Всемирная история. Том 4. Новейшая история - Оскар Йегер

Но тем не менее положение было весьма серьезное. «Все идет точно так же, как после Иенской битвы», — заметил мрачно настроенный прусский король во время отступления. Две битвы были проиграны, и только еще незначительная часть прусской территории оставалась не занятой; русские открыто говорили о том, что отступить придется может быть даже и в Польшу… Войска были сосредоточены при Швейднице, следовательно еще южнее, еще ближе к Австрии; но решиться на третью битву при данных условиях, как на том настаивали Гнейзенау и пруссаки, было бы неблагоразумным, и новый главнокомандующий русской армией, Барклай-де-Толли, прямо восстал против подобного предположения. Что бы случилось, если бы действительно пришлось отступить еще далее, не трудно было предвидеть: тяжко и ужасно отозвался бы на народе такой исход войны, после пережитого им благородного и прекрасного подъема духа. Ложь и насилие восторжествовали бы! Никогда еще Германия не переживала таких ужасных дней, как эти майские дни 1813 года!

И вдруг явилась надежда на спасение, сам неприятель предложил перемирие. Наполеон, желая внести рознь в отношения между Россией и Пруссией, предложил это перемирие Александру, который, однако, отказался от всяких сепаратных переговоров; тогда договор о перемирии между французами и союзниками был заключен 4 июня в Пойшвице. Оно должно было продолжаться до 20 июля и еще 6 дней после этого срока; проведены были демаркационные линии, в которые войска обеих сторон должны были вступить до 12 июня. Гарнизонам, которые французы продолжали держать в крепостях на Висле и Одере, — в Штеттине, Кюстрине, Данциге, Модлине, Замосце, — провиант должен был доставляться в пятидневные сроки.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Перемирие. Австрия присоединяется к коалиции. Битвы при Гроссберене, Кацбахе, Дрездене, Кульме, Депневице. Военные действия с начала сентября до середины октября. Битва народов под Лейпцигом

Это перемирие (которое сам Наполеон впоследствии считал величайшей своей ошибкой) было вызвано необходимостью дать передохнуть его войскам, свыкнуться с их положением — организоваться. От зоркого взгляда Наполеона не скрылось то, что хотя эти войска в течение первых 6 недель кампании прекрасно проявили себя и дрались храбро, но им все же недоставало еще многих и важных качеств настоящего солдата, и что они в этом смысле не могли равняться с теми, которые погибли в походе 1812 года. Однако он думал или мог думать, что при его энергии, благодаря которой принимаемые им решения и действия происходили во много раз быстрее, чем в коалиции, этот краткий отдых даст ему возможность в такой степени усовершенствовать свои вооруженные силы, что он будет в состоянии не только противостоять всем возможным случайностям (даже если Австрия перейдет на сторону его противников), но и преодолеть их. Наполеон не был против заключения мирного договора, если бы можно было его заключить, не пожертвовав ничем существенным, на что ему давали право надеяться две одержанные им победы. Временами выпадали такие моменты, когда он не скрывал от себя то важное условие, что сам характер борьбы существенно изменился, и что положение его уже вызывало некоторые опасения; но, в общем, он смотрел на сложившееся положение оптимистически, и гибельное высокомерие его еще нимало не было поколеблено.

Именно такого мира, который бы все оставил так, как есть, более всего и опасались в Пруссии, и потому известие о перемирии породило всюду негодование и тревогу. К этому еще добавилась печальная весть о том, что Гамбург опять попал в руки французов. Произошло это, очевидно, вследствие упущения со стороны союзников и следующим образом: датчане, предполагая присоединиться к союзникам, в их интересах, заняли город своими войсками, но тотчас же его покинули, как только датскому правительству стало известно, что Норвегия уже обещана Швеции. Вместе с тем Дания перешла на сторону Франции. Однако оказалось, что шведский кронпринц Карл Иоанн (бывший маршал Бернадот) вовсе не был расположен что-либо предпринимать в интересах города Гамбурга, а тем более подвергать себя ради него какой-либо опасности.

27 мая Теттенборн выступил из города и город был потерян для союзников. Сначала в него вернулись датчане, уже в качестве союзников Франции, а после их ухода вступили французы под командованием Даву и Вандамма и развернули жестокие репрессии. Начались расстрелы, изгнания, контрибуции, всякого рода вымогательства — на все это и у обоих военачальников были в изобилии запасены бланки с подписью самого Наполеона. Не менее печален был и другой случай — нападение, которому подвергся партизанский отряд майора Люцова около Китцена (близ Люцена). Наполеон был особенно озлоблен против этих партизанских отрядов, которые действительно наносили ему значительный урон, отбивая орудия, транспорты с провиантом, пленением офицеров и т. д. Майора Люцова укоряют в том, что он, за неимением достоверных сведений, слишком медленно подвигался к демаркационным линиям, определенным на время перемирия; а рассчитывать на какое-либо снисхождение со стороны неприятеля было более чем странно.

Отряд французов в 4000 человек неожиданно напал на полк Люцова, насчитывавшего 400 человек и 300 из них разом положил на месте; остальные (в том числе Люцов, и раненый Теодор Кернер) успели спастись. В числе нападавших на люцовский полк были, увы, и вюртембергцы. Но зато в тот самый день, когда перемирие окончилось, произошла стычка между французским корпусом Удино и прусским отрядом, заграждавшим дорогу в Берлин, и французы вынуждены были отступить, причем отбитые у французов несколько сот ружей весьма кстати пошли на вооружение испытывавшего нехватку оружия прусского ландвера.

Именно это — приведение в порядок своих армий — делало перемирие для союзников совершенно необходимым. Более того, было полное основание надеяться, что если попытки заключения мира будут отвергнуты Наполеоном, то Австрия, вероятно, склонится на сторону коалиций, и тем самым значительно будут увеличены шансы на успех у союзников.

И действительно, Австрия в силу сложившихся обстоятельств была выдвинута на передний план: теперь она вынуждена была действовать. Наступил момент, когда уже ни трусость, ни косность, ни самое изощренное коварство не могли более удержать Австрию от необходимости принять определенное решение, в котором, собственно говоря, не было даже и выбора. В последнее время пытались на разные лады, разными умными доводами объяснить и оправдать политику Австрии, проводимую на протяжении первых пяти месяцев этого года в особенности потому, что эта политика — по крайней мере по отношению к Австрии — привела к некоторому благоприятному результату; но такое оптимистическое воззрение — увы! — не выдерживает строгой критики.

Франц I, австрийский император. Гравюра работы Ф. К. Тилькера с портрета кисти П. Г. Стембуки

В Австрии, как и везде в Европе, все государственные, придворные и общественные деятели были настолько поражены исходом похода в Россию, что им прежде всего пришлось серьезно задуматься; однако ни о каком смелом шаге, ни о каком порыве мужества или хотя бы озлобления против человека, который трижды унизил Австрию, разрушил ее значение в Германской империи и захватил почти треть ее владений, в правящих кругах, в непосредственной близости к императору Иосифу и его первому советнику, графу Меттерниху, не было и речи. Им и в голову не приходили те «возвышенные упования», которые подняли прусский народ и жителей некоторых других немецких областей на борьбу за родину и ее благо. Один из ученых знатоков истории изображает нам императора Иосифа (в смысле описания его характера), как «смесь твердости и слабости, честности и лживости, здравого смысла и самой обыденной близорукости, честолюбия и равнодушия, большого знания мелочей и самого элементарного неведения». В целом, по общему складу характера, он напоминал одного из своих предков, Фридриха III Габсбурга, жившего в XV столетии и оставившего по себе весьма недобрую и нелестную память. Министр же его, истый царедворец, более хитрый, чем умный, рано ко всему охладевший вследствие распутной жизни, совершенно свободный от всяких возвышенных воззрений на все окружающее, весьма ленивый к работе, жил, как говорится, одним днем, а его главная забота состояла в том, как бы сохранить за собой то положение, которое он умел для себя сделать и приятным, и удобным.

Положение Австрии вследствие поражения, понесенного армией Наполеона в России, быстро и в значительной степени улучшилось. В ответе на известное письмо Наполеона от 7 января 1813 года речь шла об отношениях Франции к Австрии опять в таком тоне, какой подобает диалогу двух равносильных держав. В нем говорилось, между прочим, что все вожделения Австрии направлены к восстановлению мира. Можно, пожалуй, предположить, что австрийское правительство, в данном случае, играло только тонко рассчитанную роль, и сам Меттерних, впоследствии выдававший себя за человека, безошибочно угадывавшего будущее, в своих мемуарах старается всех убедить, что он уже тогда свой способ действий основывал на близком знании характера Наполеона, в чем, по его словам, он, будто бы, и не ошибся. Но чем больше мы вглядываемся в подробности австрийской политики в эти 5 первых месяцев 1813 года, тем отчетливее понимаем, что ей возможно дать только одно объяснение: люди, руководившие Австрией, сами не знали, чего хотели, хотя общее положение дел в сущности было совсем немногосложно. Едва ли может подлежать сомнению то, что Наполеон легко мог бы купить австрийскую дружбу, предложив за нее хорошую подачку; но он был настолько неосторожен, что подобной подачки не предложил, и, помимо своего письма от 7 января, в котором не допускал со своей стороны никакой серьезной жертвы ради сохранения мира, еще сослался в своем отношении к Австрии на трактат 1812 года, т. е. на такой договор, который, по справедливому заключению Меттерниха, вовсе не мог согласоваться с положением великой державы.