Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

— Каво там — понимает! Пушек навез в Тавриду видимо-невидимо. Янычар — тьма-тьмущая. Сам, сказывал ципцан, мурз для городов наших отбирал. И не только из крымской знати, но и из стамбульских. Одно скажу: одолеет Девлетка нынче — считай, нет России больше. Крышка ей. В Татарию ее превратят. Попыжится-попыжится люд русский, только со временем или костьми ляжет, либо отуречится. Как славяне многие южные.

— Верно глаголишь, опасность невероятно велика. Я завтра же государю челом ударю, пусть сам тебя послушает.

— Негоже бы купцу с царем не о пошлинах да не о товарах речи вести.

— Твое слово убедительней. Своими глазами видел, своими ушами слышал. Может, повернет царь лицо свое от Ливонии в сторону Крыма. В раскоряку когда, неладно может все кончиться. Ради России прошу выложить все как на духу. Без страха.

— Что ж, добро. Ради России даю купеческое слово.

Он сдержал клятву. Робел, конечно, отвечая на вопросы царя Ивана Васильевича, но не путался, толково все разложил по полочкам, и так это понравилось самовластцу, что одарил он купца шубой.

Вроде бы что для купца шуба? Эка невидаль. Их у него своих куры не клюют. Только ведь не сама шуба царева дорога, сколько подклад. Он куда дороже верха: тут тебе и чин, и земля с деревнями, тут и беспошлинная торговля…

Впрочем, купец не очень-то обрадовался щедрой царской милости. Поблагодарил, конечно, с низким поклоном. Не станешь же отказываться. Разгневается самовластец. Но с князем Михаилом Воротынским пооткровенничал, когда тот провожал верного исполнителя тайных своих поручений домой. Преподнес князь ему подарок: кубок золотой для меда пенного.

— От меня и от княгини. В приклад к царевой шубе.

— С благодарностью, князь, приму подарок ваш, хотя, если говорить честно, квиты мы: ты — рать станешь готовить знаючи, я — барыш получил знатный и России послужил к тому же. А вот что касаемо царевой милости, сомневаюсь, не станет ли она горше горького. Царь-то наш, прости Господи, сегодня милует, завтра казнит.

— Казнит крамольников, — поосторожничал князь Воротынский, — а верных слуг жалует.

Ничего купец не ответил, поклонился хозяйке дома, затем хозяину и — в возок.

Будет тот разговор лишь на следующий день, сейчас же ни царь Иван Васильевич, ни князь Михаил Воротынский не заметили, что купец не рад подарку. Царь, довольный тем, что щедро вознаградил купца, когда тот был отпущен, спросил Михаила Воротынского:

— Подумал уже, что предпринять?

— Конечно. Перво-наперво, не повезем ни крепостицы, ни города к местам сборки. Сготовить — сготовим, но по временим на местах ставить. Не пошлем посоху на гибель.

— Отступаешься от Приговора Думы?

— Нет. Побьем Девлетку, и как только станет он уползать из земли твоей, государь, мы следом — плоты и обозы.

— Эко! Побьем! Силищу такую. Что я ей противопоставлю? Где я возьму такую несметную рать?!

Хотел князь Воротынский сказать то, что не единожды советовал государю «Отступись на время от Ливонии», но побоялся. Ответил со вздохом:

— Мне столько и не нужно. Если тысяч восемьдесят или восемьдесят пять дашь, куда как ладно.

— Сейчас я тебе к тем полкам, что на Оку расписаны, добавлю только опричный полк в дюжину тысяч. Воеводами ставлю верных слуг моих Хованского[226] и Хворостинина.[227] Третьим воеводой к ним — Богдана Бельского.[228] Он в прошлом году показал себя хорошо, не пустив татар к Лавре. От Строгановых распоряжусь тысячу казаков прислать. И еще казаков атамана Черкашенина дам. Все. Больше у меня никого нет. Если Девлетка пойдет, я тогда — в Новгород. Соберу там полк-другой и пошлю к тебе.

Мерзопакостно стало на душе у князя Воротынского. Неужто не понимает самовластец, какое лихо грядет? Не об охотничьей забаве речь идет, а о жизни и смерти России, о его престоле, наконец. Самому бы с ратью быть, собрав ее со всех концов страны, а он — в бега. Подальше. Егоже, Воротынского, бросает на произвол судьбы, оставив с ним всего-навсего шестьдесят тысяч ратников. Будто в насмешку. Или на испытание: выдержит либо нет. Не судьба России движет его мыслями, а свои интересы. Никаких полков царь, конечно, не пришлет.

«Ладно! Поглядим! Не просто так Девлетке достанется Москва! Не за понюх табака сядет в Кремле! В дыму, как Иван Вельский, не задохнусь! Потягаюсь с Девлет-Гиреем и с Дивей-мурзой! Потягаюсь!»

Вслух же сказал:

— Не припоздняйся, государь, с подмогой. Крайний срок — начало июля. И пушек полковых на колесах дай мне сколько сможешь. Алатырь пусть только на меня работает, Васильсурск, Серпухов, Тула, Вятка, Москва. Что смогут пушкари восстановить от прошлогодних пушек, пусть восстанавливают, но самое важное — новые бы спешно ладили.

— Ладно. Большой наряд дам. И гуляй-город. С воеводами Коркодиновым и Сугорским.

— Благодарствую. Это — знатная подмога.

— Немцев-наемников Юргена Фаренсбаха возьми. Всех. Не слишком много их, но дело свое они крепко знают.

— Что ж, какую дырку заткнуть — сгодятся. Деньги царевы они честно отрабатывают.

Все перепуталось в голове князя Михаила Воротынского: с одной стороны, самовластен; не дал достаточно рати, с другой — опричный полк от себя оторвал, но особенно — наемников. Всем известно, что они — главная и самая надежная его личная охрана.

«Неисповедимы пути государя нашего…» Исповедимы. Он вполне это поймет, спустя всего лишь малое время. Теперь же, когда он вышел из маленькой комнаты для тайных бесед, голову его тяготили думы, он даже не замечал поклонов царевой дворни и опричников-охранников, лишь дьяк Логинов вернул его на землю грешную. Тот поджидал князя у Красного крыльца.

— Кручинушка, князь, одолела? — с нарочитой за дорностью спросил дьяк, отчего Михаил Воротынский вздрогнул. — Иль государь не понял тебя, иль слишком много рати под руку твою дал, что голова кругом пошла?

— Пусть бы шла, заботливый ты мой Мартын. Беда в том, что полк опричный в дюжину тысяч добавил да наемников отдал. Хорошо хоть, что огненный наряд не отказал. Ну да ладно, государева воля — Божья воля. Пойдем покумекаем, за чертежом сидючи. Только сиди хоть до морковкина заговенья, если силенок мало, то — мало.

— Большой огненный наряд[229] — у бродов. Как Иван Великий Ахметку на Угре встречал. Так ведь и не дал переправиться…

— У Ахметки сколько было? Двадцать тысяч. С ними по многим бродам не побегаешь, тем более что и у Ивана Третьего почти столько же рати под рукой, если не больше. А сейчас мы сколько пушек можем поставить, если на все броды поделим? Семечки. Играючи татары сомнут заслоны.

— Неприемлемо, говоришь. Что ж, тогда в единый кулак собери.

— Про то и моя, Мартын, думка. Если вот здесь, в верховьях Нары, укрепиться… Только вот что меня смущает: не станет ввязываться в сечу Дивей-мурза. Хитрая он бестия. Скует нас пятком туменов, а хан, обойдя полки наши, прямиком поползет к Москве. Выйдет хуже даже, чем в прошлом году. Нужно так повернуть дело, чтоб незнаемо для них оно оказалось, не они, а мы бы водили их на аркане, как медведя ручного. Думать стану. Времени еще много. Тебя попрошу напрячься. Никифора Двужила с сыном. Селезня Николая. Как вернемся из Коломны, поговорим.

С дьяком Логиновым, которого князь взял с собой в Коломну, не ждали они урочного времени: что взбредет в голову, тут же обкатывают со всех сторон. Из всего множества рождавшихся предложений принято было одно и там же, в Коломне, положено было ему начало.

А выплыла эта разумность, как часто бывает, совершенно случайно и вроде бы из несбыточного. Дьяк Логинов предложил:

— Сделать бы так, как царь Иван Великий поступил: он не только рогом уперся на Угре, а послал водную рать, из порубежников собранную, по Волге-реке вниз. Ухусы татарские громить. Что оставалось делать Ахметке, как не кинуться спасать свои владения?

— Голова твоя, Мартын Логинов, светлей солнца ясного, — с ухмылкой ответил князь Михаил Воротынский. — Кто был Иван Третий? И кто мы с тобой? То-то. Мне государь прямо сказал, что больше у него ничего нет, и сколько бы я ни просил, он ничего не даст. Нет у него будто бы ни одного лишнего человека. Вот так. Да и Астрахань нынче под рукой царя нашего. Позволительно ли жечь улусы за измены малой части князей? Зачем грех на душу брать. К тому же крымцев Астрахань меньше всего будет волновать. Только ногайцы и астраханцы покинут Девлетку.

— И то не худо бы — это ведь два или три тумена.

— Пустое глаголишь, пустое.

— Похоже, и впрямь не туда погреб. — И вдруг стукнул себя по лбу, — Пустое, да не очень. Вспомни, князь, как корабли отца нашего государя черемиса топила, когда он рать Волгой к Казани сплавлял?

— Это совсем иной кафтан…

— Другой. Верно. Только, думаю, куда как ладно придется он тебе, князь. Изготовь на Оке речную рать, упрячь ее в затонах вблизи переправ, и добрую она тебе службу сослужит, разя басурман, когда они станут переправляться.