Ромео - Элиз Тайтл

Она хотела что-то сказать, но голос ее дрогнул.

— Что такое? — спросил он.

Румянец вспыхнул на ее щеках.

— Я хотела сказать какую-то чушь насчет того, что диван у меня жесткий. — Она чувствовала себя ужасной дурой. И, если она и впредь будет нести такую околесицу, Аллегро очень скоро убедится в этом.

Губы его дернулись в подобии улыбки.

— Похоже, что и впрямь жестковат. Но зато так легче будет бодрствовать.

Сама того не ожидая, Сара выпалила:

— Я не хочу, чтобы вы ютились на диване. Я хочу, чтобы вы спали со мной, на кровати. Если вы этого не хотите, я все пойму. Выгляжу я жутко, да и вела себя сегодня не лучшим образом. Даже заподозрила вас в том, что вы и есть Ромео. Я в полном отчаянии, Джон. И совсем ничего не соображаю. — Она говорила очень быстро, боясь сбиться.

Он обхватил ее затылок и приблизил ее лицо к своему. Их губы почти соприкасались. Когда он заговорил, она словно почувствовала его слова на своих губах.

— Мы оба не в себе, Сара. Я не буду сердиться на вас, если вы перестанете дуться на меня.

Я — в отчаянных поисках гармонии между тьмой и светом. Я вижу, что и ты одержим этой идеей. Наши желания сплетены в кошмаре, которым мы оба живем.

22

Сара лежала на спине на правой половине постели, скрестив руки на груди, не двигаясь. Как в гробу. Поза была, мягко говоря, устрашающей. И все же она не смела шевельнуться. Ее охватило смущение. Сама пригласила Аллегро в постель, и вот теперь, когда он лежит рядом, она поняла, что затащила с собой и все прежние страхи. Ощущение дискомфорта усугублялось тем, что она была совершенно голой. Поддавшись первому порыву, она, войдя в спальню, скинула сорочку. И тотчас пожалела об этом.

— Сара?

Может, ей притвориться спящей? Избавить себя от дальнейшего унижения?

— Извини, Джон. — Она так безумно хотела отдаться ему — да и до сих пор это желание не оставило ее, — но никак не могла решиться на это.

Он лег на бок, подпер голову рукой и теперь смотрел прямо на нее.

— Может, мне лучше перейти в другую комнату?

Она повернула голову. Хотя в спальне было темно, фары проносившихся за окном машин на мгновение выхватывали из темноты его лицо. Сосредоточенное. Усталое. Печать меланхолии, душевных мук и горечи лежала на нем. Но именно это лицо так покорило ее сердце. И сейчас она чувствовала, как бьется оно в томительном ожидании.

Она подождала, пока проедет машина, и, когда их лица снова погрузились в темноту, спросила:

— Что ты все-таки во мне нашел?

— Все то, что тебе самой не видно.

Она положила руку на его голую грудь. Он был без майки, но еще в брюках.

— И плохое, и хорошее?

— Зависит от того, что ты понимаешь под плохим.

— Я не задумываюсь над этим. Просто стараюсь абстрагироваться от плохого.

— Удается?

— Да. Это своего рода искусство.

— Чушь собачья.

Она убрала руку.

— Ты прав. Это попытка самозащиты. Спроси у Фельдмана. Он тебе объяснит. А может, уже объяснил.

— Забудь про Фельдмана.

— Не могу. Он и сейчас рядом, в этой постели. Тень моей тени.

— Я люблю тебя, Сара.

Она смущенно рассмеялась его в высшей степени неожиданному признанию.

— Когда же это случилось? — Даже задавая вопрос, она мысленно отрицала искренность его заявления. Как часто повторял он эту избитую фразу с одной лишь целью — уложить женщину в постель?

Аллегро перевернулся на спину.

— Точное время? — Легкая улыбка тронула его губы. — Когда ты всего меня облевала.

— Ну, это уж дудки. А может, ты просто не такой, как все? Во всяком случае, ответ твой меня разочаровал. — Можно подумать, любой другой устроил бы.

— Не на все вопросы можно ответить однозначно, Сара.

— А как же в таком случае?

Он долго молчал. Поначалу она подумала, что он никак не может выкарабкаться из ямы, которую сам себе вырыл. Потом, минуты через две, поняла, что он вообще не намерен отвечать.

И тогда он заговорил.

— Однажды я остался дома со своим ребенком. Он умер семь лет назад. Ведь я никогда не говорил тебе о ребенке?

Она покачала головой. Действительно, не говорил. За него это сделал Вагнер.

— Дэнни болел. Болел уже две недели. Доктор поставил диагноз: бронхит. И сказал, что скоро дело пойдет на поправку. Только Дэнни не становилось лучше. Грейс была вконец измотана. И уговорила меня взять выходной, потому что боялась за Дэнни. Она всегда очень переживала за него.

— И вы остались с ним дома?

Он кивнул головой.

— Я предложил Грейс пойти прогуляться. Послал ее в магазин за чем-то, уже не помню. Потому что своей нервозностью она сводила с ума и меня, и малыша. Я был на кухне, готовил сыну суп на ленч, когда вдруг услышал, что он зовет меня. Я побежал к нему в комнату. Он свесился с кровати, его страшно рвало. Я бросился к нему, поднял ему голову. И все это время, пока его рвало прямо на меня, я думал лишь о том, что я очень его люблю. Люблю до боли.

Сара различила боль в его голосе. Она чувствовала ее. Его боль. Свою боль. Она, словно связующая нить, протянулась между ними.

— Потом пришла Грейс. Дэнни быстро уснул, а я сидел возле него, гладил его лобик. И плакал. Даже не сознавая этого. Грейс тогда сказала: «Никогда не видела тебя плачущим, Джон». И она была права.

Он медленно повернулся к Саре. Даже в темноте она чувствовала на себе его взгляд.

— Сегодня, когда тебя рвало и я ухаживал за тобой, я отчетливо вспомнил тот день, проведенный с Дэнни. И чуть не заплакал. Я подумал про себя: «Я люблю эту женщину. Люблю до боли».

Сара лежала не двигаясь, но мысль ее лихорадочно работала. Знал ли он о том, что сын его умрет? И не этим ли были вызваны его слезы? А сегодня он чуть не такал — зная, что и я умру?

Сара спала, прижавшись щекой к правому плечу Аллегро, ее дыхание согревало его влажную кожу. Рука начинала затекать, но он даже не сделал попытки высвободить ее.

Губы ее раскрылись. Аллегро подумал о том, что она, возможно, разговаривает во сне. Но с уст ее сорвался лишь шепот. Когда мимо проехала машина и фары на мгновение выхватили из темноты лицо Сары, Аллегро увидел одинокую слезинку, скатившуюся к носу. Он перехватил ее кончиком языка, не дав добежать до верхней губы Сары. Слезинка была соленой и сладкой одновременно. Восхитительный вкус.

Сара хлестнула себя рукой по лицу. Низкий назойливый шум стоял в ушах. Начинал вибрировать в голове. Сара проснулась. Она лежала не двигаясь, пытаясь определить источник шума. Представить, откуда он мог исходить.

Она видит прямо перед собой темные глаза. В них застыл ужас. Это ее глаза. Она пытается кричать. Но слышит лишь глухой звук. Потому что рот ее зажимает чья-то огромная лапища.

И вновь воспоминания. Сара увидела себя, обнаженную, распластанную на кровати. Еще девочкой. Почти ребенком.

— Я знал, что от тебя не будет никакого толку. Что бы ни делала, ничего у тебя не получается как следует. Сплошное разочарование.

Она тихо плачет. Ей обидно.

— Ты такая же, как и твоя мать. Подобралась парочка. Вечно хнычущие, убогие, фригидные. — Он презрительно чеканит каждое слово. — Иди к себе. Даже не хочу смотреть на тебя.

Она сползает с дивана и плачет еще горше, ударившись о металлические пружины матраца.

Отец хватает ее за волосы и вышвыривает с дивана. Он еще не расправился с ней.

— Этого никогда не было, запомни. Если проболтаешься, пожалеешь. Потому что тогда я расскажу всем, как ты пришла сюда и пыталась уговорить меня на всякие непристойности. И все узнают, какое ты мерзкое создание.

Громкий стон непроизвольно вырвался у нее из груди.

Аллегро зажег настольную лампу. Сара сощурилась, прикрыла лицо руками, прячась от света и от его слишком пристального взгляда.

— Выключи. Пожалуйста, Джон.

Вместо этого он схватил ее за запястья и заставил оторвать руки от лица. Ее охватила паника.

— Скажи мне, Сара. Не держи в себе.

Она не открывала глаз.

— Я солгала. Себе. Берни. Всем…

— В чем ты солгала?

— Была не только… Мелани. Он… мой отец… занимался инцестом и со мной. Я… позволяла ему это делать. Что еще хуже… я… хотела этого. Я хотела, чтобы он… хотел меня. Любил меня так же… как любил Мелани. Но этого не произошло. Я вызывала в нем отвращение, потому что начинала плакать, когда становилось больно. — Она опять закрыла лицо руками. — Я думала, что, если скажу маме… о том, что сама разрешала ему… делать это… она тоже возненавидит меня. И тогда не останется на земле человека, который любил бы меня.

Аллегро крепко прижал ее к себе.