Кому вершить суд - Владимир Буданин

Приход Федулова расшевелил Петра-младшего. Петр Ананьевич видел: слова солдата произвели на сына куда более сильное впечатление, чем его отцовские рассуждения. Во всяком случае, пока гость не заторопился в часть, Петр с интересом расспрашивал его о солдатской секции Совета, о настроениях в столичном гарнизоне, о видах на заключение мира. Федулов отвечал, несколько важничая, но все же обстоятельно и в общем толково.

Когда он ушел, отец и сын вновь уединились в кабинете. И на сей раз почувствовали, что отчужденность между ними тает. Сын сознался, что до прихода Кости полагал, что отец на простого человека смотрит свысока. Теперь же видит, что ошибался, и это для него много значит. Отец робко коснулся рукой плеча сына и растроганно произнес:

— Петька, Петька! Обидела нас с тобой судьба…

— Ты и вообразить не можешь, отец, что значит для меня эта наша встреча. Я ведь пока только знал, что где-то на свете есть мой родной отец, как человек знает, что на небе есть бог. А каков он, этого никто и вообразить не может. Всю жизнь человек живет, верит в бога, но не представляет, как он выглядит. Вот и я, если бы не случай, может, никогда и не встретился бы с родным отцом…

— Оставим. Теперь мы встретились и постараемся друг друга никогда не терять, так ведь?

— Постараемся, отец.

После заседаний Совета Петр Ананьевич теперь торопился домой. Там был дорогой гость. Они обыкновенно засиживались в кабинете до глубокой ночи, и понимать друг друга им становилось все легче. Солдатский депутат Федулов чаще прежнего появлялся на Шпалерной. С Наташей пасынок стал держаться без той с трудом скрываемой враждебности, какую обнаруживал в первые дни. Да и ей не приходилось играть роль равно приветливой со всеми хозяйки дома, совершенно безразличной к тому, как относится к ней взрослый сын мужа.

Все было хорошо, покойно, дружно. Атмосферу эту в семье отравляла, однако, постоянно присутствующая во всем — в разговорах, воспоминаниях, планах на будущее — мысль о скорой разлуке. Петру Красикову предстояло ехать на войну. Они все, однако, старались гнать прочь эту ядовитую мысль.

Первого мая день выдался великолепный — солнечный, безоблачный. Легкий ветерок развевал полотнища бесчисленных флагов на зданиях, столбах, памятниках, над морем демонстрантов. Народ стекался к центру — к Дворцовой, Исаакиевской и Сенатской площадям. Но многолюднее всего было на Марсовом поле. Неподалеку от могил жертв революции, похороненных здесь при таком же стечении народа, были установлены трибуны от различных партий. На каждой из трибун стояли руководители партий. Повсюду были портреты Маркса, Энгельса, декабристов, казненных народовольцев.

Петр Ананьевич с женой и сыном стояли неподалеку от большевистской трибуны и, возбужденно переговариваясь, наблюдали, как Марсово поле заполняется все новыми и новыми колоннами демонстрантов. Лозунги над этими колоннами были самого разного свойства: «Вся власть Советам!», «Да здравствует анархия — мать порядка!», «Да здравствует мир без аннексий и контрибуций!», «Разгромим империалистическую кайзеровскую Германию!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Да здравствует Бунд — единственный революционный представитель еврейского пролетариата!»

В два часа дня на большевистской трибуне появился Ленин. Весь народ с Марсова поля стал сдвигаться к тому месту, где стояли Красиковы. Вскоре они оказались прижатыми друг к другу, придавленными к шершавым доскам трибуны. Ценой нечеловеческих усилий им удалось протиснуться в монолитную толпу, откуда можно было видеть стоящих: на трибуне товарищей. Петр Ананьевич отвечал на множество вопросов сына и жены, назвал всех, кто был на трибуне. Но вот к деревянному бортику подошел Владимир Ильич, и площадь затихла.

В речи Ленина для него не было, казалось бы, никаких новых открытий, и в манере произносить речь перед огромной массой народа не обнаружил Петр Ананьевич ничего неожиданного. А слушал так, что позабыл о самом себе и о тех, кто стоял рядом. Лишь в то мгновенье, когда Владимир Ильич произнес последнюю фразу, Красиков оглянулся на сына. Тот не сводил с Ленина глаз и тянул нескончаемое «ура»…

Месяц спустя Петр Ананьевич и Наташа провожали Петра-младшего на Варшавском вокзале. Залы ожидания, кассовые помещения, проходы, лестницы, перроны — все было запружено солдатами и офицерами. Вокзал походил на военный лагерь.

Красиковы уединились в укромном уголке между закрытым на замок деревянным рундуком — с него, должно быть, когда-то торговали мороженым — и дверью с табличкой «Дежурный по станции». Мужчины курили. Наташа заговаривала то с одним, то с другим, словно бы опасалась, что они, опечаленные предстоящей разлукой, позабудут сказать друг другу самое необходимое.

Петр Ананьевич достал карманные часы на цепочке, приподнял крышку, посмотрел и сказал:

— Пора тебе, сын, — вздохнул: — Недолго гостил.

— Ничего, война кончится, — невесело улыбнулся Петр-младший, — приеду погостить подольше.

— Пойдем, сейчас подадут состав, — сказал отец.

— Давайте здесь попрощаемся, — предложил Петр. — Там толчея, шум, выражения… не для ушей Натальи Федоровны…

Расцеловались. Петр раскурил трубку, отцовский подарок, посмотрел, прищурившись, как подползает к перрону состав из коротких зеленых вагонов. К ним с криками и руганью рванулись люди в шинелях, с заплечными мешками, винтовками. У вагонов забились, завертелись серые людские водовороты.

— Все, побегу, — сказал Петр. — Приеду — тотчас напишу. Спасибо вам за приют и ласку. Не зря, совсем не зря приезжал к вам. Поумнел. Будет что товарищам рассказать о Петрограде. О Ленине расскажу, о тебе, отец, о солдатском депутате Федулове. Понравился мне Костя. Увидите — привет передавайте. Ну все, пора.

Петр Ананьевич и Наташа остались на том же месте, смотрели, как поручик Красиков подбежал к серой беспокойной толпе у вагонов, как растворился в ней. Прошло еще несколько минут, и поезд медленно пополз прочь от вокзала. На перроне осталось не более десятка одиноких солдатских фигур, словно бы потерянных поездом.

— Вот и уехал. Незаметно дни промелькнули. — Петр Ананьевич печально смотрел в ту сторону, где скрылись вагоны. Затем усмехнулся: — А ведь он верно сказал: не зря побывал в Петрограде. Во всяком случае, наша правда еще одним путем дойдет до фронта.

Около полудня ему в Совет позвонила Наташа и сказала, что ее просят прийти на Мойку, поработать в редакции «Правды». Там сейчас много дела, а переписывать материалы на машинке почти некому. По голосу жены Петр Ананьевич понял, что она горда и довольна, и спросил: