Гнездо орла - Елена Съянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Все лишние свидетели будут немедленно ликвидированы, — уточнил Гиммлер.
— А как вы назвали операцию? — поспешно спросил Гесс. — Слова «смерть», «умерла» отрицательно заряжены, они не годятся.
Гиммлер усмехнулся:
— Изначально, операция имела название «Гиммлер».
— Хорошо, — снова согласился Гитлер. — Это подходяще.
«Как тянется время… — жаловался он Гессу. — Я бы вычеркнул эти дни и поставил на завтра 1 сентября!!!»
Снова гнали по разбитой колее… Коменданту Хессу было приказано ничего не менять в распорядке.
Заключенных выстроили для наказания на «большом» аппельплаце. Посреди квадратной площади стояли «кобылы». К ним привязывали ремнями, головы закутывали мешковиной, чтобы заглушить крики. Еще имелось четыре столба с перекладинами, на которых болтались веревки, — на виселицы это не было похоже.
Лагерь был наказан за побеги. Комендант назначил порку каждому десятому, в течение десяти дней.
Уже совсем стемнело. Прожектора слепили глаза. Охранники с собаками двигались вдоль рядов. Кого-то вытаскивали и по пути избивали; кто-то выходил сам и шел к «кобыле» или к перекладинам. Послышались первые крики — прерывистые, хриплые рыдания и другие, похожие на вой. Свет так бил в глаза, что невозможно было разглядеть, что там происходило, — повсюду плясали причудливые тени. Один из прожекторов немного отвернули в сторону, чтобы лучше высветить какое-то место, и Лей увидел, как эсэсовцы у столбов на веревках начинают медленно подтягивать вверх двоих заключенных. Он отчетливо видел, как напрягались обнаженные торсы и деревенели мышцы и как потом с хриплым вскриком обрывалась эта борьба — выворачивались плечевые суставы и тело обмякало тряпкою.
Эсэсовец шел по их ряду; на счет «десять» тыкал рукоятью плетки в шеренгу. Двое других пинками гнали очередную жертву. Все происходило очень быстро: «кобылы» не пустовали ни минуты; на перекладинах подвешивали одновременно по восемь человек… Все это — и слепящий, кажущийся беспорядочным свет прожекторов и фонарей, и мечущиеся силуэты собак, и смешение людей и теней внезапно предстало перед Леем воплощением дикой неразберихи, которой уже невозможно управлять. Впервые ему стало страшно.
Он стоял в первом ряду и уже точно знал, что сейчас рукоять плетки равнодушного охранника упрется ему в грудь.
Он ощутил этот толчок так, точно засаленная деревяшка толкнула его в сердце… (Охранник держал ее на расстоянии метра.)
Лей вышел из ряда и сделал несколько шагов. Остановился… Секунды тошнотворно растянулись в его мозгу. До него никто не дотронулся. Он повернулся и пошел куда-то прочь.
Он шел, стараясь сохранять достоинство.
На станции дожидался поезд, который шел в Берлин из Ганновера. Поезд задержали всего в 15 километрах от Берлина, чтобы прицепить к нему особый салон-вагон, в каких обычно ездили сам фюрер или верховные вожди.
В этом поезде возвращалась после путешествия по Северному морю графиня фон Шуленбург, супруга заместителя полицай-президента Берлина.
Вилли фон Шуленбург уже полчаса гуляла по платформе и громко возмущалась таким безобразием — одного человека вынуждена ожидать сотня!
Наконец подъехал кортеж из черных «Мерседесов». Из одного вышел Феликс Керстен, которого графиня хорошо знала; из другого… в накинутой на плечи куртке, небритый и странный Роберт Лей. Увидев графиню, он изобразил улыбку и скрылся в свой вагон.
Вилли поджала губы. За минувшие два года она одержала множество громких побед и имела репутацию «самой соблазнительной недоступности», как галантно окрестил ее Геббельс. Но появление юной Инги Лей ввело Вильгельмину в новый соблазн. За сопливой девчонкой увивается сам фюрер! Вот бы какую соперницу ей «обставить» и «обойти»!
Вилли, надувшись, сидела в своем купе, когда ее неожиданно пригласили в салон-вагон.
Подремав в горячей ванне, Лей отказался от услуг Керстена: ему захотелось женских рук.
Лежа в постели, он приказал отдернуть шторы и приоткрыть окно. За прошедшие двое суток он так свыкся с ветром и сыростью, что теперь впустил их к себе, как старых знакомых. В роскошной спальне у него было все, не хватало только ощущения женских пальчиков на утомленном теле.
Вилли пришла, и он, легко раздразнив в ней чувственность, получил то, что хотел: приятный массаж женскими ноготками и зубками, и уже начал сладко засыпать, как внезапно точно догнал его и ударил по сомкнутым векам белый луч прожектора.
Навстречу шел товарный состав — «экспериментальный». Начальник Главного бюджетно-строительного управления и Управления концентрационными лагерями СС Освальд Поль распорядился пустить несколько таких экономичных составов с открытыми платформами для перевозки заключенных. Четыре платформы, до отказа забитые людьми, двигались сейчас к Заксенхаузену.
Всего на несколько мгновений, как из ада, вышли на мутный свет спрессованные человеческие тела, острые плечи, жалкие лица…
«Зачем мне все это нужно было?.. — лениво пытался припомнить Лей. — Ах, да, вспомнил. И напомню немецким рабочим, как теперь ходят германские поезда. Пусть благословят фюрера! Он дал их детям шанс — ехать в моем поезде. А победи тогда коммунисты — скотов опять перемешали бы с богами и получилось бы… дрянное „человечество“. В котором хорошо плодятся одни неполноценные. Селекция неизбежна… Но раса лучше доллара. Боже мой, Грета! Почему… почему ты этого не приняла?!»
— Что ты бормочешь? — целуя его, спрашивала Вильгельмина.
— Так, ничего.
— Ты любишь меня?
— Люблю, детка.
4 сентября 1939 года.
«Я не стану объяснять Вам, почему выбрал Вас в качестве адресата для этого трагического сообщения. Наша с Вами общая цель сейчас — максимально смягчить этот удар для всех, кто искренне любит леди Юнити. Первое и главное — она жива. Обстоятельства сейчас таковы, что никаких сообщений по поводу случившегося вы пока получать не будете, поэтому я считаю своим долгом написать Вам правду и только для тех, кому следует ее знать.
Сегодня утром, в одном из мюнхенских парков, возле Нусбаумштрассе, леди Юнити нашли без сознания, с двумя пулевыми ранениями в висок. Но, повторяю, она жива. Наш посол в Берне сообщит все подробности ее состояния, как только это станет возможным. Но уже сегодня вы можете передать барону Редсдейлу, что, несмотря на объявление войны между Германией и Англией, он может приехать в Мюнхен. Хотя в этом нет необходимости. Жизнь его дочери будет спасена — в этом меня заверил лично профессор Магнус. В письмо я не могу вложить записку, оставленную леди Юнити перед попыткой самоубийства: записка адресована фюреру. Я приведу Вам лишь ее суть. Первые несколько фраз — о выборе между долгом подданной королевства и преданностью нашему вождю. Леди Юнити также считает, что начавшаяся война — катастрофа для обоих братских народов, и теперь они обречены на падение в пропасть. Она пишет и о том, что все, кого она любила, разделены этой пропастью, а потому ее собственная жизнь потеряла для нее смысл.
Все это очень печально.
По просьбе фюрера я сам буду держать известный Вам круг лиц в курсе происходящего. Барон Редсдейл, миссис Дебора Мосли и мисс Джессика Редсдейл могут связываться со мной по каналу, о котором сообщит курьер.
Повторяю, все это очень и очень печально. Мы искренне сожалеем и по-настоящему удручены.
Р. Л.»
Это письмо было доставлено самолетом и вручено мадмуазель Андре, бывшей гувернантке двойняшек и подруге Маргариты и Джессики, жившей с ними в Нью-Йорке, вечером 4 сентября 1939 года.
Лей отправит еще три письма. Последнее, о состоянии Юнити, Маргарита получит в конце марта 1940 года, когда после многомесячной комы Юнити сможет говорить, несмотря на прогрессирующий паралич. В письмо будет вложена записка:
«Мои дорогие! Я мечтаю увидеть вас дома. Все это был очень длинный и скверный сон. Сейчас я проснулась и улыбаюсь заходящему солнцу. День оказался таким коротким…
Валькирия».
Олег Дарк
ПОЛЕТ ПОД ГНЕЗДОМ ОРЛА
На двух страницах подряд читаем в новом романе Елены Съяновой:
«Альбрехту Хаусхоферу
7 января, 1938.
Прости меня. Я как будто заболела, тяжело и безнадежно, и такою тебе лучше не видеть меня и поскорей забыть. Я виновата перед тобой и перед тем человеком, твоим другом, о котором ты спросил меня и все понял. Забудь меня, выброси из своей жизни, как случайную колючку из букета. Бог любит тебя, и он защитил тебя от такой никчемной и порочной глупышки. А меня бог не простит. Это я знаю.
Инга».
«Из письма полномочного представителя СССР в Англии И. Майского народному комиссару иностранных дел СССР.
