Последний солдат Третьего рейха - Ги Сайер

Теперь все пойдет иначе, думалось нам. Бои на Дону и отступление из-под Белгорода остались в прошлом. Больше этого не повторится. Мы знали, конечно, что война еще не кончилась, но за последнюю неделю враг все время отступал.

Солдаты пробирались через развалины, в их числе было пять-шесть танкистов. Один из них швырнул в раскрытое окно гранату. Через секунду в воздухе раздался взрыв, а затем стон, которых мы слышали уже немало. Из окна выскочила русская женщина в белом, поднялась и, крича, побежала к нам. Один из солдат поднял ружье, и нам показалось, что оно выстрелило. Но женщина продолжала бежать.

Никто не произнес ни слова. На секунду война остановилась. Гренадеры вышибли дверь и бросились в дом. Вышли еще три мирных жителя: двое мужчин и ребенок. Русские не вывезли из деревни мирное население. Нам придется учесть, что здесь остались гражданские. Весрейдау понял это. Из установленного на полугусеничной машине громкоговорителя раздалось несколько слов по-русски.

Наверное, русским предоставлялась возможность сложить оружие. Но машина прошла всего сто метров, когда произошла трагедия. Неожиданно машина взлетела на воздух, а в воздухе прозвучало несколько оглушительных взрывов. Разлетелись ближайшие избы.

Деревня скрылась из наших глаз под облаками пыли и дыма. Из горящей машины выскочили две обугленные фигуры.

— Осторожно, мины! — крикнул кто-то.

Но его голос заглушил грохот гаубиц. Впереди поднялись огненные гейзеры. С домов полетели крыши.

Русские тотчас отреагировали на обстрел. Они открыли огонь из двух батарей тяжелых гаубиц. Разорвавшийся в ста пятидесяти метрах от нас снаряд сотряс землю. Несмотря на то что вокруг было полно мин, раздался сигнал к наступлению. Мы выбежали из укрытия и бросились к ближайшему холму. Впереди вели огонь зенитки. Русские обстреливали все вокруг из многоствольных пулеметов, установленных на грузовиках.

Еще пятнадцать минут назад все казалось так просто. Теперь же положение коренным образом изменилось. Нашей уверенности словно и не было. В развалинах среди кирпичей нас укрылось пятеро. От каждого взрыва мы еще глубже закапывались в грязь. Со стороны другой кучи кирпичей до нас доносился крик фельдфебеля. Он приказывал открывать огонь по всему, что мы увидим. Однако даже самый храбрый из нас не поднял головы.

Лишь зенитные и реактивные орудия не прерывали обстрел врага. Но у того пока что было преимущество.

В тридцати метрах от нас убило пятерых солдат, засевших за небольшим сараем. Последние два оставшихся в живых не знали куда бежать и в отчаянии ожидали своей участи. В конце концов они бросились на землю среди трупов товарищей. Заструилась кровь. Серая пыль впитывала ее, как промокашка.

Слева загорелось сразу несколько сараев. Дым поднимался высоко в небо. Огонь разрастался с потрясающей быстротой. Даже нам стало жарко.

Оттуда в спешке кто-то выбежал. Загорелись избы, находившиеся рядом. Из горящих домов бросились бежать русские, как штатские, так и военные. Мы перестреляли их, как кроликов.

Должно быть, наш снаряд угодил в склад с горючим. Русские дорого заплатили за то, что сосредоточили близ него столько народу. Враг бросился бежать. Разобраться с теми, кому удалось спастись, было предоставлено нам. Перед прицелом моей винтовки время от времени появлялся силуэт русского. Спуск курка, облачко дыма — и я ищу уже новую жертву. Буду ли я прощен? Виноват ли я? Вот передо мной уже раненый молодой парень. На несколько секунд он замер передо мной, а затем бросился бежать. Но было поздно. Его лицо посерело. Он схватился обеими руками за грудь и упал лицом на землю. Заслужу ли я прощение? Смогу ли это забыть?

Страх, перерастающий в безудержную смелость, заставляет невинных юношей совершать настоящие преступления. Для нас, как и для русских, все, что двигалось, превращалось в опасность. Нас охватывало желание убивать, которое стоило жизни и нашим солдатам, бросившимся преследовать врага.

Наши крупнокалиберные орудия расстреливали окраину деревни, где располагалась русская артиллерия. Несгоревшие еще избы мы брали одну за другой, бежали изо всех сил по земле, которая могла быть заминирована. Но нас ничто не останавливало. Гальс ворвался в конюшню и застрелил двух русских, отчаянно пытавшихся оживить свой пулемет. Ничто не останавливало покрывшие себя славой 8-ю и 13-ю роты немецкой пехоты. В сводках потом сообщалось: «Этим утром, после упорных боев наши войска взяли такой-то город». Наше дьявольское наступление продолжалось, несмотря на крики ефрейтора Вортенберга, схватившегося за живот, из которого струилась кровь.

Пока мы пробивались к фабрике, погибло еще несколько наших парней. В этот момент обстрел немецких орудий прекратился: возникла опасность попасть по своим. Русские не желали уступать ни пяди земли и отчаянно сражались за район, окружавший фабрику.

Я не помню, что именно произошло. Мой взвод присоединился к ребятам ветерана, которые расположились передохнуть в цементном погребе. Мы осушили фляги, но так и не утолили жажду. Все покрылись грязью. Рядом сидел радист. Он вызвал командира роты, капитана Весрейдау. Бой слегка поутих. Немецкие войска производили перегруппировку, готовясь к решающему наступлению. В распоряжении взвода ветерана была зенитная установка и два пулемета. В нашем взводе — пулеметы и винтовки. Сержант расположил нас вдоль цистерны и указал позиции, на которые мы должны выйти во время атаки. Сложнее всего было пережить минуты ожидания.

Внезапно появились русские. Они пробирались через строительные леса. В руке один из них нес белый флаг. Их было не меньше шестидесяти; не солдаты, а скорее всего, рабочие с фабрики или же партизаны. Они подошли к нам и начали переговоры.

Ветеран прекрасно владел русским и о чем-то поговорил с пленными. Потом солдаты отвели их в сторону. Наступило странное спокойствие, когда казалось, что дружелюбные слова, которыми обменяются противники, смогут прекратить насилие. Мы сядем и выпьем.

Но мы не задумывались над этим, не понимали, как трудно было предпринять шаг, на который решились эти люди. Даже те, кто стремился выжить и понимал, как трудно нашим противникам, не отрывали взгляда от фабрики: скоро мы должны будем атаковать ее. У животных инстинкт выживания гораздо сильнее, чем у людей. Они бегут от огня. А мы, избранные, цари природы, упорно идем вперед, как моль, стремящаяся к свече. Это и называется храбростью, которой мне так недостает. Глотку сдавил страх. Я чувствовал себя овцой на пороге скотобойни.

Думаю, не я один испытывал подобные чувства. Солдат с почерневшим лицом, стоявший рядом, пробормотал: