Штамм «Андромеда». Человек-компьютер - Майкл Крайтон

– Неоправданный риск?

– Возможно, и оправданный, но все-таки риск.

Макферсон кивнул и повернулся к Эллису.

– Вы все еще хотите его оперировать?

– Да, - негромко, но твердо сказал Эллис, не отводя глаз от экрана. - Я все еще хочу его оперировать.

Как и всегда, играя в теннис на корте в клинике, Моррис испытывал странное чувство. Смыкающиеся вокруг высокие корпуса, казалось, укоряли его, словно он был в чем-то виноват перед этим рядом безмолвных окон, перед всеми больными, которые не могли играть в теннис. И удары мяча, вернее их беззвучность. Возле клиники проходила автострада, и незатихающии однообразный шум проносящихся мимо машин полностью заглушал успокаивающее "чоп-чоп" теннисных мячей.

Уже смеркалось, и Моррис не мог следить за мячом, который теперь возникал на его половине поля словно ниоткуда. Однако Келсо это мешало гораздо меньше. Моррис часто шутил, что Келсо специально ест морковь, но как бы то ни было, играть с Келсо по вечерам было тяжело для самолюбия Морриса. Темнота помогала Келсо, а Моррис не любил проигрывать.

Он давно знал за собой эту черту, и она его не тревожила. Да, он был самолюбив в играх, самолюбив в работе, самолюбив в отношениях с женщинами. Дженет Росс не раз говорила ему об этом, а потом, как это водится у психиатров, переводила разговор на другое. Морриса это не трогало. Да, он самолюбив, и пусть самолюбие подразумевает неуверенность в себе, потребность в самоутверждении, комплекс неполноценности - ему это все равно. Соревнуясь с другими, он получал удовольствие, победа приносила ему удовлетворение. А до сих пор он чаще выигрывал, чем проигрывал.

И в НПИО он пошел отчасти потому, что работа тут означала решение сложнейших задач и открывала широчайшие возможности. Втайне Моррис твердо рассчитывал стать профессором еще до сорока лет. До сих пор его карьера была быстрой и блестящей - недаром Эллис взял его к себе, - и Моррис не сомневался в своих дальнейших успехах. Совсем неплохо, если твое имя будет связано с одним из поворотных моментов в истории практической хирургии.

В общем настроение у Морриса было отличным, и полчаса он играл с полной отдачей сил, а потом устал. К тому же сумерки сгустились, и он помахал Келсо (бесполезно пытаться перекричать шум автострады), что пора кончать. Они встретились у сетки и обменялись рукопожатием. Моррис совсем успокоился, заметив, что Келсо весь в поту.

– Хорошо поиграли, - сказал Келсо. - Завтра в то же время?

– Не знаю, - сказал Моррис.

Келсо сначала не понял, а затем воскликнул:

– Ах, да! У вас ведь завтра большой день!

– Да, - кивнул Моррис. "Черт, неужели и педиатры уже знают?" На мгновение Моррис почувствовал то, что должен был чувствовать сейчас Эллис, - томительное, неясное напряжение, рожденное сознанием, что за операцией следит вся клиника.

– Ну, желаю удачи, - сказал Келсо.

Когда они шли к дверям клиники, Моррис заметил одинокую фигуру Эллиса, который, слегка прихрамывая, пересек стоянку, сел в машину и поехал домой.

Среда 10 марта 1971 года

ВЖИВЛЕНИЕ ЭЛЕКТРОДОВ

В шесть часов утра на третьем хирургическом этаже Дженет Росс в светло-зеленом халате пила кофе с плюшкой. В ординаторской было много народу. Хотя операция официально начиналась в шесть, большинство задерживалось на пятнадцать-двадцать минут. Хирурги читали газеты, обсуждали биржевые новости, свои достижения в гольфе. Время от времени один из них вставал, шел на галерею и сверху заглядывал в свою операционную, проверяя, как идет подготовка к операции.

Дженет была единственной женщиной в ординаторской, и ее присутствие оказывало скрытое воздействие на чисто мужскую атмосферу, царившую там. Самой ей было неприятно ощущать, что из-за нее остальные говорят тише, держатся вежливее, избегают слишком смелых шуток и не позволяют себе выругаться. Ругательства ее не пугали, но вот чувствовать себя посторонней, даже лишней, она не желала. Ей казалось, что она всю жизнь была лишней. Ее отец, хирург, даже не трудился скрывать, как он был разочарован и рассержен, что у него родилась дочь, а не сын. Для сына в его жизни было готовое место: по субботам он брал бы мальчика в больницу, водил бы его по операционным. Что может быть лучше для сына? Но дочь это нечто совсем ирое: существо, которое невозможно сочетать с существованием хирурга. И потому - лишнее…

Дженет обвела взглядом своих соседей и, чтобы как-то скрыть внутреннюю неловкость, подошла к телефону и набрала номер седьмого этажа.

– Говорит доктор Росс. Где сейчас мистер Бенсон?

– Его только что увезли с этажа.

– Когда именно?

– Минут пять назад.

Дженет повесила трубку и возвратилась к своему кофе. В ординаторскую вошел Эллис и помахал ей рукой.

– Операция задерживается на пять минут из-за компьютера, - сказал Эллис. - Они сейчас подсоединяют провода. Больного отправили?

– Пять минут назад.

– Вы видели Морриса?

– Еще нет.

– Пора бы ему пошевелиться.

Моррис спустился в лифте вместе с Бенсоном, который лежал на каталке, сестрой и одним из полицейских. Он сказал, повернувшись к полицейскому:

– Вам нельзя будет выйти с нами.

– Почему?

– Потому, что стерильный этаж.

– Так что же мне делать? - Полицейский был явно запуган. Все утро он держался покладисто и нерешительно. Процедура подготовки к операции ввергла его в состояние беспомощной растерянности.

– Вы можете вести наблюдение с галереи для зрителей на третьем этаже. Скажите дежурной сестре, что я разрешил.

Полицейский кивнул. Лифт остановился на втором этаже. Дверцы раскрылись. По коридору расхаживали люди в светло-зеленых хирургических халатах. Красная надпись строго предупреждала: СТЕРИЛЬНАЯ ЗОНА. ВХОД БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ СТРОГО ВОСПРЕЩЕН.

Моррис с помощью сестры выкатил Бенсона из лифта. Полицейский нервно следил за ними. Потом он нажал на кнопку третьего этажа, и двери лифта сомкнулись.

Моррис шел рядом с Бенсоном по коридору. Внезапно Бенсон сказал:

– Я же не сплю!

– Конечно.

– Но я не хочу не спать.

Моррис терпеливо кивнул. Полчаса назад Бенсону сделали уколы. Скоро они начнут действовать и он погрузится в дремоту.

– Вы чувствуете сухость во рту?

– Да.

Значит, начал действовать атропин.

– Все будет хорошо, - сказал Моррис.

Моррис ни разу в жизни не оперировался. На его счету были сотни операций, но сам он никогда не перенес ни одной. В последнее время ему иногда хотелось представить себе, каково это - лежать на операционном столе, и, хотя прямо он никогда бы в этом не признался, его томило подозрение, что ответ может быть только один: ужасно.