Утеха падали - Дэн Симмонс

Джентри улыбнулся.

— У Дика Хейнса в точности такая штуковина! Крохотная «Коника» и большой бушнеловский объектив.

Натали вернула ему фотографию и, нахмурившись, повернулась к Солу.

— Может ли так быть, что есть еще и... другие? Такие же твари?

Сол сложил на груди руки и устремил взгляд куда-то назад, на город.

— Я не знаю, — медленно проговорил он. — Много лет я думал, что оберет — единственный в своем роде. Жуткий уродец, порождение «третьего рейха», — если такое вообще возможно. Но потом исследования показали, что способность воздействовать на психику других людей не так уж редко встречается. Читаешь историю и поневоле задумываешься — а может быть, такие индивиды, очень разные сами по себе, как Гитлер, Распутин и Ганди, — все они обладали такой способностью? Возможно, мы имеем здесь дело с континуумом, и оберет, Фуллер, Нина Дрейтон и бог знает кто еще просто представляют собой крайние точки этого континуума...

— Значит, могут быть и другие?

— Да, — сказал Сол.

— И они, непонятно по какой причине, интересуются мной? — заключил Джентри.

— Да.

— Ладно. Значит, мы пришли снова туда, откуда начали. — Шериф тяжело вздохнул.

— Не совсем, — возразил Сол. — Завтра я разузнаю, что смогу, в Вашингтоне. А вы, шериф, можете продолжить поиски этой Фуллер. И еще следите за тем, как идет расследование той авиакатастрофы...

— А мне что делать? — спросила Натали. Сол немного смутился.

— Вам было бы разумней вернуться в Сент-Луис...

— Только не в том случае, если я могу чем-то помочь здесь. Что я должна делать?

— У меня есть кое-какие соображения, — сказал Джентри. — Мы их можем обсудить завтра утром, когда отвезем профессора в аэропорт.

— Хорошо, — согласилась Натали. — Я здесь останусь по крайней мере до первого января или чуть позже.

— Я дам вам свой домашний и рабочий телефоны в Нью-Йорке, — сказал Сол. — Нам надо связываться по крайней мере через день. И вот еще что, шериф. Даже если все наши попытки разузнать что-то ни к чему не приведут, есть способ сделать это через газеты и ТВ...

— Каким образом?

— Метафора мисс Престон насчет того, что они вампиры, не так уж далека от истины, — сказал Сол. — Так же, как и вампиров, их съедают собственные темные инстинкты. Когда эти инстинкты удовлетворяются, не заметить этого невозможно.

— Вы имеете в виду сообщения о других возможных убийствах?

— Вот именно.

— Но в этой стране происходит больше убийств за один день, чем в Англии за весь год. — Джентри развел руками.

— Верно, но оберет и остальные... у них страсть к особым убийствам, — тихо сказал Сол. — Не думаю, чтобы они могли совершенно изменить свои привычки, какой-то след болезненности или извращенности все равно будет заметен.

— О'кей, — вздохнул Джентри. — Значит, в худшем случае будем ждать, пока эти... эти вампиры не начнут убивать снова. Будем разыскивать их по этим следам. Ну, допустим, мы их найдем... И что тогда?

Сол вытащил из кармана платок, снял очки и принялся их протирать, близоруко щурясь на огни гавани. Огни виднелись ему, как несфокусированные призмы, ночь, казалось, надвигалась на них со всех сторон.

— Тогда вот что. Мы их выследим и поймаем. А потом мы сделаем то, что делают со всеми вампирами. — Он снова надел очки и едва заметно улыбнулся Натали и шерифу. Улыбка получилась безрадостной. — Мы проткнем их сердив кольями. Отрубим им головы. И набьем рот чесноком. А если и это не подействует... — Улыбка Сола стала еще холоднее. — Тогда придумаем нечто такое, что подействует.

Глава 13

Чарлстон

Среда, 24 декабря 1980 г.

Для Натали Престон это был самый одинокий сочельник за всю ее жизнь, и она решила что-нибудь предпринять по этому поводу. Она взяла сумочку, «Никон» со 135-миллиметровым объективом, вышла из дому и медленно поехала в Старый Город. Не было еще четырех часов, но уже начало темнеть.

Она ехала мимо старых домов и дорогих магазинов, слушала рождественскую музыку и понемногу думала обо всем.

Ей очень не хватало отца. В последние годы она все реже видела его, но теперь сама мысль, что его больше нет, что он больше не думает о ней и не ждет ее, была невыносима, словно что-то внутри нее рушилось, сворачивалось и разрывало ей сердце. Ей хотелось плакать.

Когда ей сообщили о смерти отца по телефону, она не плакала. Не плакала и тогда, когда Фред отвез ее в аэропорт Сент-Луиса. Вообще-то он хотел полететь вместе с ней, но она возражала, и он не стал настаивать. Она не плакала на похоронах и после похорон, все эти часы и дни смятения и встреч с родственниками и друзьями. Через пять дней после убийства отца и четыре — после возвращения в Чарлстон Натали как-то ночью не смогла заснуть и принялась искать, что бы почитать, наткнулась на сборник юмористических рассказов Джин Шеппард. Книга открылась на странице, где на полях размашистым почерком отца было написано: «Почитать с Натой этим Рождеством». Она прочитала страницу, где описывался смешной и в то же время страшный-престрашный случай, как мальчик отправился в гости к Санта-Клаусу прямо из универмага. Это было ужасно похоже на то, как перед Рождеством родители повезли ее в центр города, — ей тогда было года четыре, и ждали целый час в очереди, а она в панике убежала в самый ответственный момент. Когда она кончила читать, Натали смеялась так, что смех постепенно перешел в слезы, а затем в рыдания; она проплакала почти всю ночь и заснула всего на часок перед рассветом, но встала, когда поднялось зимнее солнце, чувствуя себя совершенно опустошенной. И все же ей стало легче. Самое худшее было позади.

Натали свернула влево и поехала мимо особняков Рейнбоу-роуд с их лепниной; красочные фасады выглядели сейчас скромнее — зажглись газовые фонари.

Она сделала ошибку, оставшись в Чарлстоне. Ее соседка, миссис Кальвер, приходила чуть ли не каждый день, и эти неловкие беседы с престарелой вдовой причиняли Натали боль. Она начала подозревать, что миссис Кальвер, видимо, питала надежды стать второй миссис Престон, и от этого девушке хотелось каждый раз спрятаться в спальне, едва она слышала робкий знакомый стук.

По вечерам, ровно в восемь, звонил из Сент-Луиса Фредерик. Натали представляла себе строгое выражение лица ее друга и в прошлом любовника, когда он говорил: «Детка, возвращайся. От того, что ты сидишь там, не будет никакого проку. Я скучаю по тебе. Возвращайся домой, к старине Фредерику». Но ее маленькая квартирка в университетском городке больше не казалась ей домом. А захламленная комната Фредерика на Аламо-стрит была всего лишь местом, где он спал между сменами, длившимися по четырнадцать часов: он работал в компьютерном центре, ломая голову над математическими проблемами распределения масс в галактических скоплениях. Фредерик был очень способным парнем, но ему не повезло с образованием. Их общие знакомые когда-то рассказали ей, что он вернулся из Вьетнама, где отбыл два срока, с совершенно изломанной психикой в сочетании с яростным стремлением защитить свое достоинство и революционным духом. Этот свой дух он направил на то, чтобы стать выдающимся исследователем-математиком. Еще в прошлом году, несмотря на это, Натали любила Фредерика. Или думала, что любила. «Возвращайся домой, детка», — говорил он каждый вечер, и Натали, невероятно одинокая сейчас, потрясенная и убитая горем, всякий раз отвечала: «Еще несколько дней, Фредерик. Всего несколько дней».