Столкновение цивилизаций - Самюэль Хантингтон

Исторически китайцы не проводят различия между отношениями внутри страны и за ее пределами. Их “образ мирового порядка был не более чем следствием внутреннего порядка Китая и потому является расширенной проекцией китайской цивилизационной идентичности, которая, “как предполагается, сама воспроизводится в концентрически расширяющемся круге в качестве представления правильного космического миропорядка”. Или, как выразился Родерик Макфаркер: “Традиционный взгляд китайцев на мир был отражением конфуцианского представления о четко структурированном иерархическом обществе. Иностранные монархи и страны считались данниками Срединной империи: “На небе не бывает двух солнц, на земле не может быть двух императоров”. В результате китайцам не слишком импонируют “многополюсные или даже многосторонние концепции безопасности”. В принципе, азиаты готовы “принять иерархию” в международных отношениях, и в истории Восточной Азии не было войн за гегемонию, типичных для Европы. Действующая система равновесия сил, которая исторически типична для Европы, была чужда Азии. Вплоть до появления в регионе западных держав в середине девятнадцатого века, международные отношения в Восточной Азии были синоцентрическими, когда все остальные страны ранжировались в зависимости от различной степени подчиненности Пекину, сотрудничества с Пекином или [c.375] автономии от Пекина . Разумеется, конфуцианский идеал миропорядка никогда не был полностью воплощен на практике. Тем не менее азиатская – по иерархии сил – модель международной политики коренным образом отличается от европейской модели баланса сил.

Вследствие подобного представления мирового порядка неудивительно, что китайцы, склонные к “подстраива-нию” во внутренней политике, переносят эту манеру поведения также и на международные отношения. Степень, в какой эта тенденция сказывается на формировании внешней политики отдельных государств, очевидно, зависит от того, насколько они разделяют конфуцианскую культуру, и от их исторических взаимоотношений с Китаем. В культурном отношении Корея имеет много общего с Китаем и исторически склоняется на сторону Китая. Для Сингапура в годы “холодной войны” коммунистический Китай был врагом. В 1980 году, однако, Сингапур начал пересматривать свою позицию, и лидеры Сингапура активно заявляют о необходимости принятия США и другими странами реалий китайского могущества. Имеющая значительную долю китайского населения Малайзия, под влиянием антизападно настроенных лидеров, также испытывает сильную тягу к Китаю. В девятнадцатом и двадцатом столетиях Таиланд сохранял свою независимость, приспосабливаясь к европейскому и японскому империализму, и сейчас ведет себя схожим образом в отношениях с Китаем, и эта тенденция усугубляется потенциальной угрозой безопасности, которая, по мнению его лидеров, исходит от Вьетнама.

Индонезия и Вьетнам – две страны Юго-Восточной Азии, которые в наибольшей степени предрасположены к противодействию и сдерживанию Китая. Индонезия – страна крупная, мусульманская и удалена от Китая, но без помощи других государств ей не удастся противостоять китайским притязаниям на Южно-Китайское море. Осенью 1995 года Индонезия и Австралия заключили договор о безопасности, который связал их обязательством проводить [c.376] консультации друг с другом в случае “враждебных нападок”. Хотя обе стороны отрицали, что договоренность имеет антикитайскую направленность, именно Китай они определили наиболее вероятным источником враждебных поползновений . Вьетнам в значительной мере представляет собой страну с конфуцианской культурой, но исторически он находился в антагонистических отношениях с Китаем, и в 1979 году выдержал недолгую войну с ним. И Вьетнам, и Китай заявляли о своем суверенитете над островами Спрэтли, и в 1970-х и в 1980-х годах военные флоты обоих государств вступали в боевые столкновения друг с другом. В начале 1990-х годов военный потенциал Вьетнама относительно Китая уменьшился. В результате у Вьетнама более, чем у какойплибо восточно-азиатской страны, имеется мотив для поиска партнеров с целью нейтрализовать Китай. Его вступление в АСЕАН и нормализация отношений с США в 1995 году стали двумя шагами в этом направлении. Однако из-за разногласий внутри АСЕАН и явного нежелания этой организации бросать вызов Китаю крайне маловероятно, чтобы АСЕАН превратилась в антикитайский союз или чтобы она смогла оказать Вьетнаму значительную поддержку в случае конфронтации последнего с Китаем. Большую заинтересованность в сдерживании Китая проявляли США, но в середине 1990-х годов еще не ясно, насколько далеко они намерены зайти в борьбе с претензиями Китая на контроль над Южно-Китайским морем. В конце концов для Вьетнама “самая плохая из худших альтернатив” могла бы состоять в том, чтобы учесть интересы Китая и принять вариант “финляндизации”, что хотя и “задело бы гордость вьетнамцев, но… гарантировало бы выживание” .

В 1990– х годах практически все восточно-азиатские страны, за исключением Китая и Северной Кореи, выразили свою поддержку сохраняющемуся военному присутствию США в регионе. На поверку же, однако, не считая Вьетнама, они проявляли тенденцию учитывать интересы Китая. Филиппины добились закрытия на своей территории крупных [c.377] американских военно-воздушной и военно-морской баз, и на Окинаве усилилась оппозиция сохранению на острове сильной группировки войск США. В 1994 году Таиланд, Малайзия и Индонезия ответили США отказом, когда получили просьбу разрешить в их водах швартовку шести кораблей снабжения в качестве плавучих баз, предназначенных для обеспечения американского военного вмешательства либо в Юго-Восточной, либо в Юго-Западной Азии. Еще одним показательным примером показной почтительности стал Региональный форум АСЕАН, когда его участники на первой встрече согласились с требованиями Китая, чтобы из повестки дня был исключен вопрос об островах Спрэтли, а китайская оккупация рифа Мисчиф у Филиппин в 1995 году не вызвала протеста ни у одной страны-члена АСЕАН. В 1995 -1996 годах, когда Китай угрожал Тайваню как на словах, так и применением военной силы, азиатские правительства вновь ответили глухим молчанием. Об их стремлении вставать на сторону сильного сделал ясный вывод Майкл Оксенберг: “Азиатские лидеры тревожатся, что баланс сил может сместиться в пользу Китая, но в тревожном ожидании будущего они не хотят конфликтовать с Пекином сегодня” и “к США в антикитайском крестовом походе они не присоединятся” .

Возвышение Китая станет главным вызовом для Японии, и японцы серьезно разойдутся во мнениях относительно того, какой стратегии необходимо следовать. Нужно ли пытаться подладиться к Китаю, возможно пойдя на какие-то уступки и признав китайское военно-политическое господство в обмен на признание японского главенства в экономической сфере? Следует ли попытаться придать новый смысл американо-японскому соглашению и вдохнуть в него новую жизнь как в основу союза с целью сдержать Китай? Нужно ли стремиться развивать собственную военную мощь для защиты своих интересов от китайских посягательств? Вероятно, Япония станет, насколько получится, уклоняться от определенного ответа на эти вопросы. [c.378]

Ядром любых сознательных действий, направленных на противодействие Китаю и его сдерживание, должен был бы стать американо-японский военный союз. Понятно, что Япония мало-помалу могла бы согласиться на изменение целей договора. Ее согласие будет зависеть от уверенности в следующем: 1) в способности Америки вообще выступать в качестве единственной мировой сверхдержавы и оставаться активным лидером в мировых делах, 2) выполнении Америкой обязательств сохранять свое присутствие в Азии и активно бороться с усилиями Китая расширить сферу своего влияния и 3) способности Соединенных Штатов и Японии сдерживать Китай, но так, чтобы издержки в ресурсах были невелики, а риск войны – мал.

При отсутствии со стороны США серьезной – что маловероятно – демонстрации решимости и соответствующих обязательств Япония, по всей вероятности, пойдет навстречу Китаю. За исключением периода 1930-х и 1940-х годов, когда Япония проводила одностороннюю политику завоеваний в Восточной Азии, причем последствия этого оказались катастрофическими, страна исторически стремилась к обеспечению своей безопасности, вступая в союзы с тем, кто рассматривался как доминирующая в данный период времени сила. Даже в 1930-х годах, присоединившись к оси Берлин – Рим, Япония вступала в союз с тем, кто представлялся тогда наиболее динамичной военно-идеологической силой в глобальной политике. Ранее в том же веке она вполне осознанно вошла в англо-японский альянс, потому что Великобритания являлась страной-лидером на мировой арене. В 1950-х годах Япония аналогичным образом объединилась с США как с наиболее сильной в мире страной и как с одной из тех стран, которые могли обеспечить Японии безопасность. Как и китайцы, японцы рассматривают международную политику как иерархическую, потому что такова их внутренняя политика. Как высказался один ведущий японский ученый: “Когда японцы думают о месте своей нации в международном сообществе, [c.379] они часто находят аналогии в моделях внутреннего устройства японского общества. У японцев имеется склонность рассматривать международный порядок как внешнее выражение культурных паттернов, которые проявляются внутри японского общества, а для него характерна ведущая роль вертикально организованных структур. На подобное представление о международном порядке наложили отпечаток длительные китайско-японские отношения, оказывавшие влияние на Японию до нового времени (система дани)”.