Пленники Раздора - Екатерина Казакова

Клесх хмыкнул:

— Не дурак у тебя брат.

Мара кивнула:

— Не дурак. А ты нальешь мне ещё этого — сладкого?

Она протянула ему деревянный ковшичек.

Мужчина наполнил его сбитнем. Волчица с наслаждением грела ладони об пузатую уточку и дула на горячее духмяное питьё. Тяжелую косу Мара перекинула на грудь, но даже так пушистый кончик свисал с лавки и всего несколько вершков не доставал до пола.

— Так к чему это всё? — спросил Глава.

Девушка ответила:

— К тому, что мы сами попросились в Стаю к Серому и делали всё, что он приказывал. Но, лес мне свидетель, мы не хотели себе такого вожака. Он ведь… хуже дикого. И волки его — ближняя стая — хоть и Осенённые все, но злющие. А Сила так и плещет. Страшно с ними. Впрочем, Серый не дает яриться и грызть друг друга. Неповиновение — смерть.

Она безрадостно усмехнулась, погладила косу.

— Но всё одно, ближняя стая, как скаженные. Оттого мы Звана и держались. У него хоть все в ясном уме и без лютой жажды. Да и сам он не дурак, рад был нам. Принял. Ему ведь тоже не нужна под боком дикая стая. Но и Серому он отказать не смог. А оттого искал среди волков сотоварищей. Мы были осторожны.

Клесх налил себе сбитня. Достал из корзины лепёшку, протянул собеседнице. Та покачала головой. Хотела сначала закончить разговор.

— Первый раз Серый обережника приволок по лету. Его долго мучили. Дня четыре. Он всё молчал. Ничего не сказал, хотя и спрашивали. Потом уже от боли бормотал всякое… бессмыслицу. Впрочем, Серому важно было поглумиться. Силу свою показать. Стае. Людям. Вам. От пережора вожаки тогда еле оправились. Он, чтобы беды не допустить, уводил их тот раз далеко. Охотились, возвращались в ум. А потом по зиме в засидку попал ещё один вой. Нескольких наших убил, нескольких покалечил. Серый был и зол, и доволен. Грызть пленника до беспамятства не давал. Скорее, просто понравилось мучить. И хотел вызнать, сколько Охотников у Цитадели. Я увязалась за ним — ходить, глядеть, пробовать. Он водил. Я сильная. И красивая. А он любит волчиц. К тому же Лют тогда пропал — пошел со стаей на Невежь и сгинул. Серый думал, я хочу мести за брата… Но это не так. Я знаю, Лют жив! У вас он!

При упоминании имени оборотня, с которым уехала Лесана, Клесх усмехнулся.

— Ты, значит, решила выменять обережника на брата?

Ходящая не стала запираться:

— Да. Решила. Но даже, и погибни Лют, я бы всё равно Охотника увела.

Собеседник смотрел пронзительно и насмешливо:

— Пожалела никак?

Мара дернула плечом, едва не расплескав из ковшичка остатки сбитня.

— Что ж ты думаешь, мы и на жалость неспособны?

Клесх покачал головой и ответил, словно кнутом вытянул:

— Ты эти сказки про жалость — другому кому плети. Не будь твой брат в плену, парень бы умер, как тот, первый.

Волчица поджала губы.

— Мне его выводить Дивен помогал — из Звановой стаи Осенённый. Он следы путал. И ему до моего брата никакого дела нет. А допрежь того я, что ни день, в пещеру спускалась, где Охотника твоего держали. Ходила, будто поиздеваться. А на деле лечила, чтобы не помер. Только плохо мой Дар помогал. Но всё равно, прознай о том Серый — меня бы по кускам разнесли. Думай, что хочешь. Только я парня к тебе живым привела. И сама не сбежала.

Она в гневном порыве поднялась с лавки и теперь стояла напротив Главы, глядела на него, сидящего, сверху вниз, и гвоздила словами. Клесх слушал со спокойным равнодушием. А когда Ходящая замолчала, сказал:

— Не сбежала ты, потому что бежать некуда. А парня спасла, так как Серый тебе хуже лишая надоел. Уловку вашу разгадать нетрудно. Брат твой хочет Цитадель с Серым стравить. Нашими руками докуку вашу убрать. Заодно и Охотников проредить. За обережника — исполать тебе. Только Люта в Цитадели нет.

Он вспомнил ещё, как оборотень говорил: для волка семья и Стая — самое главное в жизни. Потому, в общем‑то, не было дивом, что Мара, повинуясь сердцу и голосу разума, хотела спасти брата. Клесх бы и сам на многое пошёл, чтобы защитить тех, кого любил. Но он бы с той же легкостью пожертвовал жизнью и ради чужих людей, тогда как по разумению Мары и Люта жалости, сострадания, помощи заслуживали только близкие или полезные стае.

Обережнику была чужда подобная рачительность. Мало того, она только лишний раз напоминала: Ходящие — не люди. И никогда людьми не станут. Хотя иногда и кажется, будто нет разницы, будто человеческое в них сильно. Сильно. Вот только человечность другая.

Словно прочитав его мысли Мара сказала:

— Охотники спасают людей. Они — ваша стая. Волки спасают волков. Это правильно. Каждый хочет жить.

А потом она вспомнила его слова о том, что Люта нет в Цитадели и испугалась, подалась вперед:

— Ты сказал, брата нет в крепости? — лисьи глаза смотрели с нескрываемым страхом.

— Нет. — Клесха не порадовал и не позабавил её испуг. — Ежели хочешь — жди. К зеленнику воротится. Но не думай, что, когда Серого в котел заманишь и крышку захлопнешь — сама будешь со стороны глядеть, как он варится. Ни ты, ни брат твой чужими руками жар загребать не будете.

Девушка покачала головой и сказала:

— Думаешь, испугал? Не испугал. Нам и без Серого несладко жилось. А с ним — вовсе никакой жизни не стало. Умирать мы, как и вы, не боимся, но, как и вам, нам жизнь милее погибели. Не хотела я тебе говорить, но скажу… Не со зла, а чтобы понял ты — к Серому у тебя своя треба.

Волчица замолчала, а потом заговорила глухо, словно через силу:

— Серый как‑то привел в стаю мальчишку. Тот был невысокий. Юркий такой. Вёсен десяти. Сероглазый и волосы, как сырая зола, между передними зубами щербинка, а возле носа слева — оспинка маленькая. Он пах так же, как ты.

Лицо человека не изменилось ни на миг. Охотник по — прежнему выглядел спокойным и молчал. Волчица вздохнула:

— Будет уже камлаться. Вижу, что больно. Дышишь по — другому.

Она вернулась на свою лавку и продолжила:

— Он назвал мальчика Ярцом. И водил его к Звану в Стаю. Дождался, пока волчонок подружится с тамошними ребятишками, потом надоумил их уйти ночью из Переходов. А сам отправил в засидку Жиля — из ближней Стаи. Тот не рождённый. Помнящий. Из лука стрелять умеет. Вот ему и отдали оружие, у ратоборца отнятое. Он ребятишек вашими стрелами всех и положил. Один Ярец до Пещер добежал. Там на руках у Серого и умер. Рана глубокая была — пока через чащу нёсся, кровью изошел.

Волчица смолкла.

Клесх неотрывно смотрел на собеседницу. Глаза у него потемнели.

— Что глядишь? — с горечью спросила она. — Я не хуже твоего знаю, что такое родительское горе, что такое семья. И сын, и муж у меня сгинули. Оба разом. У Люта две дочери. Две! Жена родами умерла, и девочек некому было выкормить. Не было молока. Крови — хоть залейся. А кормящей волчицы ни одной на всю округу.