Нутро любого человека - Уильям Бойд

Обычно я встаю в 7:00 — последнее время сплю плоховато, — душ, одевание, потом иду завтракать. У Ширли, горничной, все уже готово и для меня, и для девочек. Съедаю омлет на тостах. Приходят девочки, едят свою кашу, выпивают, грызя печенье, молочные коктейли. Я наливаю себе кофе, выкуриваю первую за день сигарету. Гейл неугомонно болтлива, Арлен неизменно озабочена очередными сложностями — с одеждой, с домашними заданиями. Ровно в 8:30 приходит безупречно выглядящая Аланна — чашка кофе, сигарета — затем Ширли уводит девочек в школу. Иногда я еду вместе с Аланной на такси, но, поскольку город в эти утренние часы всегда мне нравился, я, обычно предпочитаю пройти несколько кварталов, купить газету, а там уж поймать машину и доехать до галереи.

Появляюсь я в ней неизменно первым. Отпираю дверь, включаю свет, подбираю почту и усаживаюсь у себя в кабинете с биноклем, ожидая, когда появится девушка. С тыльной стороны нашего здания открывается хороший вид на тыльную сторону многоквартирного дома на Пятой авеню. Девушка, живущая на четвертом этаже, обыкновенно встает между 9:30 и 10:00 и сразу раздергивает шторы. Она, должно быть, думает, что никто из людей, расположенных по прямой от нее, за нею не наблюдает, однако она забыла о тех из нас, кто способен заглянуть в ее комнату сбоку.

Это подглядывание привело к разработке концепции, названной мной „Везение соглядатая“. Я могу сидеть, наставив бинокль на два ее окна, и тут вдруг начинает звонить телефон, а она как раз сбрасывает ночную сорочку. А ко времени, когда я, завершив разговор, снова хватаюсь за бинокль, она уже в лифчике. Такие упущенные возможности одно время страшно злили меня, однако теперь я нахожу утешение в моей концепции. „Везение соглядатая“ говорит, что удача так или этак, а улыбнется мне.

Скажем, в прошлую пятницу появился ранний клиент, и я подумал, что сегодня мне понаблюдать за представлением не удастся. Однако я все же заскочил на секунду к себе в кабинет — и пожалуйста, вот она, стоит в окне, голая, перед стенным шкафом и размышляет, что бы такое надеть. Ныне я вполне примирился с ролью, которую играет во всем этом случай. Прихожу по утрам, проверяю, глядя в бинокль, что у нее там со шторами, и если за минуту-другую ничего интересного не происходит, приступаю к дневным делам. Думаю, за те два с небольшим года, что я ее знаю, мне удавалось раз или два в месяц, хорошо разглядеть ее тело.

Она не красавица, эта девушка: чуть полновата, жесткие, вьющиеся штопором волосы, выступающий подбородок и слабый рот. Я однажды столкнулся с ней в деликатесной на Мэдисон-авеню, и чуть не сказал: „Привет“. Странно было стоять за ней в очереди к кассе, зная ее, как знаю я, каждый день наблюдающий, как она выбирает в гардеробе одежду. Мне хотелось сказать: „Я предпочитаю красные лифчики“. Я заметил, что она купила сигареты с ментолом. Я знаю, когда она уезжает отдыхать, когда возвращается. На какой-то странный манер, она — „моя девушка“. Отношения у нас целиком и полностью односторонние, однако так я ее про себя и называю, когда берусь за бинокль: „Интересно, увижу ли я нынче мою девушку?“. Ни имени ее, ни чего-либо другого, к ней относящегося, я знать не хочу.

Рассказал о девушке моему психиатру, доктору Джону Фрэнсису Берну. „Она возбуждает вас? — спросил он обычным своим ровным тоном. — Вы потом мастурбируете?“. Я сказал нет, что было правдой, и попытался объяснить характер возбуждения, которого я достигаю моим случайным оппортунистическим соглядатайством. В конце концов, сказал я Берну, я же не шастаю по улицам, шпионя за женщинами. Я сижу у себя в кабинете, девушка напротив раздергивает шторы и голая разгуливает по своей комнате. Да, но бинокль вы все-таки купили, сказал Берн. Из любознательности, пояснил я, мне интересны подробности. Что меня привлекает в данном ритуале, так это беспристрастность и интимность, которые порождают во мне скорее трепет предвкушения, нежели что-то более явственно сексуальное — это как с Дега или Боннаром, постарался объяснить я: знаете, „Женщина, сушащая волосы“ или „Марта в ванне“. Берн обдумал сказанное мною: „Да, — произнес он. — Я понимаю, о чем вы“.

Доктора Берна порекомендовал мне еще Адам Аутридж, однако обратился я к нему лишь в этом году, недавно, — по причине скорее скуки, чем невроза. Между мной и Аланной не все было ладно, и я ощутил вдруг потребность с кем-то поговорить.

Берну за шестьдесят, это сардонический, уставший от жизни человек. Острый ум, хорошо информирован. Он высок и с достоинством носит свой избыточный вес. Я спросил у него, знает ли он, что его имя совпадает с именем человека, ставшего прообразом „Крэнли“ в романах Джойса — Дж. Ф. Берна. Мне это известно, ответил Берн, и что с того? Совпадение не столь уж и замечательное. Это верно, ответил я, но лишь до определенной степени — мой лондонский портной, к примеру, тоже носит фамилию Берн. Однако еще и два одинаковых имени — вот это действительно совпадение. На Берна сказанное впечатления не произвело: возьмите себя, сказал он, у вас редкая фамилия, однако такую же носил человек, сопровождавший Босуэлла в его Большом путешествии. Это внушает вам мысль, что вы отличаетесь от других? Что вы чем-то лучше их? Однако есть еще один поворот, ответил я, — я знаком с Джойсом, читал его книги, читал воспоминания Дж. Ф. Берна о нем, а теперь вы становитесь моим психиатром. Вы не думаете, что тут уже некоторый перебор по части удачных совпадений? Я не думаю, что углубляясь в эту тему, мы чего-либо достигнем, сказал Берн. Расскажите мне лучше о девушке: фигура у нее аппетитная?

Еще при первом знакомстве с Берном я спросил о его профессиональных предпочтениях: к какой школе он принадлежит — фрейдистской, юнговской, рейхианской, еще к какой-то? Ни то, ни другое, ни третье, ответил он, в основном я придерживаюсь старомодной традиции „СиД“. „СиД“? Секс и деньги. Он пояснил: по его опыту, если вы не страдаете клиническим заболеванием — вроде шизофрении или маниакально-депрессивного психоза, — то в 99 процентах случаев невроз порождается либо сексом, либо деньгами, либо ими обоими. Если удается докопаться до истоков проблем с сексом или деньгами, сеансы анализа могут оказаться весьма продуктивными. И он улыбнулся своей бледной улыбкой: познай себя, что-то в этом роде. Итак. К какой категории относитесь вы, спросил он? Думаю, к сексуальной, ответил я.

Мы с Джанет ни с того, ни с сего возобновили наш роман. Зачем, хотелось бы знать? Возможно, дело в том, что я немного скучаю по Глории, по нашему с ней веселью. Я на днях подвозил Джанет из Уиндроуза (мы ездили повидаться с Тейтом), она пригласила меня выпить, а там одно за другое… Так или иначе, наше соучастие в преступлении мы отпраздновали. Деньги, потраченные нами на коллекцию Альберти, мы намереваемся утроить. Как все просто.

Встречался в „Плаза“ с Чарли Земчи [клиент]. День стоял теплый, и вонь от конской мочи и навоза пони, которые возят двуколки по Центральному парку, казалась плотной, как войлок. Из-за этих ароматов я сюда летом никогда не заглядываю, а тут решил, что уж в октябре-то буду в безопасности. Любопытный урок истории: если дюжина лошадок способна создавать такую вонищу, представляете, какой едкий смрад должен был стоять в городе девятнадцатого столетия? Я уж не говорю о тысячах тонн лошадиного навоза, каждодневно вываливаемых на улицы. Огибая парк, я чувствовал, что съеденное недавно поступает к самому моему горлу — как бы я выжил в Лондоне Диккенса?

Чарли, как и всегда, очаровательно мрачен: он ненавидит Нью-Йорк, ненавидит свой новый дом. „Хватит с меня подрядчиков, архитекторов. Это не жизнь. Жить надо в отеле, — я выставляю все мои дома на продажу. Ты живешь в отеле и это уже не твоя проблема, а чья-то еще“. Теория Чарли состоит в том, что, сведя к минимуму суету и склоки, начинаешь сильнее ценить жизнь. Я спросил, как он может покидать Нью-Йорк ради Майами? „Плохой день там лучше, чем хороший здесь“. Тем не менее, мой маленький Боннар его интересует. Он умещается в плоский чемоданчик, сказал я, будете возить его с собой из отеля в отель.

1958

Уик-энд в доме Гинзбург в Саутхэмптоне. Там был Тодд Хьюбер со своей сестрой Мартой, тоже художницей — рыженькой, со странно наклонными глазами. Пишет резкие, полосатые абстракции на манер Барнетта Ньюмена. Тодду страсть как хочется, чтобы „Липинг и сын“ занялась ею. „Морис очень заинтересовался“, — подстрекательски сообщил он.

Гейл проводит все вечера, пока не приходит время ложиться, „отыскивая Спутник“. Я, основательно насосавшись, присоединился к ней на лужайке, ночь была прекрасная: стоял, вглядываясь с Гейл в звезды, выискивая движущуюся точку света. В голове было пусто, она вдруг закружилась, и я потерял равновесие. Гейл помогла мне подняться. „Почему ты упал, глупый папа? — спросила она и добавила: — Глупый Логан“. Я порадовался тому, что она не может видеть слезы на моих глазах.