Ева Луна - Исабель Альенде

— Не смей так говорить о нем!

В то время мы жили неподалеку от Загородного клуба, в одном из самых престижных и элегантных районов города; нам посчастливилось найти среди шикарных вилл небольшой старинный домик, на аренду которого вполне хватало нашего бюджета. Мими добилась такой известности, о какой раньше и мечтать не смела, и стала настолько красивой, что порой казалась не человеком из плоти и крови, а каким-то неземным существом. Та самая сила воли, которая помогла ей превратиться из мужчины в женщину, теперь была обращена на службу самодисциплине, обучению изящным манерам и продвижению артистической карьеры. Она заставила себя отказаться от всякой экстравагантности в поведении, чтобы не впасть в вульгарность в глазах утонченной светской публики; в какой-то момент ее стиль одежды начал даже диктовать моду, а макияж повлиял на принятую в высшем свете манеру краситься; она тщательно следила за речью, отложила все почерпнутые за годы жизни в кварталах красных фонарей образные и эмоциональные выражения в дальний ящик памяти и пользовалась этими перлами словесности только в экстренных случаях; два года она обучалась актерскому мастерству в одной театральной студии, а затем изучала хорошие манеры в институте, специализировавшемся на подготовке девушек к участию в конкурсах красоты и к светской жизни: там она научилась садиться в автомобиль, скрещивая ноги, есть артишоки, не нарушая идеально очерченный помадой контур губ, и спускаться по лестнице так, словно за ней по ступеням скользит невидимая горностаевая мантия. Она ни от кого не скрывала, что поменяла пол, но специально никогда не говорила на эту тему. Желтая пресса не давала публике забыть об этой будоражащей воображение загадке, и скандальная тема то и дело вновь и вновь всплывала на страницах газет. В общем, жизнь Мими изменилась кардинально. Она выходила на улицу, а люди останавливались и сворачивали шеи, провожая ее взглядом; старшеклассницы толпами подбегали к ней за автографом; ее приглашали сниматься в телесериалах и предлагали роли в самых разных театральных постановках; именно на экране и на сценических подмостках публике открылся ее потрясающий артистический талант; такой актрисы в стране не видели, наверное, с 1917 года, когда Отец-Благодетель пригласил из Парижа саму Сару Бернар,[26] уже старенькую, но по-прежнему восхитительную в своем таланте и очаровании и притом довольно бодро передвигавшуюся на одной ноге. Появление имени Мими на афишах гарантировало театру аншлаг, люди приезжали из провинции, практически со всей страны, чтобы лично увидеть это почти мифическое существо, у которого, по слухам, были женская грудь и фаллос. Ее приглашали на показы мод, зазывали на конкурсы красоты в качестве члена жюри, без нее не обходился ни один благотворительный бал. Ее триумфальное вхождение в высшее общество состоялось на бале-маскараде, где представители самых почтенных семейств формально посвятили ее в рыцари своего закрытого ордена, приняв в роскошных апартаментах Загородного клуба. В тот вечер Мими поразила собравшуюся публику своим потрясающим маскарадным костюмом и умением полностью вжиться в роль: она явилась в великолепном одеянии короля Таиланда, расшитом фальшивыми изумрудами; под руку король вел свою королеву, чья роль была доверена мне. Кое-кто из собравшейся публики еще помнил, как этому загадочному и роскошному существу аплодировали в зале убогого кабаре гомосексуалистов, но такая слава ни в коей мере не сказалась на уважительном отношении к ней; наоборот, воспоминания лишь пробуждали дополнительный интерес к ее персоне. Мими прекрасно отдавала себе отчет, что эта публика никогда не признает ее равной; для представителей местной олигархии она вечно будет кем-то вроде экзотического циркового животного или шута, пригодного лишь для того, чтобы устраивать клоунаду на их балах; тем не менее сам факт, что ее принимают в высшем обществе, приводил ее в восторг. Чтобы оправдаться перед самой собой, она все время твердила мне, что такая практика очень полезна ей в смысле приобретения актерского опыта и навыков. А кроме того, девочка, не забывай, что в наше время самое главное — это связи и контакты, говорила она, посмеиваясь над собственными маленькими слабостями.

Успех Мими обеспечил нам более чем сносный уровень благосостояния. Жили мы теперь рядом с парком, где няни выгуливали хозяйских ребятишек, а шоферы — принадлежавших тем же хозяевам породистых собак. Перед тем как переехать, Мими раздарила соседкам по улице Республики свою коллекцию плюшевых зверей и вышитых подушек; фигурки и скульптуры из «холодного фарфора» были аккуратно упакованы в коробки и перевезены в наш новый дом. Виновата во всем была я: это мне пришла в голову дурная мысль научить Мими работать с податливым материалом. Почувствовав прелесть легкого создания трехмерных образов, она проводила все свободное время за приготовлением исходного сырья и лепкой каких-то чудищ и абстрактных композиций, которые она гордо именовала скульптурами. Для оформления нашего нового дома был специально нанят известный дизайнер; бедняга чуть не упал в обморок, увидев уродцев из Универсального Материала. Со слезами на глазах он уговорил Мими спрятать свои творения куда-нибудь в надежное место, где они никак не смогут помешать ему реализовать свои представления об идеальном интерьере; Мими пообещала исполнить его просьбу, потому что, понимаете ли, он такой душка, не пожилой, но зрелый, седые волосы, темные глаза. Между ними возникло настолько искреннее дружеское чувство, что Мими мгновенно поверила: наконец она встретила свою вторую половину, предначертанную ей знаками зодиака. Астрология, Ева, наука точная, она меня никогда не подводила, и в моей астральной карте сказано, что, пройдя зенит своей судьбы, я еще встречу главную любовь всей моей жизни…

Художник-декоратор приходил к нам в дом с завидным постоянством и просто не мог не повлиять на нашу привычную жизнь самым серьезным образом. Вместе с ним мы познавали прежде недоступную нам утонченную часть земного, материального мира: учились выбирать вина (раньше мы свято верили, что красное пьется вечером, а белое днем), оценивать произведения искусства, серьезно интересоваться событиями, происходившими в мире искусства. Выходные мы посвящали походам в художественные галереи, музеи, театры и в кино — только на избранные фильмы. Именно с этим художником я впервые попала на какой-то концерт, после чего, переживая полученные впечатления, не могла уснуть три ночи кряду: музыка продолжала звучать во мне постоянно; когда же сон наконец сморил меня, мне приснилось, что звучит какой-то огромный инструмент со струнами, спрятанными внутри большой деревянной коробки с перламутровой инкрустацией и мраморными клавишами. Долгое время потом я не пропускала ни одного концерта этого оркестра; я садилась в ложу второго яруса и ждала той волшебной минуты, когда дирижер поднимет палочку и зал наполнится чарующими звуками; порой весь концерт у меня в глазах стояли слезы; вынести такое наслаждение без глубокого душевного потрясения было невозможно. Художник решил интерьер нашего дома в основном в белом цвете и наполнил его самой современной по дизайну мебелью. Царство модерна оттеняли лишь отдельные старинные предметы; все это настолько отличалось от того, к чему мы привыкли и даже когда-либо видели, что несколько недель ни я, ни Мими не чувствовали себя в этом неземном интерьере как дома; мы ходили из комнаты в комнату, боясь заблудиться, передвинуть какую-нибудь вещь с одного места на другое или по неосторожности сесть в восточное кресло и навеки испортить его оторочку из разноцветных перьев; тем не менее все получилось так, как предсказывал наш дизайнер с первого дня работы в доме: хороший вкус — дело заразное, к нему, как ко всему хорошему, быстро привыкаешь; вскоре мы действительно освоились в новом жилом пространстве и порой посмеивались над собой и над той безвкусицей, в которой, сами того не замечая, жили раньше. Неожиданно в один прекрасный день наш очаровательный дизайнер и учитель изящных искусств сообщил, что уезжает в Нью-Йорк по приглашению какого-то модного журнала; он собрал чемоданы и попрощался с нами с искренней печалью в глазах; Мими же была просто в отчаянии.

— Да успокойся, Мими. Раз он уехал, значит, это не тот мужчина, встреча с которым предначертана тебе судьбой. А настоящий скоро наверняка появится, — пообещала я, и неопровержимая логика моего аргумента смогла в какой-то степени облегчить ее страдания.

Со временем идеальная гармония интерьера, оформленного нашим дизайнером, претерпела некоторые изменения; художник, наверное, пришел бы в ужас, если бы узнал, как бесцеремонно мы обошлись с оставленным им наследством, но зато мы наконец почувствовали себя полностью дома. Началось все с морского пейзажа. Я рассказала Мими, как много для меня значила картина, висевшая в гостиной у моих прежних хозяев, и подруга тотчас же решила, что причина моей страсти к морским пейзажам кроется в моем происхождении; гены есть гены, с ними не поспоришь, говорила она; она была уверена, что кто-то из моих предков был мореплавателем и именно от него я унаследовала тоску по морю, которого на самом деле никогда не видела. Эта версия вполне совпадала с семейной легендой о дедушке-голландце, из чего мы сделали вывод, что пора как-то скрасить то жалкое существование, которое я влачила, не имея возможности любоваться каждый день настоящим морем. Мы обошли антикварные магазины и блошиные рынки и наконец наткнулись на холст, где были запечатлены скалы, волны, чайки и тучи; картину мы купили не задумываясь и в тот же вечер повесили на почетном месте в гостиной, уничтожив одним этим мазком всю эффектную композицию из японских миниатюр, тщательно подобранных и развешанных в заранее просчитанных местах нашим другом-дизайнером. После этого я занялась поисками родственников и вскоре обзавелась целой семьей, накупив кучу старых, выцветших от времени дагеротипов; среди их персонажей были какой-то посол в мундире, сплошь увешанном орденами и медалями, исследователь-первопроходец с большими усами, опирающийся на длинную двустволку, и старик в деревянных башмаках и с глиняной трубкой в зубах; именно этот дед смотрел в будущее особенно гордо и даже высокомерно. Обеспечив себе прошлое подбором далеких предков, я решила, что настало наконец время подыскать картину или фотографию, на которой был бы запечатлен образ Консуэло. Я пересмотрела сотни картинок, но ни одна из них меня не устроила; наконец мы с Мими наткнулись на изображение стройной улыбающейся девушки с тонкими чертами лица; одета она была в платье с кружевами, голову прикрывала от солнца изящная шляпка; девушка стояла в саду на фоне розового куста. Присмотревшись к ней повнимательнее, я пришла к выводу, что она достаточно красива, чтобы воплотить образ моей матери. Конечно, в моих детских воспоминаниях Консуэло навеки запечатлелась в платье служанки, фартуке и парусиновых туфлях; при этом я запомнила ее постоянно выполняющей какую-нибудь грязную и тяжелую домашнюю работу; тем не менее где-то в глубине души я всегда была уверена, что на самом деле она походила на утонченную сеньору в шляпке, потому что именно такой она становилась, когда мы оставались одни в нашей маленькой комнатке; именно такой неправдоподобно красивой я и решила сохранить ее в своей памяти.