Наират-2. Жизнь решает все - Карина Демина

Туран уже просто кивал, чуть морщась от боли в шее. Рот был полон слюны и хлебных крошек, а вода из фляги струилась по непослушным губам.

— Склана — последнее, что пропихнули в щель, прежде чем захлопнуть дверь окончательно. Подачка. Попытка показать, что контакт не прерван окончательно, а на самом деле — доказательство того, что разговора больше не будет. Но приходится брать то, что есть.

— А если найти другого крылана?

Мэтр Аттонио раздраженно раздавил мокрицу, вывалившуюся из трещины. Интересно, кого он на самом деле мысленно убивал с такой-то злостью? Хотя может лучше и не знать?

— Предлагаешь вломиться в факторию, пройдя сперва наирскую охрану, а потом и охрану анклава, чтобы заполучить какой-то обмылок, который они отправляют на работы вниз? Нам нужна стойкая особь, в идеале — воин. Фейхт, который не сдохнет, отъехав от границы на пару фарсахов. И, сдается, серошкурая доказала свою жизнеспособность. Даже без крыльев.

— Надо было брать кого-то во время войны.

— Люблю мудрожопые советы. Во время войны у нас был Кувард и перспективы. Обоюдовыгодное сотрудничество. К тому же ты, видимо, очень паршиво представляешь себе, какой ценой и в каком состоянии попадает в плен настоящий фейхт. Представь себе шмат дымящейся кровяной колбасы, вывернутый нутром наружу. Примерно так.

Туран развел руками. Левая сначала пошла слишком медленно, а потом вдруг резко и нелепо дернулась, полоснув шею и спину болью.

— Будет война, Туран. Не пограничные стычки, а именно война. Наирцам-то не привыкать, они все время воюют, а вот Кхарн так гордился пушками, что позабыл о людях. Кто встанет на городские стены? Крестьяне? Мастеровые? Торговцы? Книжники? Поэты? Хотя поэты неплохо умеют убивать, только вот не в прямом бою, да? Мы щедро платили наемникам и устраивали пляски с Лылахом, который, несмотря ни на что, не желал войны. Но золота может не хватить, а Лылах уже не жилец. Мы остаемся ни с чем. Утешься тем, Туран ДжуШен, что ты далеко не единственный, кто нес Кхарн на руках к пропасти.

По выщербленной стене сползали струйки воды, пополняя лужицу, что появилась после вчерашнего, недолгого дождя. С ним же в подземелья просочилась вонь городских сточных канав.

— Големов не будет. — Туран отчаянно пытался выгадать хоть что-то.

— Не будет. Будут кунгаи и вахтаги, будут новые придумки. Наирцы горазды придумывать. Они сумеют найти применение измененному шелку, вспомнят про волокна толщиной с паутину, но способные резать камень; отыщут альтернативу сцерхам. Кстати, твоего так и не поймали. Говорят, сбежал в окрестные леса. Не повезет кому-то при встрече. Тут что у нойона, что у торговки шансов маловато. Даже у кагана их почти не было, если б не скланьи чудеса. Такой вот парадокс.

— А склана? Чем она поможет нам?

— В войне? Ничем. В этом мире не хватит эмана, чтобы исправить твою ошибку.

— Тогда зачем?!..

— Затем, что надо будет жить дальше, после войны. И от тех, кому удается выжить, зависит, каким будет мир. Однажды его уже изменили. Так почему бы не повторить это? Но в ином месте, а?

Пусть так, но пока остается непонятным, как при помощи бескрылой изменить мир? Но Аттонио, похоже, знает, о чем говорит, а с Тураном делится лишь малостью этого знания. И на том спасибо.

— А если склана откажется? Если не захочет помогать?

Туран уже решал для себя, как станет действовать при таком раскладе.

— Нам бы ее только до Кхарна дотащить, а там у нее выхода не будет: скланы, знаешь ли, без эмана не живут, а за пределами Наирата чистого эмана нет. Пока нет.

Наверное, тогда и начался настоящий отсчет времени, а призрачная война стала почти реальной. Оживая во снах, она оставалась наяву мыслями, никому, кроме Турана не нужными, гениальными планами спасения всех и вся и собственным проснувшимся вдруг скептицизмом, который эти планы уничтожал. Аттонио как-то сказал, что в Туране стало слишком много наирского, чтобы мыслить здраво. Если так, то наирское упрямство удержит у черты, не позволит отступиться от цели, пусть пока и недостижимой.

Верхний город, куда заглянули лишь мельком, был полон стражи. Пешие и конные вахтангары в тегиляях и панцирях заполнили улицы и дворы, перекрыли крысиные тропы редким нищим, придавили горло шлюхам да ворью. Турану все чудилось, что вот-вот кто-то его узнает, хотя тут же он вспоминал отражение в зеркале, переполняясь трусоватой благодарностью к мэтру. Впрочем, тогда же стало ясно, что ни уродство Турана, ни знания Аттонио тайной жизни столицы не помогут подобраться к дворцу.

Слишком опасно.

И мэтр стал выбираться наверх в одиночестве, отговариваясь тем, что пока Туран ему скорее помеха. Приносил новости. Про рубку между вахтагами Урлака и Гыра, про осаду Ашарри и пушки, разодравшие стены замка в клочья. Про Таваша Гыра, не то убитого в бою, не то отравившегося, чтобы дать шанс роду, и про Гыра-младшего, с поспешностью присягнувшего на верность кагану. Про табуны, земли и детей, отданных Урлак-шаду залогом преданности.

Про таинственное письмо, что разнеслось по всем ханматам, повествуя о безумии кагана и немилости Всевидящего, который символом воли своей вложил нож в руки кхарнца. И про совсем иное послание, где говорилось уже о чуде, явленном во спасении кагана. Про кликуш, пророчивших конец мира, про бродяг, зовущих бунтовать, про палачей, которых вдруг стало слишком мало, и потому городские управители выпустили грамоты, дозволяющие цеховым старшинам за малую подать брать подручных.

Много слов, мало дела. И надежды на самом дне только и осталось.

От безнадежности и затянувшегося ожидания Туран и решил углубиться из обжитой пещерки в подземелья, что манили темными провалами. Не то чтобы он перестал верить в ужасных хозяев здешних переходов, но демоны меркли перед ликом другого ужаса. Новым кошмаром Турана стал Аттонио. Куда уж постоянному шепоту железозубых владык до редких гвоздящих слов художника, который с каждым днем становился все злее.

Когда мысль о далеко ветвящихся ходах только-только появилась внезапным озарением, он поспешил поднести ее Аттонио, замиряясь и доказывая собственную полезность, но мэтр, выслушав, только кинул:

— Коридоры не доходят до дворца. Я уже думал.

Пускай. Но его, Аттонио, трижды премудрые мысли и четырежды выверенные карты не приносят желаемого результата, а тут хоть какая-то надежда, пусть пока и неясная. А карты… в них тоже нет всей правды.

Первые дни Туран опасался отходить далеко, считал шаги и подолгу застывал на одном месте, запечатлевая в памяти неодинаковость стен, неровности потолка и изысканные рисунки известняковых наплывов. А еще — учился различать голоса демонов на слух. Вот здесь, у слома сталактита, напоминающего корявый пень, демон зудит сверчком, но не всегда, а согласно собственному порядку. В груде камней живет демон стукающий, он как раз дробит постоянно, но тихо, на самом краю. И подойти бы, да кто знает, не развернется ли гора каменюк огромным ртом или рукой, не ухватит ли? А вот там, за поворотом, какой-то демон отчетливо повторяет одно лишь слово: аджа. И не сразу поймешь, ибо растянуто в шипении звуков и приходится его долго ждать, затаив дыхание.