Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Йозеф Томан

Стареет его католическое величество король Филипп IV, а правая рука его, дон Луис Мендес де Аро, маркиз дель Карпио, всесильный министр, отошел, постарев, пред божий суд. Опустело его кресло за столом короля, но витает над ним дух преподобной сестры Марии, прозванной Хесус*, ее же мирское имя было Мария де Агреда. Король, читая через очки наставления своей подруги-монахини, видит теперь, что правил небрежно. И он начинает поздновато, правда, но и за то благодарение богу! - начинает заботиться о судьбах своей страны - по крайней мере, он затверживает наизусть письма, которые посылает ему из монастыря святая жена. Вот и поправлено дело!

______________

* Испанское произношение имени Иисус.

Стареет Мурильо - жирными складками обвисает нижняя часть его лица, и часто уже не только над видениями красоты задумывается художник, а и над полной тарелкой...

Стареет Альфонсо. Высыхает, как перекати-поле, и сморщиваются его щеки; стареет Диего, в душе которого горечь, и Паскуаль, сожженный разочарованием, стареет Мария в строгой своей красоте и Солана во цвете лет, стареет Вехоо и его Кальдерон.

Но всем законам природы наперекор остается несломленным, полным силы тот, кто прокутил половину жизни, а на другую ее половину положил себе исполнять божьи заповеди - брат Мигель, настоятель монастыря ордена Санта-Каридад, сиречь Святого Милосердия.

Одержимый своей идеей, не платит он дани времени, устремляясь к цели с великим рвением.

После долгого отсутствия Мигель снова вошел в свой дворец. Бродит по покоям, трогает драгоценные гобелены и мрамор, касается предметов в спальне Хироламы - от зеркал до вееров.

- Нет уже здесь тебя, милая. Нет здесь души твоей. Она вместе со мною переселилась в Каридад. Все это я могу теперь покинуть навсегда.

Напрасно отговаривает Мигеля Альфонсо. Дворец и все владения рода Маньяра, от Алагабы до Арасены, будут проданы.

- Дон Бернардо Симон де Пинеда, - докладывает слуга.

- Мой архитектор, - говорит Мигель. - Он как раз кстати.

Пинеда молча выслушал распоряжения Мигеля.

Итак, церквушка св. Георгия будет снесена; снесут и монастырские здания. На их месте вырастет величественный храм, и к монастырю будет прилегать прекрасная больница.

До ночи сидит Мигель с Пинедой и Мурильо над планами. Вот он вскакивает в волнении, мерит шагами комнату, и неудержимым потоком льются его предложения, пожелания - он не дает даже слова вставить своим сотрудникам. И они захвачены замыслами Мигеля. Увлечены его страстностью.

- Весь мрамор дворца изымается из продажи. Им выложим пол в больнице...

- Мраморный пол в больнице? - изумляется Мурильо.

- Это, пожалуй, слишком, ваше преподобие, - отваживается возразить архитектор. - Такой великолепный мрамор - на пол лазарета!

- Именно так, - стоит на своем Мигель. - Я желаю, чтобы у самых бедных было все самое лучшее. Все, что служило моему наслаждению, пусть служит им в страдании...

- Но это невозможно! - восклицает Пинеда.

- Я решил это не только как Маньяра, но и как настоятель монастыря, дон Бернардо, - сухо бросает Мигель.

- Простите, ваша милость, - кланяется тот.

- Пожалуйста, сделайте, как я прошу! - смягчает тон Мигель. - И поспешите!

Через некоторое время Пинеда изготовил планы величественного храма и образцовой больницы.

Мигель, просмотрев их, улыбнулся.

- Всего этого мало, дон Бернардо. От вас ускользнуло соотношение между задачей и исполнением. Вы не поняли, что здания эти должны вмещать сотни людей.

И Мигель изобразил на бумаге свою мечту.

Он раздвинул пространство больницы вверх и вширь. Все да будет огромным и совершенным!

Архитектор с изумлением следит за свинцовой палочкой Мигеля и сам дорисовывает его замысел.

- Мало! Все еще мало... - хмурится Мигель.

- Неужели и этого недостаточно, ваша милость? Такое великолепное здание! - восторгается Пинеда. - Ну, хорошо. Я еще увеличу...

- Когда начнете, дон Бернардо?

- Через месяц начнем сносить, ваше преподобие.

- Только через месяц? И только сносить?

- Раньше не могу. Но я ускорю все работы, как только возможно...

Мигель вернулся к своим убогим.

Подошел к постели Бруно.

- Вставай, - молодой друг! - весело сказал он ему. - Разрешаю тебе прогуляться. Вставай - выйдем вместе ненадолго в сад. Так, обопрись на меня. Сильнее, не бойся, ты не тяжелый. И потихонечку, шаг за шагом... А то ведь ты, поди, совсем забыл, как выглядит свет и солнце, дружок. Твоим двадцати пяти годам предстоит еще много хорошего...

- Но, брат, - возражает Бруно, - ты сам говорил нам, что под всяким веселием подстерегает человека порок...

- Думай-ка лучше о том, как тебе ступать, мой мальчик, и смотри, чтобы ноги у тебя не заплетались. А к слову божию вернемся в свое время.

- Посмотрите! - удивляются больные. - Бруно уже ходит! Не споткнись, приятель, а то костей не соберешь!

Но Бруно лишь тихонько засмеялся, блеснув белыми зубами, и всей тяжестью налег на Мигеля, осторожно переставляя ноги и нетерпеливо протягивая руку к двери, что ведет из полумрака на солнечный день.

* * *

Кирки и ломы закончили свою разрушительную работу, церковка св. Георгия исчезла, уже выкопана яма под фундамент для храма и больницы, и стены растут из земли.

Сотни телег свозят к Каридад строительный материал.

Мигель неутомим. Дни он проводит на стройке. Ночами бодрствует у ложа больных, с одинаковым чувством выслушивая их благодарность и брань, ибо знает, что трудится для доброго дела.

Его зовут больные, зовут строители. Он живет на бегу, между стройкой и подвалом, он забросил молитвы и благочестивые размышления, он торопит архитектора и рабочих, он нетерпелив, он дождаться не может, а осознав это, сам себя упрекает, сам налагает на себя епитимьи.

Часто он сам руководит работами. Распоряжается и трудится, грузит и запрягает, носит и подает...

Из ворот его дворца выезжают телега за телегой, груженные белым мрамором с нежно-голубыми прожилками.

Трифон скрипит зубами. Богатство Маньяра ускользнуло от святой церкви. А награда... О, горе мне!

Стройка Каридад служит местом сборища севильского люда - вечерами, когда рабочие уходят, люд этот обсыпает стройку, как муравьи пригорок, рассаживаясь на кучах кирпича, бревен и мраморных плит.

Ночь бледна от лунного сияния. Мрамор, поглотивший днем солнечный жар, светится в темноте.

Там и сям мелькают человеческие тени, и голоса оживляют место, похожее на город после землетрясения.

Больной голос:

- Долго ли ждать, скоро ли будет готово?

Грубый голос:

- Может, год, может, два.

- Подохну я к тому времени... - вздыхает больной.

Насмешливый голос:

- Вот невидаль! Ты и так всем обуза.

Тихий голос рассуждает:

- Надо бы, чтоб мир был для нас, а не мы для мира. Только все устроено наоборот.

- Всем бы нам отмучиться в Каридад...

Отзывается на это грубый голос:

- Чего зря болтать! Мы вон даже не знаем, для нас ли вся эта роскошь или для больших господ...

Равнодушный голос подхватывает:

- У кого ничего не болит, тому все равно. А вот о чем подумать не вредно - нельзя ли кое-что урвать для себя на этом деле!

Женский голос:

- Говорят, он - святой.

Вопросы со всех сторон:

- Кто?

Вскочил насмешливый голос.

- Она верит, что еще родятся святые!

Женщина:

- Как кто - брат Мигель.

Тихий голос замечает:

- Он был когда-то богатым и знатным. Грешник был... Грехов на нем было - что песчинок в пустыне. Весь город дрожал перед ним. Он соблазнял женщин и убивал мужчин.

Грубый перебивает:

- И не так давно это было. Я его знавал. Вот это был удалец, черт возьми! Стоило тебе косо взглянуть на него - и ты уже изрешечен, как сито...

Больной возвысил голос:

- Он - святой. А если еще не святой, так будет. Всем бы богачам так поступать...

Женский голос - задумчиво:

- Хотела бы я знать, отчего он так переменился...

Больной разговорился:

- Только надо бы ему поторопиться с этим строительством.

Равнодушный прикидывает:

- Неплохо бы притвориться больным, пусть меня кормят да служат мне, а я - валяйся себе в кровати да распевай псалмы на полный желудок...

- А черт, это неплохо! - поддерживает его грубый.

Тихий голос жалуется:

- С сыном у меня плохо дело. Что-то в горле у него - едва разговаривать может. Что-то съедает его голос. Ни в одной больнице не берут...

Женщина говорит:

- В Каридад его взяли бы.

Голоса:

- Не взяли бы!

- Взяли...

Больной с горечью сомневается в своей судьбе и в судьбе того, о ком речь:

- Не поздно ли будет...

А голос, словно покрытый плесенью, добавляет:

- Для нашего брата - всегда поздно...

В темноте приближаются какие-то тени. Шпаги звенят о мостовую, голоса дворян беспечны и сыты.

- Неслыханное и невиданное дело - строить такой дворец для черни!

- Под личиной милосердия здесь пекутся об отбросах человечества, любого бродягу ставят на одну доску с дворянином! Позор!