Волчина позорный - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, ну и ладно. Не бросай Зинку. Но порядочный джентльмен должен иметь пассию. Ну, любовницу. Для души. Однообразие же. Ты с Зинкой живёшь уже одиннадцать лет. Одуреть! Вроде недавно оплакивали её трояк по русскому, а когда это было! Ужас как годы ускользают. Сань, давай теперь встречаться будем. Я не напрашиваюсь, но ты сам прикинь. Я хороша, с кем попало не сплю. А ради тебя всех пошлю. Подружим, сколько протянем. Давай, а!? Мне прямо жаль тебя. Такой мужик и без любовницы. Скажи кому — не поверят.
— Ну, пару дней дай подумать, — засмеялся Шура. — У меня не одна Зина. Мама живая ещё. А мама заругает, если узнает. Вот маму я боюсь. Короче — я подумаю. Ты всё на кондитерской фабрике?
Нинка кивнула.
— Я тебя найду. — Шура притормозил. — Вот Кирова, сто двадцать восемь.
Нинка встала в коляске обняла его и крепко поцеловала в щеку.
— Ну, всё! Жду! Приезжай. У меня и квартира прекрасная. Ладно, побежала. А то начнут без меня, сволочи.
Теперь Малович источал ароматы духов, лака для волос, пудры, помады и еще чего-то сладкого.
— Она же в карамельном цехе вроде. Ну, попал я. Теперь надо придумать, что Зине сказать. Хотя — скажу как есть. Она-то Нинку помнит. Ещё та фря была с девятого класса.
К Холопу со Светкой он попал, как и предполагал, к девяти вечера. Они налили ему чай, поставили вазочку с клубничным вареньем и блюдце с вафлями.
— Ну, Евгений Батькович, помоги мне маленько. Зачтётся при случае. Ты ж меня знаешь.
— Александр Павлович, — Холоп глотнул чая и похрустел вафлей. — Там длинная цепочка. Конца я не знаю. Но два звена засвечу. Если, конечно, мне зачтётся. Хотя я-то «лопатники» стригу, да по ширме работаю. Не ваш профиль. Как вы мне подсобите, если вдруг чего?
— Женя, у нас в «уголовке» звон обо всём одинаковый. Домушники, коих много, карманники и убийцы пойманные, сразу — на первой же планёрке у шефа становятся всем нашим известными. Мимо моего уха твоя фамилия не проскочит, Холопченко.
— Тады, короче, так, — Холоп внимательно поглядел на Маловича. — Меня попросил, чтобы Светка «мусорской» женой прикинулась и выловила что-нибудь нужное, Муха. Работает на базаре рядом со Светкой. Вот же хмырь толковый! Берёт три карты. Три шестерки. Показывает лоху. Кладёт одну на другую вверх «рубашкой» И говорит: вынь шестёрку. Червонец на кону. Тянешь шестёрку — берёшь у меня червонец. Тянешь любую другую карту — платишь ты. Тот тянет и вытягивает даму пик. А её там и близко не было. Так, главное, у него любая одежда по локоть закатана. В рукав не заныкаешь. И всегда только три карты в руках. Вот как это?
— Фокус? — улыбнулся Шура
— Шулерский экстра класс, — Холоп щёлкнул пальцами. — Ну, а его попросил Кудрявый из крутой блататы. На нём и его кентах «мокрухи» — лучше не называть. Но и не он крайний. Вот его уговорил конкретный исполнитель. Из тех, кто громыхнул сберкассу. Его я не знаю и Кудрявый не называл.
— Говори, где искать Кудрявого. Как выглядит и как его фамилия?
— Не знаю фамилию. А так…Ну, высокий, на носу родинка. Лысый. Ему сорок лет, а облысел в двадцать пять. Бывает же. Ну, а торчит он вечерами в «лихоманке». Тошниловка такая по дороге в аэропорт. Он там вечерами «американку» стучит. Кий у него свой. Счастливый. Кудрявый всегда выигрывает. С ним никто за стол вставать не рвётся.
— Ну, спасибо, Женя и Света, — попрощался Малович. — И варенье — во! И информация толковая. Пошел я. Ты аккуратнее, Жека. Не попадайся.
А попадешься — подмогну.
— Счастливо Вам, Санпалыч, — сказали Холоп и Светка дуэтом.
Шура вышел и поехал домой с надеждой, что с утра командир опять его куда-нибудь не забросит убийц отлавливать. Страсть как надо было посетить ювелирный магазин «Рубин» Самый богатый в области.
Вечером летним или январским Кустанай в центре своём всегда собирал массу гуляющих. Что это за феномен такой — ни местные не знали, ни временные гости города. Ведь и гулять-то особо негде было. На квартал от обкомовской площади, с которой огромный бронзовый Владимир Ильич показывал путь в прекрасное далёко, лежал парк культуры и по нему бродил культурный народ. Пил пиво и зимой, и в тёплые июльские вечера, катался на колесе обозрения круглый год и танцевал под духовой оркестр, который, кажется, парк не покидал никогда, в нём ночевал и зимовал.
Без обкома партии город ещё можно было себе представить, но отсутствие в парке духового оркестра огорчило бы население так крепко, что самые слабые нервами могли даже с собой покончить. Тихой ночью пронзительный голос трубы и трепещущий звон медных литавр долетал до всех окраин, но спать не мешал, потому, что граждане Кустаная имели почти на середине города здоровенный завод химического волокна. Над заводом торчала огромная, почти как телевышка, труба. Работала она три раза в сутки, спуская лишний пар. И вот когда ночью оператор нажимал рычаг и пар вырывался в вечное небо, то было это похоже на то, что планета умирает и испускает последний дух. Фантастическим и страшным был голос заводской трубы. Но народ к этой производственной истерике привык и спал сладким сном. Куда уж литаврам из оркестра до трубы этой!
Шура ехал медленно левее парка по асфальту улицы Ленина, огибая дефилирующую публику, одетую как на праздник, почти трезвую и пахнущую одеколоном «Шипр» да духами «Быть может» плюс «Пани Валевска». Что заставляло жителей милого городка, не сговариваясь, добираться с окраин в центр и просто ходить допоздна большими толпами, перешептываясь о чём-то своём и кланяясь встречным знакомым — неизвестно было ни партийно-советским инстанциям, ни милиции. Даже профсоюзные работники не догадывались.
Приехал он домой почти в полночь. Зина по инерции поцеловала его почти с разбега, но сразу же отшатнулась и с ужасом оглядела мужа от кончика туфли до самого высокого вихра на волнистом волосе.
— Ты, милый, никак присоединился к лучшей части мужского человечества?
Прилепился к любовнице? А то я уже переживать стала — чего это на моего красавца и орденоносца не клюют шалавы? Ну, слава богу! Теперь ты как все нормальные мужья
