Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики - Под ред. И.Ренчлера

Примером понимания эстетики в более широком смысле служит подход Эйбл-Эйбесфельдта, начинающийся с представления о тенденциозности восприятия, проявляющейся не только на культуроспецифическом, но и на видоспецифическом уровне (см. гл. 2). Такая тенденциозность лежит в истоках эстетического суждения. Мелпа, например, ценят относительно светлую кожу и длинный нос как у мужчин, так и у женщин. Им нравится чистая блестящая кожа и полное сильное тело (это опять-таки относится к тому и другому полу-они не представляют себе, что очень худое тело может быть привлекательным). Мужчины с большой, а особенно с длинной бородой считаются красивыми. Такие признаки, в особенности массивное тело и бороду, нетрудно усилить с помощью украшений, надеваемых по случаю празднеств.

Демонстрации мелпа провоцируют также то, что Эйбл-Эйбесфельдт называет вспышкой узнавания. Из обилия украшений и красок, маскирующих человека, постепенно начинает проступать сам этот индивидуум. Узнать конкретного человека даже в необычном наряде- искусство, которое люди постигают очень быстро. Элемент неожиданности сохраняется, поскольку украшения в самом деле превращают внешний облик человека в некий идеальный объект — выражение и сплав внутренних ценностей. Таким образом, эстетический опыт слагается из узнавания как идеального типа, так и его носителя, воплощающего этот идеал в каждом конкретном случае.

С помощью этого искусства также и каждый отдельный человек может как-то выразить свою индивидуальность. Несмотря на общее впечатление единообразия, при более внимательном взгляде можно обнаружить, что каждый человек-по собственному выбору, а иногда и просто благодаря наличию соответствующих предметов-разукрасил себя по своему вкусу, используя, в частности, такие аксессуары, как ожерелья и браслеты.

Здесь находит свое отражение и статус данного человека, на который ясно указывает выбор перьев для головного убора и их количество-возможности их приобрести зависят от уровня личного благосостояния. И наконец, вся масса танцоров определенно отражает имидж клана или более обширной группы, ответственной за весь праздник. Я до сих пор помню, как однажды в 1964 г. я вдруг увидел группу танцоров, которые входили на площадку для церемоний вместе с другими северными мелпа. Мне сказали, что это Типука Анмбилика — союз четырех кланов племени Типука. На протяжении нескольких месяцев моей работы в тех местах Анмбилика было для меня просто названием, которое я слышал, не зная, действительно ли оно обозначает какую-то подлинную солидарность или же это просто следы некой существовавшей в прошлом классификации. И тут я увидел эти кланы, слившиеся в единую танцевальную группу.

Зрелище было волнующим и эстетичным-подлинной «вспышкой узнавания». В этом смысле сходство в украшениях мужчин, выступавших единым строем, напоминало знаковые стимулы этологов, свидетельствующие о том, что эти люди находятся на своей земле и действуют заодно. Переводя это в плоскость культуры, можно сказать, что единый стиль используемых украшений несет также идеологическую функцию, заставляя членов группы ощущать свою принадлежность к некой общности.

Все сказанное относится и к темпу танца. Я имел случай убедиться в этом в сентябре 1984 г. Две подгруппы объединились, чтобы исполнить танец мёр — главный мужской танец, связанный с обменом мока (ценностями). Для этого танца мужчины выстраиваются в длинный ряд и ритмично приседают, сопровождая движения ударами в барабан и пением.

Одна из подгрупп принадлежала к клану, владевшему территорией поблизости, и пригласила другой клан в качестве гостей. Те и другие объединились, чтобы вместе исполнить танец. На меня надели украшения и поставили в ряд танцоров между хозяевами и гостями. Тут я быстро понял, что, хотя обе группы исполняли один и тот же танец мёр, я никак не могу одновременно попасть в такт с танцорами, находившимися справа и слева от меня, так как гости, находившиеся справа, плясали чуть быстрее, чем хозяева. Впоследствии оказалось, что самим танцорам это хорошо известно-лишь я один был вначале сбит с толку! Иной темп-один из элементов стиля племени, обитающего в гористой местности к югу от горы Хаген.

Короче говоря, в своих плясках мелпа демонстрируют все черты и функции, упоминаемые Эйбл- Эйбесфельдтом, в том числе сексуальную привлекательность, причем вполне откровенно и преднамеренно. За традиционными плясками следуют хороводы с громкими, часто непристойными песнями; девушки при этом могут захватывать инициативу и брать за руки мужчин, которые им понравятся, — тех, у кого красивые украшения, кто выглядит жизнерадостным и хорошо пляшет; все это признаки жизненной энергии, определяющей для этих людей сексуальную привлекательность. Девушки должны разглядеть, кто скрывается под маскирующими украшениями, иначе может оказаться, что они проявляют внимание к кому-нибудь, кто находится с ними в родстве, а поэтому за него нельзя выйти замуж. Необходимо соблюдать существующие обычаи, однако даже и в этом случае не исключена опасность, что другая женщина (жена или подружка) может предъявить претензии. Подобные случаи бывают, и они заканчиваются драками.

Пляски мелпа, которые я выбрал здесь для обсуждения и комментариев, — лишь один, но наиболее характерный из всех видов искусства этого народа (оно включает также музыку и пение других жанров, сказки, эпос и ораторское искусство). Однако они особенно подходят для нас в качестве примера, так как это сложные и многоуровневые представления, привлекающие большое внимание людей, которые дают им всестороннюю критическую оценку. Такого рода действо обогащает эстетический опыт зрителей. Подобный опыт, вероятно, становится особенно осязаемым в те моменты, когда происходит сдвиг кода или классификации с одного уровня на другой, некая конверсия, открывающая новую перспективу. Я полагаю, что пляски мелпа дают материал для таких сдвигов восприятия. Они служат, например, новыми подтверждениями единства или противостояния групп, творчески сливая в ритуальных действиях тех, кто в иные времена не ладят между собой, или, наоборот, разобщая других. Они изменяют внешность человека, а затем позволяют узнать его (или ее). Они противопоставляют друг другу мужчин и женщин, но объединяют их. В этих плясках, помимо очевидной привлекательности ярких перьев и красок на телах участников, эстетическое значение имеет и то, что зрителям представляется возможность расшифровывать сообщения, передаваемые нарядами и движениями. Если эти рассуждения верны, то k теперь нужно было бы выяснить, в какой мере подобная идея приложима к различным видам искусства в других культурах. Наша склонность к расшифровке смысла воспринимаемых образов, по-видимому, представляет собой видовой признак. Она переходит на уровень эстетики, когда доставляет удовольствие и связана с определенными абстрактными ценностями на уровне культуры.

ЛИТЕРАТУРА И ПРИМЕЧАНИЯ

1. Strathern A.J. (1971). Self-decoration in Mount Hagen. Gerald Duckworth, London.

2. Strathern A.J. (1981). Dress, decoration and art in New Guinea. In: Kirk M. (ed.). Man as art. Viking, New York, pp. 15–36.

Глава 13. Эстетика и кухня: разум возвышает материю Э. Розан

Кухня-вещь сугубо человеческая, это вся совокупность сведений и традиций, касающихся пищи, от ее добывания до приготовления и подачи на стол. Как и другие области культуры, кухня совершенствовалась и распадалась на множество различных форм, которые во многом уникальны, но в то же время сохраняют некоторые общие черты.

Не вызывает сомнений, что при любом обсуждении кухни огромное значение имеет ряд аспектов биологии и физиологии. Ведь поскольку, какой бы сложной и разнообразной ни была соответствующая деятельность в культурном плане, она в конечном счете связана с самым основным из всех аспектов поведения-с потреблением пищи.

Человек всеяден; подобно крысам и тараканам он способен извлекать питательные вещества из разнообразнейших источников-растительных, животных и всевозможных сочетаний тех и других. В отличие от многих других животных, более специализированных в отношении питания, человек, приходя в этот мир, не имеет никаких особых приспособлений для добывания пищи, кроме заложенного в него природой пристрастия к сладкому и отвращения к горькому [1]. Такие вкусы вполне совместимы со всеядностью человека, потому что в огромном органическом мире, полном потенциальных источников питательных веществ (особенно это касается растительных продуктов), сладкий вкус обычно указывает на безопасность данного продукта как непосредственного источника энергии, тогда как горький вкус нередко бывает признаком ядовитости.

Хотя человек может извлекать нужные организму вещества из самых разнообразных пищевых продуктов, ясно, что его основные потребности лучше удовлетворяются при наличии в рационе животной пищи (мяса, яиц, молочных продуктов). Эти продукты обеспечивают надлежащий баланс всех незаменимых аминокислот и содержат необходимые питательные вещества, в том числе жиры, в более концентрированном виде. У большинства всеядных, в том числе у человека, очень мало вро-Elisabeth Rosin, Havertown, Pennsylvania, USA. Эстетика и кухня 321