Рыцарь Леопольд фон Ведель - Альберт Брахфогель

Наступил зрелый период его жизни. С глубочайшей скорбью увидел Леопольд, что недостоин он счастья на земле и обладания Анной. Если бы он вернул свое прежнее достоинство, если бы захотел малейшего успокоения и отрады, то нашел бы их только в прежнем энтузиазме, в непорочности и идеалах, которые привели его некогда к принцу Оранскому, к Мансфельду, к Ланге и сделали его любимцем матери. Его мать! К ней стремились теперь все его помыслы. Очиститься от грязи безумного его странствования земного, благородными поступками заслужить царствие небесное и затем навеки соединиться с ней — в этом состоял теперь смысл всех его стремлений.

Двадцатого мая его неожиданно посетил полковник Прейс в сопровождении барона Христофора фон Шенка, пообещавшего Леопольду, что он готов снабдить его деньгами под залог золотой цепи и оружия. Леопольд дал барону расписку везельского трактирщика и, четыре дня спустя, полковник отправил нашего грустного и голого, как сокол, героя к барону в Шуленбург. К своему изумлению, Леопольд застал там земляка своего, Эвальда фон дер Гольца, который знал о жестокой участи Веделя и потому побуждал барона освободить Леопольда. Леопольд был теперь свободен, но без всяких средств.

Вдруг ему пришло в голову, нельзя ли отыскать брошенный им кошелек с червонцами. Он сообщил это барону и фон дер Гольцу, и оба они с немногими слугами отправились на поиски. Действительно, кошелек был в тростнике сухого рва! Велика была радость Леопольда. Он мог теперь добраться хоть до Люксбурга, где, согласно письму, отправленному им домой, Леопольд ждал денег, одежды, документов, некоторых ценных вещей и слугу. Эвальд фон дер Гольц, ехавший в Англию, убеждал Леопольда отправиться вместе, но последний решительно отказался от предложения. Он не хотел встретиться с Анной в теперешнем душевном настроении своем, не хотел растравлять старые раны и твердо решил поступить на службу к принцу Оранскому в качестве защитника свободы протестантов. Это, по его мнению, достойным образом завершало его жизнь, и он не скрыл этого от Гольца, изъявившего готовность сопровождать Леопольда в Люксбург и затем в Голландию.

Десятого июня прибыли они в Люксбург. К удовольствию своему, Леопольд застал там Сигизмунда, сына старосты Юмница, с деньгами и со всем тем, что казалось Веделю необходимым впоследствии и чему придавал он особенную цену. Грамота императора, золотые медали принца Оранского и Григория XIII, лютня и некоторые вещи, привезенные с востока — все это было доставлено.

Они отправились прямо в Девентер, но не достигли еще голландской границы, как к ним стали доноситься неправдоподобные и смутные слухи о смерти Вильгельма, убитого, будто бы, наемными убийцами Филиппа II. Путешественники нашли Нидерланды в полнейшем брожении и тревоге. Везде готовились к отпору или совещались, не лучше ли посредством своевременной покорности купить мир и свободу. По приезде в Девентер наконец выяснилась кровавая истина: 10-го июля Вильгельм Оранский был застрелен иезуитом Герардом!

— Это неправда! Не может быть, не должно быть! — вскричал Леопольд. — Я лишился со смертью этого человека последней цели моей жизни, основы моего существования!

Они немедленно же отправились в Утрехт. На башнях и кровлях древнего университета развевались траурные флаги, аудитории были закрыты, так как студенты вступили в милицию. С трудом можно было пробиться среди этого всеобщего возмущения, и чужеземцы везде наталкивались на недоверчивость, во избежание чего Леопольд надел на шею портрет покойника на черной ленте. 8-го августа прибыл он в Дельфт, а 9-го поспешил к гробу Вильгельма, в «Керк», где освободитель Нидерландов покоился в гробнице своих предков. Люди всякого звания и состояния наполняли обширное и мрачное здание готического храма. Вокруг самой гробницы стояла группа людей, мантии и золотые цепи которых показывали, что это высшие сановники республиканской Зеландии.

Леопольд, не смотревший вокруг себя, не заметил, что он стал предметом общего внимания, и только неподвижным взором глядел он на каменную плиту, покрывавшую бренные останки его царственного друга.

— Дайте место моей скорби в среде вашей, покойник был светилом моей жизни, — сказал он, отодвигая в сторону своего соседа.

Он опустился на колени, и с рыданием полилась молитва из уст его.

— Помолитесь о нем и оплакивайте его, рыцарь Леопольд, — сказал один из присутствовавших. — Он был близок и дорог всему миру, каждому чувствительному человеку и каждому стремящемуся к истине сердцу.

— Если я не ошибаюсь, вы Филипп де Морнэ, барон дю Плесси? — спросил Леопольд.

— Знавший вас, когда вы охраняли принца от испанских убийц, прежде чем состоялось покушение Салцедо и его товарищей. Наверное, предчувствие привело вас и сюда, но на этот раз слишком поздно!

— «Слишком поздно» в жизни — это червь, подтачивающий саму жизнь, господин барон. Я приехал с тем, чтобы навсегда поступить на службу принца.

— Если вы желаете сослужить ему службу и мертвому, то немедленно же отправляйтесь в Англию и явитесь к министру Уолсинхэму. С той поры, как Вильгельм пал от злодейской руки, я считаю все возможным. Увидите, что скоро настанет очередь Елизаветы, и Генриха Наваррского, последнего оплота гугенотов. Скажите это в Лондоне и, если не найдете там постоянной службы, то вспомните обо мне. И Франции понадобятся мужественные люди и добрые шпаги, потому что, говорю вам, скоро весь мир будет в пламени!

Молча вышел Леопольд из церкви с Гольцем, и они отправились в гостиницу.

— Несмотря на это, вы все-таки не поедете в Англию?

— Я не хотел этого из-за одной дамы вам это известно… Но теперь я уже не колеблюсь. Елизавета более чем когда-либо подвергается опасности Я отправлюсь с вами в Англию и предложу свои услуги королеве, драгоценная жизнь которой важнее для меня всяких предубеждений!

18-го августа они отплыли из Голландии на купеческом английском судне. Когда Леопольд увидел белые берега Дувра, устье Темзы и затем Ширнес, у него забилось сердце, но отчего, он и сам не знал.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Аудиенция в Аслей-Галле

Лондон 1584 года так разительно отличался от нынешнего Лондона, что современный англичанин может составить себе об этом только очень слабое представление. Вместо нынешних больших домов, этого необозримого моря зданий, этой кутерьмы движения, где единичное, по-видимому, совершенно исчезает, — столица Британии распадалась тогда на три вполне отделенные одна от другой части, соединявшиеся только посредством Темзы. То были: Сити, Уэстминстер и Соутварк.

В описываемое время в Сити находится еще множество маленьких улиц, население которых уже изгладилось из памяти живущих. Там азартная торговля, промышленность и купечество со своими богатыми цехами. Купечеством правит, как настоящий король, лорд мэр.

Уэстминстер сам по себе составляет отдельный мир Его нельзя было назвать ни городом, ни местечком, а еще менее того деревней, так как он носил на себе характер трех вышесказанных частей, но имел и свое собственное лицо, которое делается понятным только в народном выражении: the Court, двор. Уэстминстер был конгломератом церквей, садов, дворцов и дворов и составлял неприкосновенную собственность правителя. В нем не было копоти, как в Сити, все было здесь величественно и вместе с тем мило, здесь царила торжественная, величавая тишина, нарушавшаяся только осенью когда королева возвращалась в столицу из своих замков.

Соутварк состоял тогда из ряда домов, тянувшихся вдоль реки, из множества садов, обрамляющих здания и заключал в себе бесчисленное множество матросских таверен, контор, амбаров и складов, одним словом, здесь можно было найти ту часть торгового промысла, для которой не хватало места в Сити.

Девятнадцатого августа вышеупомянутого года ее величество еще не намеревалась возвратиться в свою древнюю «закопченную» столицу, как тогда уже назывался Лондон, и скорее можно было полагать, что до 28 октября она не покинет светлый Хэмптонкорт. В означенный день она отправилась только в Аслей-Галль, один из небольших замков, находившихся между Хэмптонкортом и Виндзором. Полагают, что она отправилась туда по совету врачей, так как чувствовала себя несколько слабой. В действительности же она удалилась в Аслей-Галль потому только, что ее встревоженная душа и озабоченный ум нуждались в покое. Так как государственные дела требовали, чтобы ее советники всегда были у нее под рукой, то последним приходилось везде следовать за королевой, что по дальности расстояния от Лондона нередко было сопряжено с затруднениями. Самым большим страдальцем из числа ее приближенных был теперь сэр Френсис Уолсинхэм, статс-секретарь, через руки которого шли все дела королевы.

За час до аудиенции сэр Френсис занимался в своем кабинете приведением в порядок бумаг, поступивших на доклад или к подписи. Занятия министра были прерваны приходом его первого секретаря, вошедшего с бумагой в руке и маленьким ящичком.