Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Наумов направлялся в полевые казармы к Грине Вернову. Уже скоро холода грянут на дворе, а «поновление» городского жилья для гвардии еще не окончили. Если ехать напрямки, то до военного городка верст семь, не более. Дорогу он себе более-менее представлял. Гриню нужно было увидеть, чтобы обсудить все увиденное и перенести на бумагу вызревший в голове план похищения.

Лес, поля крестьянские и довольно сносная дорога, обсаженная деревами. Рожь давно скосили, стерня стояла щеткой, в которой запутались остатки сорняков, вьюнки какие-то с поникшими цветками. Настроение у капитана было отличное, главное дело его жизни – а именно так он именовал предстоящее похищение императрицы – двигалось к концу. Неприятно, конечно, что проклятый немец, пообещав деньги, скрылся в неизвестном направлении. Украл небось, все немцы нечисты на руку. В глубине души Наумов понимал, что если есть на Руси честные люди, то искать их надо именно среди немчуры, но сейчас ему выгодно было думать, что Шлос вор, и он гнал от себя все сомнения относительно национального вопроса. Хорошо хоть маменькину деревеньку не успел заложить в банке под ссуду. Если хорошо все продумать, можно и без всякой ссуды обойтись. И без прусских помощников. Зачем делиться с ними славой? Били мы их в Семилетнюю войну, и будем бить!

Меж тем со стороны залива потянуло вдруг холодком, и все вокруг неожиданно потемнело. Он и не заметил этого изменения в природе. С запада шла гроза, наверное, последняя в этом году. По серому, точно грязному небу, неслись белесые клочковатые тучи. Уже погромыхивал гром, хотя вспышек молний не было видно. Редкие, полновесные, как пули, капли дождя, окропили землю, оставляя воронки в пыли.

Андрей Иванович пришпорил лошадь. Деревья кончились, дорога опять вывела на поле. Пожалуй, стоит преодолеть его, пока дождь не вошел в полную силу. Дорога полого пошла вниз. На пути встал овраг. В сухую погоду преодолеть его не составило бы труда. Но в этот момент на землю и обрушился ад. Всколебалась вселенная и хлынула дождем. Испещренные тропками бока оврага тут же пропитала влага. Сущий каток! Копыта лошади разъезжались в разные стороны. Ручей на дне оврага как-то разом превратился в реку. Надо было бы спешиться, так легче было выбраться наверх. Наумов был мокрый до нитки, даже в сапогах хлюпала вода.

Выбрались на поле, слава Богу. Молнии били прицельно, как артиллерийские снаряды. Гром раскалывал голову. Казалось, что сей страшный треск улавливают не уши, а весь организм от макушки до пяток. Коня не надо было подгонять, он летел во весь опор, струи дождя лились по его крупу, холка испуганного животного мелко дрожала.

Наумова пугала и веселила эта вакханалия. Зевс-громовержец, Перун, Илья-пророк, как вас там, фельдмаршалы грозового воинства? Наверное, пьянствуете, ребята, веселитесь на небе и спорите, кто сильнее. Хотите воевать? Повоюем! – хорохорился капитан-поручик, но сам что есть мочи торопился к темнеющему обочь поля лесу. Там можно будет укрыться под старыми елками. Такую грозу он видел разве что в детстве. Маменька боялась молний панически, обычно пряталась с ним в кладовке и, заслыша гром, крестила сына и причитала быстро: Господи, пронеси, Господи, пронеси!

Вдоль дороги неслись глинистые потоки вода. Наумову вдруг показалось, что молния ударила в землю прямо перед ним. Во всяком случае, конь вдруг взвился, встал на задние ноги и чуть не сбросил седока в раскисшую грязь.

– Ну, будет, будет….

Они благополучно достигли леса. Наумов наконец спешился. Гроза и не думала кончаться. Он отер мокрый лоб. «Ведь до подштанников промок», – подумал он, и это было последнее, что пришло ему в голову. Слепящая вспышка света, звук, от которого вот-вот лопнут перепонки и неимоверной силы удар по голове.

Позднее, когда нашли его обгоревший труп, друзья спорили, что именно убило Андрея Ивановича – сама молния или верхушка дуба, рухнувшая вниз. Эту могучую верхушку как ножом срезало. А сам ствол, хоть и обгорел, но остался стоять непобежденным. Только сучья его и листья обратились в пепел. Страшная история, что и говорить.

Филер давно отстал от капитана Наумова. Виной тому была проклятая гроза. Из овражка-то он с грехом пополам выбрался. Но на открытом пространстве и сплоховал. Все боялся, что слишком заметен будет. А если честно говорить, то страшился он грозы ужасно, как и всякий нормальный человек. Сквозь косые струи дождя, ведь прямо в глаза били, он рассмотрел на поле стожок с сеном, под ним и укрылся, а когда выбрался наружу, объекта и след простыл.

Он видел сломанный грозой дуб, видел поверженную с все еще тлеющей листвой вершину, но ему и в голову не могло прийти искать под этим ворохом тлеющих листьев капитана Наумова. Трагедия обнаружилась позднее, когда чудом оставшаяся в живых лошадь его, худая, грязная и хромая, вернулась в конюшню.

Счастлив в жизни не тот, кому счастье привалило, а кто при любом раскладе умеет радоваться. Иной много от жизни получил, и все чем-то уязвлен. Денег вроде много заработал, но недостаточно, тетка богатая, но никак не помирает, и жена вроде не дура, но бывают красивее. Вон сосед, справил себе четырехместную лакированную карету и новый восьмерик арабских кровей прикупил, а ты, несчастный, должен довольствоваться четверней, потому что тебе больше по рангу не положено. И мучается бедный, и завидует, а зависть это есть открытый путь к страданиям поистине бездонным.

В жизни Смольного Общества тоже было кому завидовать, но Варя умела довольствоваться тем, что имела, и была счастлива. Учителя оценили ее прилежание. Правда, у нее не было белой ленты с золотыми полосками – высший знак отличия, и она не входила в восьмерку лучших. Ну и пусть. Если честно говорить, то ей туда, в эту шестерку, и не надо.

Вечная врагиня ее Рогозина тоже перестала досаждать. Детская Веркина любовь к попу давно иссякла, теперь она «обожала» учителя математики, обожала настолько, что выколола себе булавкой вензель обожаемого. У Рогозиной достало ума произвести болезненную операцию на сгибе локтя, так что кровавый вензель был спрятан от чужих глаз под рукавом. Но нежная кожа воспалилась, и именно Варя (через Наталью, конечно) достала примочки, чтобы залечить гноящиеся инициалы. После этого Рогозина стала звать Варю не по фамилии, а по имени, и даже дала «обет дружбы», которым, впрочем, девушки так и не воспользовались.

Душа Вареньки была полна светлым предчувствием. Все в Обществе ждали бала, который был намечен на конец сентября. За три дня перед знаменательным событием мадам де Лафон позвала Варю в свой кабинет и предъявила удивительную посылку. Огромная коробка, опутанная золоченой лентой, а в ней аккуратно уложенное платье полонез на большом панье, цвет – волны залива в солнечный день, подол украшен темной, гофрированной оборкой. К этому чуду красоты еще прилагались изящнейшие туфельки «моль».