Том 4. Письма 1820-1849 - Федор Тютчев

P. S. Mon cher ange, ma prière, une recommandation, mais ne la néglige pas, quelque stupide qu’elle te paraisse… J’ai promis à ce malheureux Rosaglio* qui va partir p<our> Moscou, de le recommander aux Souchkoff. Je le lui ai promis, juré et enfin j’ai menti, en disant que c’était déjà fait. Il va partir, et je suis un homme compromis, s’il allait se présenter à eux, avant qu’ils n’en fussent avertis. Ecris-leur donc, de grâce, à son sujet. Mais de grâce, ne l’oublie pas. Cela me tourmente. Ne l’oublie pas.

J’embrasse mille fois les enfants. Hier j’ai été voir ceux de Smolna. Anna y est en ce moment. J’espère utiliser quelque peu ce voyage pour l’avenir d’Anna*.

Ce que tu me dis de ta santé m’a fait grand plaisir, si c’est parfaitement exact. Quant à moi, je ne te dissimulai pas que depuis ton départ mes accès de rhumatismes m’ont beaucoup tourmenté et j’ignore quelle influence le voyage aura sur cette indisposition.

Nous serons, à ce qu’on m’assure, extrêmement bien à bord de notre bateau. J’ai troqué mes deux places, contre une cabine à deux lits, le prix étant à peu près le même. Mais moi, de ma personne, je compte, s’il est possible, coucher sur le pont. C’est mardi à quatre heures de l’après-m<idi> que nous devons être arrivés à Stettin. Puissé-je trouver une lettre de toi à Berlin. Voyager, pour moi, c’est courir après tes lettres, combien c’est ridicule. Et toi, es-tu bien aise de m’avoir secoué?..

С.-Петербург. 21 июня/3 июля

Милая кисанька, вот и настал великий день, и я чувствую, что это новая разлука в разлуке. Дыра в пустоте. Вчера я вернулся в город и отправился проститься с канцлером. Он тронул меня своей простотой. Он очень простодушно убеждал меня навестить его жену в Бадене только после того, как я сдам экспедицию в Цюрихе. «Поскольку она очень срочная», — добавил он. Впрочем, ко мне были более щедры, чем я ожидал. Мне вручили сумму в 250 дукатов, и это много, если иметь в виду, что почти на всем протяжении моего пути имеется железная дорога — от Штеттина до Цюриха. Я беру с собой после уплаты всех долгов более 1000 рублей серебром. Как я досадую и ругаю себя, что позволил тебе так разориться ради меня, твое самоотвержение меня удручает и пугает. Я только что написал Николушке и просил его как можно скорее и во что бы то ни стало приехать к тебе в Гапсаль. Ах уж этот Гапсаль! Мы совершили в этом отношении неслыханную глупость. От его описания в твоем письме у меня мурашки идут по коже. И в этом хлеву тебе предстоит сидеть взаперти в течение двух месяцев, в то время как за ту сумму, в которую тебе обошлось это дурацкое пребывание, ты могла бы, как мы с тобой убедились, прекрасно снять хорошенький загородный домик либо на Островах, либо в Павловске. Поистине понадобилась изрядная энергия добрых людей, чтобы подвигнуть меня на эту глупость. И в то время как ты будешь умирать со скуки, будет выглядеть попросту, будто я разгуливаю по Европе ради собственного удовольствия. И никто не подозревает того, что значит для меня разлука.

Ты понимаешь, я полагаю, почему я согласился на Цюрих. Это расплата, благодаря которой мое путешествие, каким бы несносным оно ни было, хотя бы меня не разорит. Теперь я остановлюсь в Штеттине и Веймаре только на возвратном пути. Я поеду прямо через Франкфурт и Берлин в Цюрих, затем оттуда в Баден, чтобы повидать графиню Нессельроде, после чего постараюсь свидеться с твоим братом и подняться вверх по Рейну… Все это очень долго и очень бесполезно. Ты тем временем пиши мне в Веймар. Ты получишь обо мне известия с пути, либо от меня, либо от других. Но прежде всего береги себя, ибо ты для меня дороже всего на свете. С Богом. Сейчас 9 часов, в 4 часа я отправлюсь по твоим недавним следам, по кронштадтским волнам. Ф. Т.

P. S. Милый ангел, вот моя просьба, наставление, не пренебрегай им, каким бы глупым оно тебе ни казалось… Я обещал несчастному Розальо*, отъезжающему в Москву, представить его Сушковым. Я ему клятвенно обещал это сделать и в конце концов солгал, сказав, что уже сделал это. Он уедет, и я буду опорочен, если он явится к ним прежде, чем они будут предупреждены. Так напиши им, будь любезна, об этом. Но прошу тебя, не забудь. Это меня мучит. Не забудь.

Обнимаю тысячу раз детей. Вчера я навестил девочек в Смольном. Анна в эти минуты находится там с ними. Я надеюсь по возможности использовать эту поездку для обеспечения будущего Анны*.

То, что ты пишешь мне о своем здоровье, меня очень порадовало, если только это правда. Что до меня касается, не скрою, что после твоего отъезда приступы ревматизма сильно мучили меня, и я не знаю, какое действие на них произведет эта поездка.

Нас уверяют, что мы будем необыкновенно хорошо устроены на борту нашего парохода. Я поменял два своих места на двухместную каюту, поскольку цена почти одна и та же. Но лично я рассчитываю, если возможно, лечь на палубе. Во вторник, в четыре часа пополудни, мы должны прибыть в Штеттин. Хотелось бы в Берлине получить от тебя письмо. Путешествовать для меня означает бежать вслед за твоими письмами. Как это смешно. А ты, довольна ли ты, что расшевелила меня?..

Тютчевой Эрн. Ф., 25 июня/7 июля 1847*

Berlin. Ce 7 juillet

Ma chatte chérie, me voilà depuis hier à Berlin, sous les Linden — et il me semble que je touche encore aux îles, au quai Anglais où je me trouve entouré des Colobiano, Gise, Seebach et tutti quanti. Wiasemsky a été comme de raison le dernier à qui j’aie serré la main, en lui remettant ma lettre pour toi que tu dois avoir reçue en ce moment. Hélas, je touche ainsi à tout excepté à Hapsal qui est pour moi un séjour de raison ou plutôt de déraison. Dans la nuit de dimanche à lundi nous avons passé à la hauteur de l’île de Dago, ainsi dans une certaine proximité de toi, mais je suis bien aise que tu ne m’aies pas pu apercevoir dans ce moment, car j’étais tristement roulé sur le pont, couché sur le plancher nu sous une traîtresse de pluie fine qui me molestait beaucoup et en proie pour la première fois de ma vie aux angoisses du mal de mer. Mais aussi la mer était passablement mauvaise et le mouvement du bâtiment des plus désagréables. Dans ces moments-là on se trouve étrangement stupide de s’être mis sous une suite dans une passe semblable. Et puis tout cela s’oublie, comme si tout cela avait été éprouvé par votre prochain. La société sur le bateau se composait d’éléments tout à fait étrangers. Personne de la société de Pétersbourg. Une famille de Moscou, les Чертков, dont le père est un camarade de Nicolas. Lui, sa femme et les trois filles, se risquant pour la première fois sur mer et éprouvant à chaque instant les trances les plus incroyables*.

A Stettin j’ai revu Méjan*, consul, qui te fait dire mille amitiés et s’y plaît moins qu’à Moscou, mais il y paraît déjà entièrement domicilié. Notre entrevue avec Clotilde à Sevinemünde avait manqué par suite de je ne sais quel malentendu, et j’étais déjà sur le point d’emmener Anna jusqu’à Berlin*, lorsque nous avons vu annoncer ce matin la femme de chambre de Maltitz qui nous avait suivi à la poste jusqu’ici*.

Aujourd’hui j’ai dîné chez la Meyendorf avec Max Lerchenfeld*, et tout un monde d’impressions connues s’est de suite reformé autour de moi. Je ne hais pas, tant s’en faut, ces résurrections — cela renoue la chaîne. Demain, en partant d’ici à midi, j’irai coucher à Weimar. Les chemins de fer combinés avec le beau temps, pour mon véritable enchantement, on va aux uns sans quitter les autres, les villes se donnant les mains. Je t’écrirai peut-être de Weimar, mais très probablement de Francfort*.

Берлин. 7 июля

Милая моя кисанька, вот я со вчерашнего дня и в Берлине, под Липами. А мне все еще кажется, что я где-то возле Островов, возле Английской набережной и что около меня Колобиано, Гизе, Зеебах и все прочие. Вяземский, как и полагается, был последним, кому я пожал руку; я передал ему для тебя письмо, которое ты в настоящую минуту, вероятно, уже получила. Увы, я близок ко всему, кроме Гапсаля, — куда тебя увлек рассудок или, вернее, безрассудство. В ночь с воскресенья на понедельник мы прошли на широте острова Даго, следственно, близко от тебя, но я рад, что ты не могла видеть меня в это время, ибо я жалким образом лежал на палубе на голом полу под отвратительным мелким дождем, который хлестал по мне, и в первый раз в жизни находился во власти ужасного приступа морской болезни. Но зато и море было очень бурно и судно качало неприятнейшим образом. В такие минуты думаешь, как ты глупо сделал, что без нужды попал в такое положение. А потом все это забывается, словно все это испытал ваш ближний. Общество на пароходе состояло из совершенно чужих лиц. Из петербургского общества не было никого. Была одна московская семья, Чертковы, отец их — товарищ Николая; сам он, его жена и три дочери в первый раз пустились по морю и поминутно приходили в невероятнейший ужас*.

В Штеттине я встретил Межана*, консула, который просил передать тебе сердечный привет. Ему нравится там меньше, чем в Москве, но он, по-видимому, уже вполне там прижился. Наше свидание с Клотильдой в Свинемюнде не состоялось из-за какого-то недоразумения, и я уже собирался везти Анну в Берлин*, как вдруг сегодня утром к нам явилась горничная Мальтицев, следовавшая за нами по пятам в почтовом вагоне*.

Сегодня я обедал у госпожи Мейендорф в обществе Макса Лерхенфельда* и тотчас же погрузился в целый мир знакомых впечатлений. Я не против — отнюдь не против таких воскрешений, они связывают порвавшуюся цепь. Завтра в полдень я уеду отсюда, а ночевать буду в Веймаре. Железные дороги в соединении с хорошей погодой — истинное очарование. Едешь к одним, не расставаясь с другими. Города подают друг другу руки. Быть может, напишу тебе из Веймара, но вернее всего — из Франкфурта*.

Пфеффелю К., 8/20 июля 1847*