые волосы. Ян обнял ее за талию со спины, и внимательно посмотрел на отражение. Переместил одну руку на Анину левую грудь, закрыв ее ладонью, а вторую на живот. Она замерла и уронила полотенце. Вместе они словно образовали скульптуру: ее тело, полуприкрытое загорелым телом Яна, казалось мраморно-белым. Он наклонился к ее уху и прошептал:
– Запомина… ш-ш-ш…
Аня не поняла, действительно ли он произнес слово, переводящееся с польского как «забывай», или ей только показалось, а слово было русским и действительно значило именно то, что она услышала.
* * *
Она шла по льду каганата и несла черную сумку на вытянутых руках. Сумка была открыта, и изнутри вырывались языки пламени, обдававшие лицо жаром. Жар доходил, казалось, до самого неба, потому что снег превратился в дождь. Он капал на открытый огонь, но не гасил его. Начало смеркаться, но вокруг Ани было светло и видно далеко вперед, и она разглядела зеленый берег где-то там, за чертой зеркального льда, и побежала. Но дождь и жар от сумки начали растапливать зеркало под ногами, и Аня почувствовала, что проваливается под воду. По всему льду пошла громадная черная трещина, и на очередном шаге большая глыба перевернулась, встала на дыбы и с грохотом обвалилась, заперев Аню изнутри.
Теряя сознание, она успела ощутить привкус соли.
– Море, – подумала Аня, чувствуя, что растворяется в этой воде, как таблетка аспирина, – целиком, вместе со всеми своими трещинками, и большими, и маленькими, и даже той, самой стыдной, самой страшной, от которой, казалось, все ее беды. И даже эта беда, поглотившая и растворившая, даже эта огромная трещина, идущая через все озеро, а может, и через весь каганат, – тоже появилась благодаря той, малой, то дарующей, то отнимающей жизни по странной, неподконтрольной прихоти природы.
– Демоверсия, – услышала она голос Яна откуда-то издалека.
Чувствуя, как исчезают ее руки, Аня поняла, что мультик действительно закончился.
Кажется, навсегда.
* * *
– Как ты живешь?..
Ян лег, обняв ее, и сказал, глядя в потолок:
– Если представить, что ад и рай на самом деле находятся на Земле – в нас самих, – то я живу в аду.
Она повернула голову и испуганно произнесла:
– Ты не сердишься на меня?
Он улыбнулся.
– Нет. Вот если бы ты пришла ко мне домой…
– Ну
