Лестница из терновника (трилогия) - Максим Далин

– Вот, видишь ли… Существует предмет, который ты видел сотни раз, каждое лето, каждый день – и не можешь рассказать, каков он!

– Что ещё рассказывать! Расскажи ты.

Северянин облизнул кончик кисти и окунул ее в тёмное в баночке.

– Взгляни. У сверчка – маленькая головка, на ней усы, подобные прядям волос у знатной дамы… Большие блестящие глаза. Длинное тельце… Крылышки похожи на семена ясеня. Передние ножки короткие, а задние длинные, колени вывернуты и задраны, каждая ножка свёрнута, словно деревянная линейка на шарнире… Вот так он сидит на травинке… А вот так – прыгает: распрямил ножки, расправил крылья.

Северянин говорил, и из кисти и краски под его рукой возникал сверчок. Побольше настоящего, но очень похожий – со всеми этими усиками, тонкими, как волоски, с крылышками, блестящими, будто слюдяные, с цепкими ножками. Один сверчок, другой сверчок… травинки с колосками…

– Это здорово, – сказал Анну с невольной улыбкой. – Да, они такие – сверчки такие.

– На свете наверняка есть множество вещей, на которых ты не останавливал взгляд. Это нехорошо. Если хочешь побеждать – надлежит развивать в себе наблюдательность. Когда-нибудь крохотная частность может спасти бойца от смерти – не правда ли?

Анну кивнул.

– Рисование учит замечать частности. Хочешь попробовать? Это поможет тебе собрать воспоминания в цельный и яркий образ.

– Букашка у меня не выйдет, – Анну ухмыльнулся несколько даже смущённо, принимая у северянина кисть. – Я не смогу так тоненько.

– Как буквы.

– Я не умею писать. Это – дело писцов.

– Тогда мы пока не станем рисовать тонкие линии. Хочешь – попробуем нарисовать плод т-чень? Это не трудно.

– Круглый, красный, с веточкой?

Северянин серьёзно согласился:

– Почти так. Ты упустил лишь два нюанса – внизу впадинка, а от веточки до этой нижней впадинки идёт узкий желобок. Верно?

Анну снова покивал, окунул кисть в краску и принялся вспоминать, как именно выглядит веточка плода т-чень. Это детское занятие неожиданно сильно его увлекло.

Анну вернулся в апартаменты, когда за окнами стояла густая темень. В сумрачном углу комнаты, позванивая бубенчиком, тенью маячил Наставник; Эткуру не спал, а при свете фонаря ходил туда-сюда по залу; увидев Анну, он остановился, зацепив пальцы за ремень.

– Где ты бродил, брат? Я решил, что тебя убили, и хотел поднимать охрану!

Анну положил на поставец влажный лист бумаги – и нелепая гордость тут же сменилась острым приступом стыда: зачем вообще было тащить к себе эту ерунду?!

– Что это? Письмо?

– Да нет, – замялся Анну, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и радуясь полумраку. – Это… как бы… плод т-чень я нарисовал. Краской.

Эткуру уставился на него, приоткрыв рот:

– С ума ты сходишь, брат?

– Да нет… с северянином разговаривал. Родич Снежного Барса, ну, как бы… Барсёнок Барсёнка. Ар-Нель из рода Ча… девственник. Мне стало интересно, о чём они думают, эти язычники… ну и вот.

– О плодах т-чень? – спросил Эткуру саркастически.

Анну вздохнул.

– И о них тоже.

– Не опрометчиво ли Львёнку заниматься с язычником языческими глупостями? – вставил Наставник из угла. – Не должно ли Львёнку подумать, что в этой холодной стране он ходит, окруженный врагами, а демоны глядят на него изо всех щелей?

– Тебе пора спать, мудрейший, – сказал Анну. – Всем пора спать, я сильно задержался.

Было совершенно невозможно объяснить Наставнику или Эткуру, как это было захватывающе и забавно – обсуждать с маленьким северянином особенности плода т-чень и смотреть, как на бумаге под его тонкими пальцами сами собой появляются живые формы, а плоские пятна приобретают призрачный объем, становясь похожими на настоящие осязаемые предметы… В этом было что-то от языческого колдовства – но без грязной тайны.

Разумеется, рисовальщик – всего лишь ремесленник, презренный работяга. Всё это изготовление вещей – удел рабов, в сущности, и северный аристократик роняет, опускает себя мараньем по бумаге. Достойное Львёнка дело – война. Власть. Эткуру совершенно прав, издеваясь над таким нелепым занятием, как мазня красками.

Но Анну почему-то думал об Ар-Неле. Он даже договорился, уходя, встретиться с ним на следующий день, чтобы выпить травника и ещё что-нибудь нарисовать при ярком солнечном свете.

Анну необычно хорошо чувствовал себя в обществе Ар-Неля. В конце концов, снисходительные смешки северянина – это всего лишь обычные повадки Барсёнка, это ничего не значит, их можно простить… за то, что интересно и приятно разговаривать и что-нибудь делать вместе.

Анну не помнил, чтобы с кем-нибудь из братьев было по-настоящему интересно делать вместе какой-нибудь пустяк – без скуки, злости, азарта или соперничества, просто так. Ар-Нель – он был очень необычный.

Но Эткуру не следовало об этом знать, а бесплотным – и подавно.

Запись N134-09; Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев

Как у Чехова – тут пьют чай, а где-то там…

Я пил чай, вернее, чок с Господином Главным Гадальщиком.

Всё-таки, я это слово неправильно перевёл. Он не Астролог, а именно Гадальщик. Предсказатель. На земную астрологию эта система не особенно похожа, как и вера в Кши-На – на земное язычество. Так, кое-какими частностями. Ну, во-первых, влияние светил и планет тут не при чём. Когда они говорят «Небеса», имеют в виду некие «Силы Небесные», божественную сущность, на небесах обитающую, а конкретно – богов-демиургов, День и Ночь. Поэтому те расчёты, которые делает Гадальщик – вовсе не по звёздам, они на другое опираются.

Во-вторых, аналог Гадальщика – не придворный мудрец, а королевский духовник. Храмовые жрецы аналогичны, скорее, земным монахам – вечные юноши, отказавшиеся от всяческих плотских страстей ради служения божествам и людям одновременно… больше людям, чем божествам – ну и деньги таким образом зарабатывают. Всё-таки жители Кши-На не мистичны до смешного, скептики и практики: несмотря на все объяснения, Ар-Нель в упор не понимает, зачем гнать торговцев из храма, если торговля – дело тоже в своём роде святое, дело для людей, такое же нужное и полезное, как и храм. У его соотечественников нет представления о святости выше земных дрязг. Своих богов они просят не о духовных абстракциях, а о вполне конкретных вещах: о правильной хорошей погоде – для урожая, о росе, полезной для шелкопрядов, о приплоде скота, о чистом цвете краски… о здоровье своих близких или их загробном покое. О простых, бытовых или денежных делах. Женщины молятся о любви, лёгких родах и здоровых детях – богине Ночи, Княгине Тьмы, Матери Жизни, Смерти и Сна – покровительнице и заступнице трофеев, Госпоже Любви; ей иногда приносят в жертву отрезанный локон – определённо символизирующий, нетрудно догадаться, что. И торговцев в храмах традиционно полно – продают бумажные цветы, которые сжигают для умерших предков, благовония, освящённые чёрно-белые пирожные, помогающие в любви, благословенные Князем Света крохотные ножики в расписных ножнах, которые от сглаза и на счастье вешают на шею детям на красном шнурке… А жрецы веруют истово и тоже не слишком высоко: жрец может искренне возмутиться неверием паствы, пришедшей просить дождя без зонтов, но наставлять на путь – не его дело.