Удача в подарок, неприятности в комплекте (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна

- Петенька, я не стану Вашей женой.

Пётр Игнатьевич удивлённо захлопал глазами, растерянно улыбнулся:

- Лизонька, милая, успокойтесь, Вы перенервничали…

- Нет, Петя, - я решительно покачала головой, - я полюбила другого.

На краткий миг в голубых глазах Петеньки плеснуло что-то нехорошее, но не успела я понять, что именно это было, как взгляд снова стал ясным и немного озабоченным.

- Лизонька, милая, давайте мы Вами присядем и всё спокойно обсудим, - Петя повлёк меня к каменной лавочке.

Вести долгие разговоры у меня не было ни сил, ни желания.

- Да нечего нам обсуждать. Я не стану Вашей женой, потому что люблю другого, что тут может быть непонятного? – я прикусила губу, пытаясь совладать со вспыхнувшим в душе раздражением. – Простите меня, Пётр Игнатьевич. Я знаю, что виновата перед Вами, но Вы сами понимаете, сердцу нельзя приказать.

- Но можно прислушаться к голосу разума, - голос Петра Игнатьевича похолодел, стал непривычно жёстким, я даже вздрогнула от неожиданности. – Подумайте, Лизонька, со мной Вы знакомы уже давно, а Ваш избранник… Что Вы о нём знаете?

Я не сдержала лучистой улыбки:

- Он самый лучший.

- Ну разумеется, - фыркнул Петенька, - все влюблённые дурочки говорят одно и то же. Женщины так предсказуемы!

Что?! Петенька, мягкий и деликатный Петенька только что назвал меня дурочкой? Да ещё и предсказуемой?! У него что, от обиды рассудок помутился?!

Я вскочила с лавочки, не желая более оставаться в компании столь разительно переменившегося жениха, в коего словно бес вселился:

- Я прощаю Вам Вашу резкость, Пётр Игнатьевич, лишь потому, что мои слова, вне всякого сомнения, глубоко ранили Вас.

- Вы даже не представляете, как сильно, - жёстко усмехнулся Петенька и резко рванул меня за руку, возвращая на скамью, - садитесь, не прыгайте. Я достаточно наслушался Ваших глупостей, теперь извольте послушать меня.

С меня довольно, я не намерена больше сидеть тут и выслушивать оскорбления! Я попыталась вскочить с лавочки, но Петенька со злой усмешкой вытащил из внутреннего кармана короткий револьвер и недрогнувшей рукой наставил его на меня, процедив:

- Сидите смирно, Елизавета Андреевна, иначе, клянусь адом, я пущу Вам пулю в лоб.

- Вы с ума сошли, - прошептала я, заворожённо глядя на холодный зрачок направленного на меня оружия.

- Отнюдь, - Пётр Игнатьевич коротко хохотнул, упиваясь происходящим безумием, - перестал корчить из себя идиота.

Я ещё раз попыталась утихомирить Петеньку, гадая, сможет ли Феликс Францевич помочь несчастному, обезумевшему из-за обрушившихся на наши семьи потрясений, или же всё-таки придётся прибегать к помощи специальной клиники:

- Петень…

Пётр перебил меня, яростно взмахнув пистолетом, я даже зажмурилась, опасаясь выстрела, коего, к счастию, не последовало:

- Не смей называть меня Петенькой! Это дурацкое прозвище более пристало болонке, нежели взрослому мужчине!

Как же его, бедного, скрутило-то, пожалуй, всё-таки придётся в клинике закрывать. Мне теперь, самое главное, его успокоить нужно, чтобы он стрелять не начал, а то, если он меня ранит, Алёша ему голову свернёт и слушать про помрачение рассудка не станет. Что там Феликс Францевич в прошлом году говорил по поводу обращения с безумцами?

Я успокаивающе выставила перед собой ладони, заговорила негромко, стараясь, чтобы мой голос походил на успокаивающее журчание воды:

- Прошу прощения, Пётр Игнатьевич, я даже не предполагала, что Вам сие обращение может быть неприятно, Вы мне ни разу даже словом не обмолвились об этом.

- Потому что выгодно было, чтобы ты меня за слабовольного дурачка держала, - Петя зло блеснул глазами, усмехнулся жёстко, половиной рта. – Да и все остальные тоже. Никому же из вас, ослов скудоумных, даже в голову не пришло, что это я, именно я на тебя покушаюсь!

Меня словно с размаху ударили подушкой по голове, сердце точно невидимая холодная рука сжала. Господи, а что если это не припадок безумия, а правда? Но за что, почему? Бред, быть такого не может! Я всмотрелась в холодные, точно обломки льда глаза Петеньки, ища в них признаки умопомешательства, помнится, доктор подробно рассказывал о них, и вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Взгляд Петра был жестоким, но ясным, без малейшего помутнения, он не только прекрасно понимал, что и почему делает, но ещё и получал от происходящего истинное удовольствие! Господи, что же мне теперь делать-то?! Ответ пришёл неожиданно, на миг мне даже показалось, что я услышала голос Алексея: «Тяни время».

Я облизнула пересохшие губы и, не пытаясь скрыть дрожь в голосе, спросила:

- Но что же я Вам сделала, что Вы захотели меня убить?

Пётр Игнатьевич снисходительно улыбнулся, упиваясь ранее несвойственной для него ролью хозяина положения:

- Милая моя, если бы я хотел тебя убить, мы бы сейчас с тобой тут не разговаривали. Я должен был напугать твою тётку, чтобы она не тянула с нашей свадьбой, а вот потом, - Пётр оскалился, - став официально твоим супругом и получив богатое приданое, я бы быстро избавился сначала от вздорной старухи, возомнившей себя властительницей судеб, а потом и от моей сладкой жёнушки.

К страху, отчаянию и надежде на чудо добавилась горькая обида, совершенно неуместная в данный момент, но от этого не менее жгучая.

- Значит, Вы никогда меня не любили? – я вспомнила наши совместные прогулки, вечера у рояля, ноты, которые Петенька привозил специально для меня, букеты цветов на окне, и на глазах выступили слёзы.

Пётр Игнатьевич хохотнул, переложил пистолет в другую руку, беззаботно пожал плечами, словно мы обсуждали планы на день:

- Да полно, моя милая, к чему эта трагедия на пустом месте? Вы меня тоже не любили, я был для вас милым мальчиком, удачной партией, не более. И как только рядом оказался жених повыгоднее, следователь из столицы, Вы тотчас же переметнулись к нему.

- Неправда, - хоть я и понимала, что неразумно злить вооружённого, готового на любое безумство мужчину, но подозрений в корысти и расчёте терпеть не стала, - я…

- Вы любите господина Корсарова, - скучающим тоном перебил меня Пётр Игнатьевич, - а он, вне всякого сомнения, любит Вас. Милая моя, успокойтесь, нет смысла объяснять то, что и так понятно. Только такие идиоты как вы с господином следователем могли не замечать влечения друг к другу и возводить меж собой стены из теней прошлого, глупых страхов и совершенно идиотских правил приличия.

- Я не хотела Вас обидеть.

- И, тем не менее, сударыня, Вы это сделали, - Пётр нахмурился, зло сверкнул глазами. – Вы предпочли мне другого, а для мужчины нет оскорбления более сильного.

Я растерянно смотрела на бывшего жениха, тщетно пытаясь понять ход его мыслей:

- Но Вы же не любите меня? Какая Вам разница, где я и с кем?

- Вы меня плохо слушали, сударыня, - Пётр Игнатьевич скучающе скривился, зевнул, небрежно прикрыв рот ладонью, - впрочем, что ещё можно ожидать от глупой девчонки, у которой одна любовь на уме.

Тоже мне, тёмный гений злодейства, пред которым трепещет весь мир! Я стиснула пальцы, дабы удержаться от острой шпильки насмешки и не провоцировать Петеньку, по-прежнему направляющего на меня оружие. Какая досада, что я отказалась от предложения Алексея проводить меня, сейчас разговор шёл бы совсем по-другому! Я глубоко вздохнула, опустила ресницы, придавая своему лицу беззащитно-несчастное выражение, и пролепетала, умоляюще глядя на Петра Игнатьевича:

- Зачем же Вы убили Оленьку и Катеньку, неужели перепутали со мной?

- Что я, слепец что ли? - фыркнул Петенька. - Сии особы сами виноваты в том, что с ними произошло. А впрочем, если Вам интересно, могу и рассказать, только во время прогулки. Поднимайтесь, сударыня, не капризничайте, иначе я Вас прямо здесь пристрелю и ничего рассказывать не стану.

Спорить с вооружённым человеком глупо и безрассудно, пришлось подчиниться. Пётр Игнатьевич подхватил меня под руку, больно ткнув дуло револьвера мне в бок, и повлёк по неприметной тропинке прочь из парка, я только и успела платочек уронить, показывая, где меня искать следует. К счастью, похититель мой, упивающийся собственными злодеяниями, ничего не приметил.