Отверженные - Виктор Гюго

Этот рассказ как будто принадлежит иным векам. Нечто подобное этому видению являлось, вероятно, в древних мифологических эпопеях, где рассказывалось о полулюдях и полуконях, об античных гипантропах, титанах с человеческими головами и лошадиными туловищами, которые вскачь взобрались на Олимп, страшные, неуязвимые, сверхъестественные.

Странное совпадение чисел — двадцать шесть батальонов готовились встретить эти двадцать шесть эскадронов. За гребнем плато, под тенью замаскированной батареи, английская пехота, построенная в тринадцать каре по два батальона в каждом и в две линии — семь в первой и шесть — во второй, с ружьями наперевес, прицелившись в пространство, ожидала спокойная, безмолвная, неподвижная. Она не видела кирасир, кирасиры не видели ее. Она слышала, как поднимались эти грозные живые волны. Она слышала, как постепенно усиливался топот этих трех тысяч лошадей, мерные удары копыт, шелест лат, звяканье сабель, какое-то дикое дыхание. Наступило зловещее безмолвие, потом внезапно над гребнем появился длинный ряд рук, потрясающих саблями, ряд касок, труб и штандартов, и три тысячи голов с седыми усами прогремели: «Да здравствует император!» Вся эта кавалерия вылетела на плато, и это появление было подобно землетрясению.

Вдруг — налево от англичан, направо от нас — голова кирасирской колонны встала на дыбы со страшным шумом. Дойдя до высшей точки гребня, кирасиры, необузданные, освирепевшие, в пылу увлечения своей всесокрушающей атаки на каре и батареи, вдруг увидели между собой и англичанами ров. То была дорога в Оэн, образующая впадину.

Это мгновение было ужасно. Ров неожиданно разверзся перед ними, зиял под самыми копытами лошадей, глубиной в две сажени, между откосами. Второй ряд столкнул туда первый; а третий столкнул второй; лошади взвивались на дыбы, откидывались назад, падали на круп, скользили, подняв все четыре ноги кверху, давили, мяли под собой всадников; никакой возможности отступить — вся колонна была как одно ядро; сила, приобретенная, чтобы раздавить англичан, сокрушила французов, неумолимый ров мог сдаться не иначе, как наполненный доверху; всадники и лошади валились туда как попало, давя друг друга, образуя одну сплошную массу тел в этой пропасти, и когда ров наполнился живыми людьми, по ним прошли остальные. Почти треть бригады Дюбуа погибла в этой пропасти.

С этого началось поражение.

Местное предание, очевидно преувеличенное, говорит, что две тысячи лошадей и полторы тысячи людей были зарыты живьем в этом рву. Эта цифра, вероятно, включает и другие трупы, брошенные в ров на другой день после битвы.

Заметим кстати, что эта самая бригада Дюбуа, так жестоко пострадавшая, за час перед тем во время атаки захватила знамя люнебургского батальона.

Наполеон, прежде чем отдать приказ кирасирам Мильо произвести атаку, исследовал почву, но не мог видеть этой прорытой дороги, не образовавшей ни морщинки на поверхности плато. Предупрежденный, однако, и встревоженный маленькой белой часовней на углу этой дороги и Нивелльского шоссе, предвидя, вероятно, какое-нибудь препятствие, он обратился с вопросом к проводнику Лакосту. Тот отвечал — нет. Можно почти сказать, что от этого кивка головы произошла вся катастрофа Наполеона.

Наступили и другие неприятности.

Была ли возможность у Наполеона выиграть это сражение? Отвечаем — нет. Почему? Благодаря Веллингтону? Благодаря Блюхеру? Нет. Благодаря Всевышнему.

Бонапарт победитель при Ватерлоо — это было бы событием вне законов XIX века. Готовилась другая череда событий, где Наполеону уже не было места. Немилость событий обнаружилась заранее.

Этому великому человеку пора было пасть.

Его непомерное значение в человеческих судьбах нарушало равновесие. Одно это существо больше значило, чем вся мировая масса; жизненная сила всего человечества, сосредоточенная в одной голове, в мозгу одного человека — это не могло продолжаться дольше, это было бы смертоносно для цивилизации. Настала минута, когда высшая неподкупная справедливость должна была вмешаться. Вероятно, принципы и элементы, от которых зависит правильное тяготение в нравственном и материальном порядке, требовали этого. Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, матери, обливающиеся слезами, — все это грозные обвинения. Когда мир страдает от излишнего бремени, в тени раздаются таинственные стоны и бездна внемлет им.

На императора был сделан донос на небесах, и падение его было решено.

Он мешал Богу.

Ватерлоо — не битва; это поворот развития всей вселенной.

X. Плато Мон-Сен-Жан

Почти в ту же минуту, как перед французами возник ров, загремела батарея.

Все шестьдесят пушек и все тринадцать каре стали громить кирасиров чуть не в упор. Неустрашимый генерал Делор сделал военный салют английской батарее.

Вся летучая английская кавалерия вскачь вернулась в каре. Кирасиры не остановились ни на один миг. Катастрофа во рву сократила их ряды, но не лишила мужества. Они были из тех людей, которые, уменьшаясь числом, приобретают мужество.

Дивизия Ватье одна пострадала от бедствия; дивизия Делора, которую Ней вел левее, словно предчувствуя западню, пришла в целости.

Кирасиры ринулись на английские каре. Они неслись на всем скаку, отпустив узды, с саблями в зубах, пистолетами в руках, — вот какова была атака.

В сражениях есть моменты, когда душа человека закаляется до того, что он превращается в статую, когда тело становится гранитом. Английские батальоны под бешеной атакой не дрогнули.

Тогда наступило нечто страшное.

Все английские каре были атакованы сразу. Бешеный вихрь окутал их. Эта хладнокровная пехота оставалась непоколебимой. Первый ряд, опустившись на одно колено, встречал кирасиров в штыки, второй ряд расстреливал их; за вторым рядом канониры заряжали пушки, фронт каре раздвигался, пропускал залп картечи и закрывался снова. Кирасиры отвечали, давя людей. Их гигантские кони взвивались на дыбы, перескакивали через ряды, через штыки и падали, как колоссы, среди этих живых четырех стен. Ядра делали бреши среди кирасиров, кирасиры пробивали бреши в каре. Целые ряды людей исчезали, сплюснутые под лошадьми. Штыки вонзались в брюхо кентавров. Отсюда причина невиданных разорванных ран. Каре, терзаемые этой бешеной кавалерией, смыкались, но не подавались. Своим неистощимым запасом картечи они производили опустошения в рядах атакующих. Картина этого боя была чудовищной. Эти каре были уже не батальоны, а кратеры; кирасиры — не кавалерия, а ураган. Каждое каре было вулканом, охваченным облаком; лава боролась с громом и молнией.

Правое крайнее каре, более всего подверженное атаке, было почти совершенно истреблено с первого же натиска. Оно состояло из 75-го полка шотландских горцев. В самом его центре, в то время когда вокруг шла резня, шотландец играл на волынке песни гор, сидя на барабане, с полнейшим равнодушием потупив свой меланхоличный взор, еще полный отражений холмов и озер. Шотландцы умирали, помышляя о Бен Лотиане{163}, точно так же, как греки вспоминали об Аргосе. Сабля кирасира, отсекая волынку вместе с державшей ее рукой, прекратила пение, убив певца.

Кирасиры, сравнительно немногочисленные, да еще ослабленные катастрофой во рву, имели против себя чуть ли не всю английскую армию, но они увеличивали свое число тем, что каждый из них дрался за десятерых. Между тем несколько ганноверских полков отступили. Веллингтон увидел это и подумал о своей кавалерии. Если бы в этот же момент Наполеон вспомнил о своей пехоте, он выиграл бы сражение. Эта забывчивость была его великой, роковой ошибкой.

Внезапно нападающие кирасиры почувствовали, что их атакуют. За спиной у них была английская кавалерия. Впереди каре, позади Сомерсет, то есть 1400 гвардейских драгун. У Сомерсета по правую руку был Дорнберг с немецкой легкой кавалерией, а по левую Трип с бельгийскими карабинерами. Кирасиры, атакуемые и с фронта, и с флангов, и с тыла, и пехотой, и кавалерией, должны были отбиваться со всех сторон. Но что им до этого? Ведь они были вихрем. Их доблесть стала невообразимой.

Кроме того, в тылу у них непрерывно гремела батарея. Только благодаря этому эти люди могли быть ранены в спину. Одна из их кирас, пробитая у левой лопатки картечью, находится в коллекции музея Ватерлоо.

Для подобных французов противниками могли быть только такие же англичане.

То была не свалка, а туча, какое-то бешенство, головокружительный вихрь храбрости, ураган сабель, сверкающих как молнии. В один момент тысяча четыреста гвардейских драгун превратились в восемьсот; подполковник Фуллер пал мертвый. Ней подоспел с уланами и егерями Лефевра-Денуэтта. Плато Мон-Сен-Жан было взято. Кирасиры оставляли кавалерию и принимались за пехоту; в этой страшной сумятице они дрались врукопашную, не выпуская друг друга из рук. Каре продолжали держаться.